ДОМИК БАБУШКИ
Это старенький маленький домик с земляной завалинкой. Фасад коричневый, резные наличники жёлтые, солнечные. По фасаду – три окна. Слева – не застеклённая веранда (терраска). Что-то помешало дедушке застеклить её при строительстве дома. Да так она и простояла открытой целый век. Одна такая во всём селе.
У левой торцовой стены – крылечко из четырёх ступенек, без навеса. Входная дверь ведёт в холодные сени. Справа от входа – лёгкая символическая дверь на террасу. Слева – чулан с большим ящиком - ларём для хранения муки, круп. Здесь же – деревянные бочки для солений.
Прямо от входа – массивная дверь кухни из толстых, широких деревянных досок. Внутренний запор – большой чёрный железный крючок. Открываемая дверь скрипит, как бы приветственно поёт. Под дверью, в кухне, - высокий деревянный порог. На нём любят сидеть приходящие соседи и родственники, которых почти половина села.
По левой стене – большая, как корабль, побелённая печь. К ней приставлена деревянная некрашеная лесенка с широкими ступенями. Забирайся на тёплые кирпичики и грейся! По печной стенке темнеет цепочка печурок, небольших квадратных ниш, куда всовывают для просушки варежки, носки, портянки.
Левый угол между печкой и передней стеной кухни отгорожен ситцевой занавеской. Это чулан. Там – печная топка, настоящая сказочная страна. Когда начинают пылать поленья, пламя причудливо пляшет, приобретая разные оттенки. Языки его – то огненно-красные, то оранжево-жёлтые, то прозрачные в голубом обрамлении. Где-то там живут огненные человечки - эльфы… Постепенно на печном поду появляется горка золотых с розовым отливом угольков. Над ними вьются голубые струйки. Бабушка выжидает, когда перестанет выделяться угарный газ, и закрывает печь железной заслонкой. Выступающая, не закрытая часть печного пода – это шесток, куда она выставляет, захваченные ухватом, чугуны, сковороды, горшки с приготовленной едой.
Слева от печки, на гвозде, - жестяный рукомойник. Под ним, на грубой табуретке, - таз с ручками. В углу – голик, веник из голых древесных прутьев. Под печной топкой – тёмное арочное углубление, куда засовывают ухваты. Его зовут подпечьем или преисподней. Иногда оттуда доносятся таинственные пугающие звуки и шорохи.
- Бабушка, кто там ходит? – Спрашиваю я.
Вдруг из преисподней вылетает большой, толстый, рыжий в коричневую полоску, кот Барсик. В зубах – добыча, мышка. Он летит к двери, усаживается мордой в угол и начинает обедать.
- Ну, хто, окромя твово рыжего друга, тама может ходить?! – Говорит бабушка.
По стенам чулана – деревянные полки. На них – глиняные горшки, плошки, крынки для молока; стеклянные длинногорлые бутыли, которые зовут «четверти». В них разливают молоко, хлебный квас, брагу. У чуланного окна – самодельный «шкапчик». В нём – тарелки, алюминиевые ложки, вилки и моя круглая маленькая ложка, блестящая, с витой ручкой, голубыми, синими эмалями на плоском наконечнике. Я зову её «бинька».
В обеденной части кухни – длинный самодельный стол. Вдоль него – некрашеные лавки и табуретки. В правом, красном углу, - икона с образом Спасителя в жёлтом металлическом окладе.
На правой стене – чёрно-коричневая картинка из журнала. Человек в фуражке, с поднятой рукой выступает на броневике. Перед ним – толпа: матросы, солдаты, крестьяне, тётеньки в длинных платьях. Картина холодная, безрадостная, от неё исходит тревожное, мрачное настроение. Она вызывает во мне протест:
- Бабушка, а зачем здесь висит эта чёрная картинка? Давай её снимем.
- Её принёс и повесил твой дедушка из Ковровских паровозных мастерских. Тама он работал. В 905-м году прибился к большевикам. На картинке – ихний вождь, Ленин. Давай не будем её сымать. Ето память об твоём дедушке. Пущай висит. Ладно?
- Пусть висит.- Смиряюсь я.
На этой же правой стене – часы-ходики с боем, жестяные, раскрашенные, в форме домика, с маятником в виде еловой шишки. Над циферблатом, на фронтоне домика, - маленькое окошечко. Во время боя часов я всегда жду, что оттуда высунется или человечек или птичка. Но оно пустует.
На левой стене, смежной с печным чуланом, - две картинки с изображением больших, диковинных птиц. У них – человечьи глаза, голубое оперенье. У одной – высокая, как у женщины, грудь, прекрасное лицо, на голове – корона.
- Бабушка, что это за птицы? Я таких никогда не видела. Где они водятся?
- Это птицы Сирин и Алконост. На земле они не водятся. Живут в раю.
- А где рай?
- На небе.
- А как туда попасть?
- Туды попадают те, хто молится Боженьке. Дай я тебе покажу, как надобно молитца.
Я подхожу к ней. Она берет мою руку и складывает три пальца в щепотку, а два прижимает к ладошке. Показывает, как осенять себя Крестным Знамением.- Вот эдак-то сделаш и проси у Боженьки, што ты хош. Он исполнит. Токмо проси хорошее.
- И в рай возьмёт?
