Чаще всего я просыпаюсь, находясь в препакостном настроении. Но в последнее время мною овладевало чувство ожидания… Приятное, щемящее, непонятное, тревожное чувство…
Итак, я просыпаюсь, забрасываю тело с безжизненными ногами в инвалидную коляску и после утомительных утренних процедур качусь к кухонному окну, позволяющее следить за потусторонней жизнью, не вставая с коляски, через пыльные стёкла с потёками дождевых слёз… Рядом с окном на полке стоят мой цейсовский бинокль, проигрыватель и любимые виниловые пластинки…
Закрыв глаза, я вожу рукой по шуршащим конвертам в поисках той единственной пластинки, которая определит, каким для меня станет грядущий день, хотя понимаю, что он вряд ли будет чем-либо отличаться от прошедшего…
Аккуратно сомкнув пальцы, достаю виниловую пластинку из конверта… Фиксирую на оси диска проигрывателя её отверстие, сохраняя таинство незнания выбранной музыки…
Я смотрю сквозь бинокль на прохожих, заглядываю в лица, но чёртовое грязное окно превращает их в размытые пятна…
Но вот я нажимаю на кнопку проигрывателя… и рычаг, он же тонарм, на конце которого находится картридж – модуль со звукоснимающей иглой, - медленно поворачивается и опускается… Сейчас… Сейчас…
Я продолжаю смотреть на размытые, спешащие или праздно гуляющие, человеческие контуры… Сейчас… Сейчас…
С первых нот я узнаю самое печальное творение в классической музыке "Adagio For Strings" ("Адажио для струнных") Сэмюэля Барбера. Музыка обволакивает меня, вползает в каждую клетку… Всеобъемлющая скорбь по погибшим родителям, по утраченному моему будущему… Слёзы бессилия, слёзы жалости подступают к глазам, но всхлипом я гоню их… Но когда "Адажио для струнных" сменяет "Адажио Альбинони", я в бессилии опускаю бинокль и тихо плачу…
Стук в дверь… Он испугал меня…
"Наверное, просто ошиблись дверью", - подумал я.
Выключил проигрыватель с мыслью, что решат никого нет дома и уйдут.
Стук повторялся ещё и ещё…
Наконец, я не выдержал и покатил коляску к двери.
Когда открыл её, моему взору предстал худой, сгорбившийся старик, держащий в правой руке пластмассовое ведро с разными "пшикалками" внутри, в левой – ящичек для инструментов. Из-под голубой панамы с опущенными полями выныривал "хвост" седых волос; болотного цвета безрукавка с многочисленными карманами и шорты-карго выставляли напоказ его худые жилистые руки и ноги, на которых кроксы, тоже болотного цвета, казались неимоверно большими. Он смотрел на меня голубыми, наивными глазами и улыбался…
- Я пришёл помыть твоё окно, - сказал старик и для пояснения добавил: - Я мойщик окон…
- Но я не заказывал, - пробубнил я.
— Это тебе только кажется, - сказал он и начал протискиваться мимо меня и дверным проёмом.
Не ожидав такого натиска, я посторонился и старик уверенно, словно это была его квартира, направился к кухонному окну. Подойдя к нему, он опустил ведро и ящичек, после чего, окинув окно оценивающим взглядом, деловито проговорил:
- Без стремянки не обойтись…
Я ещё не успел подкатиться к окну, а старик уже шёл обратно к двери. Проходя мимо меня, он улыбнулся, подыгрывая улыбке бровями, и бросил:
- Она здесь - в коридоре.
Рассовав по карманам безрукавки и шорт многочисленные бутылочки-аэрозоли и, вооружившись пластиком с резинкой, старик шустро забрался на трёхступенчатую стремянку, оглянулся с высоты на меня, улыбнулся и сказал:
- Пожалуй, начнём…
Мне всегда казалось, что стёкла окон, главным образом, загрязнены снаружи…, но он не стал открывать створки окна. Сначала старик достал фиолетовую бутылочку и нанёс ровный слой жидкости такого же цвета на оба стекла… Потом фиолетовую бутылочку сменила жёлтая и жёлтый цвет лёг на фиолетовый…
После чего, мойщик окон проговорил: "Вуаля!", щёлкнул пальцами… и на стёклах началась борьба красок, сопровождающаяся шипением: победу фиолетовой краски чередовала победа жёлтой, вновь фиолетовой и вновь жёлтой… В какой-то миг, шипение прекратилось и на стёклах остался лёгкий налёт, который мойщик без труда убрал резинкой…
Я смотрел на стёкла, затаив дыхание, потому что они были настолько чисты…, словно их не было вовсе…
- Продолжим, - сказал… старик?..
