ГЛАВА XXXV
ВОЗВРАЩАЕМСЯ К Д’АФОНУ
Оставим Лукрецию и ее брата Филиппа де Бушара на большой дороге соединяющей Жювизи-сюр-Орж с Парижем, где они совершают томительное и опасное путешествие в девяносто девять лье, а сами вернемся в особняк шевалье Мезонфора где мы и оставили нашего раненого.
Как уже известно нашему читателю, Томас, кому г-н граф поручил принести из своей комнаты тайные бумаги кардинала Ришелье, помчался сломя голову в «Рог изобилия».
Лакан же напротив, проведав своих поциэнтов вернулся в дом Мезонфора как раз в тот момент, когда служанка с состраданием к раненому, предлагала ему отобедать. Но д'Афон возражал.
-— Но как же такое может быть, -- почти возмущалась служанка, -- ведь вы, вероятно, со вчерашнего дня ничего не ели. Ну, съешьте хоть что-нибудь. Но я умоляю вас.
— Благодарю, вас, но я не хочу, — сказал д’Афон и еле слышно застонал от боли.
— Ах, бедный сударь, — не отрывая от него взора, прошептала Аделина. — Он так страдает. Ой, он кажется побледнел! Он теряет сознание! Может быть он умирает?.. Ах, господин Лакан! Господин, Лакан, его сиятельство умирает!!!
Служанка хотела уже было броситься к выходу, но тут ее глаза соприкаснулись с строгим взором лекаря.
— Не кричите, я здесь, — проговорил он и кинулся к больному.
Будучи уже через секунду возле него, Лакан внимательно взглянул ему в лицо, затем взял руку и стал считать пульс.
Тем временем д’Афон очнулся.
— Как вы себя чувствуете, месье? — тут же спросил у него лекарь.
— Благодарю,— ответил д’Афон, -- мне уже лучше,
На это Лакан улыбнулся.
— Другого ответа я не ожидал услышать. Впрочем, мне пора привыкнуть. Ведь каждый раз, когда я лечу ваши раны и спрашиваю: «Как вы себя чувствуете?» вы, в каком бы не были состоянии, отвечаете всегда одно и тоже: «Все хорошо, господин Лакан, мне уже значительно лучше».
Д'Афон рассмеялся.
— Но я действительно чувствую себя хорошо.
— Ну что ж, если это действительно так, я искренне рад за вас, — С этими словами Лекарь принялся осматривать его раны. — Пульс уже восстановился, раны не кровоточат, лицо приобрело розоватый оттенок, и если так пойдет и дальше, то через недельку-другую, вы сможете вставать.
— Да, но месье совсем ничего не есть, — вмешалась Аделина. — Я его сиятельству предлагаю и то, и другое, а он говорит, что не хочет.
— А вот это плохо, — сказал г-н Лакан и обратился к больному: — Что же вы, г-н д’Афон?
— У меня нет аппетита, г-н Лакан.
— Нет аппетита, говорите: так ешьте пока без аппетита. Как силы появятся появится и аппетит.
— Я ем, когда у меня хорошее настроение. А сейчас..., какое может быть настроение, когда мои друзья в беде.
— А... вам стало известно об участи ваших друзей, — произнес с горечью лекарь, — Да, им теперь действительно не позавидуешь. Ну ничего не поделаешь, такова жизнь. У одних она дьявольски короткая, а другой и рад помереть, да смерть не приходит.
Сказав это, Лакан тяжело вздохнул и, помолчав минуту, продолжил:
— А поесть вам всё-таки нужно. Ведь им ваш голод ничем не поможет,
— Я не голоден, мэтр Лакан, и если честно, то сейчас ощущаю больше потребности во сне, чем в еде. Поэтому, позвольте мне немного отдохну.
— Конечно, г-н д'Афон, — сказал Лакан и отошел от больного. — Сон, в вашем состоянии, - первое лекарство. Я с вашего позволения тоже, пока, подремлю.
Он снял с себя шляпу и плащ, и отдал их служанки. Сам же сладостно зевнул, опустился в близстоящее кресло и, вытянув во всю длину ноги, плотно смежил веки. Но непрошло и десяти минут, как его уже кто-то окликнул:
— Господин лекарь.
— Что такое? — тихо спросил Лакан, подскочив на месте.
Перед ним стояла взволнованная Аделина.
— Зачем вы меня разбудили?
— Ах, вы уже спали! — пролетела служанка,со стыдливостью опуская глаза. — Простите, я не знала, что вы так быстро засыпаете.
— В этом нет ничего удивительного, сударыня, всю эту ночь я хлопотал возле больного, и теперь совсем не прочь поспать. Так что вы хотели?
— Я лишь хотела узнать, не умрет ли этот сударь? — Аделина указала на д'Афона.
— Надеюсь, что нет, — засыпая, ответил доктор. — Хотя, если произойдет рецидив, то случиться может всякое...
Мы не беремся утверждать, что Аделина поняла значения слова «рецидив», но можем смело заверить, что оно ее весьма обеспокоило.
Она тихо подошла к кровати, на которой безмятежно почивал молодой человек и стала с любопытством его рассматривать.
Лицо его было бескровным: с раскинутыми по подушке волосами и черной бородой с синиватым отливом. Брови казалось нарисованными кистью, опущенные веки с неопределенным выражением обромлялись бархатистыми ресницами. Нос его мог послужить моделью для статуи Апалана. Губы бледные, как поддернутые снегом розы, показывали перломутровые зубы, и при всем этом этот древнегреческой бог, сошедший зачем то на землю, но забывший взойти на Олимп, был до пояса окутан в одеяло из верблюжьей шерсти. Из-под под плотно перевязанного поперек бинта зияли красные пятна.