- Ежели будешь праведно жить и молитца. Не забывай, как я тебе показала. Почаще осеняй себя Крестным Знамением.
Эта искра Божия, посеянная бабушкой, была впоследствии заглушена во мне на долгие годы, но никогда не умирала и вспыхнула в зрелом возрасте, чтобы жить вечно.
Под часами, рядом с выцветшей голубой дверью передней, - зелёный сундук, окованный в косую клетку чёрными металлическими полосками. В нём хранятся чистые кофты, юбки, платки, шали, отрезы бязи, миткаля.
Мне очень нравится голубая дверь передней, украшенная круглой стеклянной голубой ручкой. Когда солнечные лучи освещают ручку, она кажется волшебным шаром со сверкающими внутри сокровищами.
В передней, справа, - как четырёхугольный столб, белая печь-лежанка. Почему лежанка, если на ней нельзя лежать? До сих пор я этого не знаю.
По бокам печки – тонкие перегородки, отделяющие часть комнаты под спаленки. Там стоят две кровати. Одна – в светлом углу у окна, металлическая с никелированными шарами на стойках, с горкой подушек и подзором.
В тёмном углу, за печкой, - широкий деревянный топчан. На нём – матрас, прикрытый лоскутным одеялом. Входы в спальни занавешены льняными строчёными шторами. Они от тех времён, когда в хозяйстве семьи выращивали лён, пряли из него полотна.
Слева от входной двери передней, изголовьем к боковому окну, - высокая, пышная кровать с никелированными дугами, покрытая голубым тканьёвым одеялом. На высокой горке подушек – белая кисейная накидка. По низу – накрахмаленный подзор.
Рядом с кроватью, по левой стене, - комод, покрытый льняной скатертью. Поверх неё – белая дорожка, вышитая гладью: весёлые разноцветные анютины глазки. На комодной столешнице – две узкие высокие, четырёхгранные, голубого стекла вазы. В них – красные бумажные розы.
У передней стены комнаты, вплотную к фасадным окнам, - некрашеный стол, покрытый скатертью, вязанной из суровых ниток. Вокруг него – жёсткие венские стулья.
Летом на столе – всегда свежие полевые цветы. Их ставят Лида или Катя в глиняной крынке.
Справа, у перегородки светлой спаленки, - ещё один сундук. В нём – мужская одежда, под ней – документы, фотографии, старинные бумажные деньги, «екатерининки».
Полы здесь – белые, некрашеные, покрыты чистыми пёстрыми половиками. Когда мои тёти моют полы, они скатывают их водой, потом скоблят косарём, широким ножом с выпуклым, закруглённым, как серп луны, лезвием.
На потолке передней – большой ржавый крюк от люльки, колыбели, в которой выросли все дети бабушки и я, первая внучка.
Над комодом, у бокового окна, – чёрная круглая тарелка радиорепродуктора.
У меня никогда не было кукол. Вернее, где-то валялась тряпичная, безжизненная, некрасивая. Но я не помню, чтобы ей играла.
Радио слушаю с удовольствием. Утром бодро звучит пионерский горн и жизнерадостный голос сообщает: «Здравствуйте, ребята, слушайте Пионерскую зорьку». Я слушаю её от начала до конца.
Бархатный, властный, торжественный голос диктора Левитана заполняет всё пространство, завораживает, вселяет уверенность: «Внимание! Внимание! Говорит радиостанция Советского Союза. Говорит Москва. Передаём сообщение Совинформбюро… Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Затем гремит широкий, могучий, раскатистый бас знаменитого оперного певца А.П. Королёва, уроженца земли Ковровской: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»!
Возникают чувства защищённости, радости бытия, гордости за страну.
Из чёрной тарелки льются голоса Л. Руслановой, К. Шульженко и песни тех лет: «Коробейники», «Валенки», «Живёт моя отрада в высоком терему», « В лесу прифронтовом», « На сопках Маньчжурии», «Клён зелёный», «Синий платочек», «В землянке», «Катюша» и др.
Они внушают светлую грусть, сменяемую радостью, оптимизмом, уверенностью в победе. Кажется, что мы надёжно защищены, отгорожены от войны, впереди – счастливое будущее.
Я и мои подруги собираемся у кого-нибудь, чаще в просторном доме Власовых, сидим под репродуктором тесной кучкой и слушаем передачу «Угадай-ка». Письма ребят, разгадывающих загадки, читают на всю страну. Они кажутся нам очень умными и знаменитыми.
Ласковый голос сказочника Литвинова вводит нас в волшебный мир: «А теперь я расскажу тебе сказку, дружок»… С тех пор я полюбила сказки. Научившись читать, брала их в библиотеке.
Время тогда текло медленно, плавно и такой же была речь. Неспешная, размеренная она создавала ощущение комфорта, психологического расслабления, умиротворения. Поэтому уютно и радостно было у радиоприёмников.
Сейчас, как утверждают учёные, время сжалось, многократно ускорился ритм жизни. Речь стала торопливой, скачущей, не только в быту, но и у дикторов радио, телевидения. Это неблагоприятно влияет на душевное состояние, тревожит, будоражит. Исчезло былое очарование неторопливой речи.
Продолжение следует.
Примечание: фотография моя. На фото - подлинный домик бабушки.