Нет-нет… На стремянке стоял не сгорбившийся старик… Это был совершенно другой человек: его тело выпрямилось, расправились плечи… и "хвост" седых волос стал светло-русым… Я безуспешно пытался увидеть его лицо…
Он взмахнул рукой… и полилась музыка Рольфа Ловланда "Таинственный сад"… С её первыми аккордами, словно по волшебству, на стёклах окна появилось разноцветье красок… Оно расплывалось, смешивалось, и эта радужность каплями-слезами скользила по стеклу… Это были не слёзы печали и не слёзы грусти… Может у надежды тоже есть слёзы…
Он стоял на верхней ступени стремянки и дирижировал оркестром красок, без труда подчиняя себе многообразие красочной индивидуальности, темперамента, намерение выделиться… Его мануальная техника безупречна…
Мне казалось, что музыку он держит в руках, вкладывает в неё свои чувства и, дирижируя, передает их краскам, в которых они оживают…
А потом капли-слёзы фейерверком взрывалась… и их брызги неслись навстречу друг другу, чтобы вновь соединиться…, и вновь взорваться…
Я смотрел на это чудо и чувствовал, как моя душа - нераспустившийся бутон расправляет лепестки, обнажая нутро, чтобы впитать происходящее или быть им поглощённым…
А потом он поймал последнюю ноту, и музыка стихла, и пропали краски…
За окном клубилась пелена тумана…
Руки мойщика окон безвольно опустились… Тишину нарушало только его тяжёлое дыхание…
Но вот он повернулся ко мне…, и я вздрогнул от увиденного… У мойщика окон не было лица… Его заменяло белое пятно.
Я сидел, вдавившись в свою инвалидную коляску.
- Не лёгкая работа открывать окно в Судьбу, - сказал он и добавил: - А теперь твой выход…
Безликий мойщик окон с высоты стремянки протянул ко мне руки.
Продолжая сидеть, я видел…, я чувствовал, как отделяюсь от себя… И когда я встал на ноги, это чувство пропало.
Я был таким лёгким…
Я стоял…, нет…, я висел в воздухе рядом с ним…
Дав мне время оглянуться на себя, сидящего в инвалидной коляске, безвольно опустившего голову на грудь, Безликий отворил окно и порыв воздуха унёс меня в туманную пелену…
"Безликий сказал, что открыл окно в Судьбу… Странное место…", - подумал я, оглядевшись.
В вязкой черноте, которую скрывала пелена, в хаотичном движении плавали светящиеся существа. Только по наличию головы и конечностей, можно было предположить, что это человечки. Одни излучали нежно-голубой свет, другие – нежно-розовый.
Не видя себя, посмел предположить, что я один из них…
Вдруг я замер, вслушиваясь в приближающиеся звуки музыки… И человечки замерли… Музыка крепла и, проникая в черноту, лишала её вязкости… Музыка из второй симфонии Рахманинова…
Мы, человечки, плыли в потоке этой музыки… Некоторые сближались … И сблизившись, они излучали восторг… Наверное, от того, что Судьба свела их…
Поток ускорялся, набирая силу и в какой-то момент одинокие человечки остановились, а те, кто нашёл друг друга, продолжили свой путь… Они удалялись, мерцая восторгом, а мы провожали их безликим взглядом до тех пор, пока те не растворились в черноте, унося с собой музыку…
И вновь чернота стала вязкой и наши движения хаотичными…
Но что это… Звуки арфы невидимой рябью пронеслись по черноте… Предвестники "Вальса цветов" Чайковского.
"Ирония Судьбы, - подумал я. – Она даёт мне, неспособному пользоваться своими ногами, шанс станцевать вальс!".
Музыка подхватила меня, закружила… А потом раскачивала из стороны в сторону, чтобы в следующее мгновение снова кружить, кружить, кружить… Чувства восторга и счастья наполняли меня… Мне казалось, что душа готова вырваться…, но потом подумал: "Разве душа может вырваться из души?.."…
Проносясь мимо нежно-розового человечка, я почувствовал, как невидимая сила вырвала меня из звучания вальса, остановила и приблизила к нему… Впервые в жизни я познал чувство трепещущей души…
И вновь музыка… Нас окружал "Вокализ" Рахманинова…
Под чарующие звуки "Вокализа" обнажалась душа нежно-розового человечка: появилась голубизна глаз, следящая, как обнажается моя душа; маленький нос; чуть приоткрытые влажные губы; шея; копна рыжих волос, обрамляющая симпатичное лицо, водопадом срывающаяся на плечи, на грудь с розовыми ядрышками; ямка-пупок; рыжие завитушки…
Она стояла, опустив руки, давая мне возможность в полной мере оценить красоту души.
"Наверное, - подумал я, - образ души не обязательно соответствует образу её хозяина… У некрасивого человека может быть прекрасная душа, которая делает его неотразимым… И наоборот… Интересно, каким видит она меня?".
Она протянула мне руки…, и я протянул руки…
— Вот ты и проснулся, - я увидел склонившегося худого, сгорбившегося старика в голубой панаме. Его "хвост" седых волос, обогнув шею, тоже склонился ко мне, сидящему в инвалидной коляске…
Я бросил растерянный взгляд на прозрачные стёкла кухонного окна...
- Пора вставать, - сказал старик и посмотрел в сторону двери.
И тут я услышал лёгкий стук…
- Иди… Это к тебе…
Старик отошёл к окну…
Недоумённым взглядом я посмотрел на инвалидную коляску, на свои ноги...
- Иди!
Я встал... и неуверенной походкой пошёл открывать дверь…
На пороге стояла Она…
— Это ты? – спросил я её.
— Это ты? – эхом отозвалась Она.
Я взял её за руку…
- Пойдём со мной. Я расскажу тебе о чуде.
Когда мы подошли к кухонному окну, распахнутому настежь, мойщика окон в квартире уже не было, и я этому не удивился…, хотя, было жаль, что не успел поблагодарить его за мою новую судьбу.