Аделина испустила вздох.
« Нет, сударь,— подумала она, — вы не умрёте. Я буду молиться за вас и Бога исцелит ваше тело».
Улыбнувшись, Аделина еще некоторое время смотрела на него, не отрывая глаз, затем осторожно поправила одеяло и с неохотой, на цыпочках вышла за дверь.
Когда дверь чуть скрипнув закрылась, д Афон тихо простонал и пробудился.
" Где же Томас? Почему его так долго нет?" -- думал он, вслушиваясь в звуки.
Между тем боль в груди становилась все сильнее. Сон клонил непреодолимо,а в глазах все чаще появлялись красноватые пятна.
Впечатление от этой тягостной тишины, от этого бездействия и одиночества сливались в одно общее чувство боли. Это они, бесконечные ожидания Томаса давили, тяготили, рвали и обжигали его тело. Дабы избавиться от этого невыносимого чувства д Афон медленно опустил веки.
Так он на минуту погрузился в сон, но в этот недолгий промежуток забвения, он увидел во сне бесчисленное количество предметов: он видел дядюшку и чарующий сад, окружающий замок Крильонов, видел счастливые лица друзей и врагов. Все это видение необъяснимо переливалось в лютую казнь, во время которой мучители сжимали, давили и неотступно потрошили его тело. Он пытался освободиться от уз, но они слишком крепко сдерживали его руки. Он бы не страдал, он был бы здоров, если б палачи не ломали бы ему ребра: но нельзя было избавиться от них.
Д Афон открыл глаза и поглядел на верх. Красный бархатный балдахин свисал над его кроватью. В этом пурово-кровавом оттенке цвели из нити золотые розы.
Томас между тем не возвращался, лекарь спал. Он был один. И только прилетевший сизо-перый голубь сидел теперь гордый по другую строну окна и о чем-то монотонно ворковал: " Куру-кур, куру-кур, куру-кур...
" Где же Томас? -- вновь подумал провансалец. — Неужели с ним что-то случилось? Но, нет! Бог не допустит столько испытаний. Он вернется, он должен вернуться".
Граф вздохнул и с этим вздохом из него вырвался непроизвольный стон.
-- Что-нибудь болит? -- пробормотал спросонок эскулап и, не дожидаясь ответа, добавил: -- М-да, нынче много молодежи гибнет -- страсть!"
Д Афон не слышал лекаря. Он разглядывал вышитые розы и с грустью вспоминал прошлое. Он вспомнил прованские вёсны с прохладным, светлым замком, породистых лошадей, с быстроногими борзыми, и любимого дядюшку с бодрым духом и с такой бескорыстной заботой.
" Почему я тогда не умер?" -- думал он.
Так он провел в ожидании целый день, пока не наступил вечер. К пяти часам, когда улицы стали наполняться шумной толпой народа, когда надвигающиеся сумерки уже мешали ясно разглядеть предметы комнаты, д’Афон услышал тихий скрип половицы и не смелые шаги, приближающегося человека.
Это наконец возвратился Томас.
Едва увидев его, д’Афон успокоился.
— Ну, слава Богу, — сказал с облегчением он. — Ты где так долго пропадал? Я, право, не знал, что уже и думать.
— Ах, ваше сиятельство, — запыхавшись проговорил Томас, закрывая за собой дверь. — Дайте сперва отдышаться.
— Что случилось? — вновь встревожился д’Афон. — На тебе нет лица. За тобой кто-то гнался?
— Отчасти, ваше сиятельство, — садясь на стул, ответил Томас. — за мной следили какие-то люди, от которых мне с трудом удалось убежать.
— Что еще за люди? — осведомился д’Афон.
— Не могу знать, ваше сиятельство. Я видел их впервые.
— Когда ты заметил, что за тобой следят?
— Сразу, как только вышел из гостиницы.
— Как они себя вели?
— Довольно сдержанно и хладнокровно.
— В таком случае, как ты определил, что они следят за тобой.
— Когда я выходил из вашей комнаты, то обратил внимание на двух завсегдатаев. Оба они были одеты, как обычные ремесленники, но их особое внимание ко мне, меня насторожило.
Я вышел из гостиницы – они за мной. Я сел на лошадь, они – в телегу, и так катили следом, пока я не остановился возле храма Сен-Сюльпис. Видя, что они не отстают, я свернул на Сен-Жермен и поехал к Новому Мосту.
— Да, очевидно не только нас интересуют эти бумаги. Но как ты от них оторвался?
— Дабы сбить их с толку, я стал заходить почти во все встречающиеся мне на пути трактиры. В одном из них, я по счастью повстречал Глюма, Патрика и Пьера. Они то мне и помогли скрыться от моих преследователей. Если бы не они, я право даже и не знаю, чем все это могло обернуться.
— Браво! — сказал с восхищением д’Афон. — Когда из тюрьмы выпустят наших друзей, я велю им непременно выдать каждому своему слуге по пистолю.
— Ах, неужели вы ещё надеетесь, что их освободят? — удивился Томас.
— Я в этом почти что уверен, но об этом чуть позже, — понизив голос, д'Афон кивнул головой в сторону до селе спящего господина Лакана.
Между тем, старый лекарь стал просыпаться.
— А, Томас, — сказал он, сладостно потягиваясь в кресле, — вы уже пришли? А я здесь задремал. — с этими словами он достал из кармана своего камзола не большие часы и взглянув на циферблат, подскочил: — Ба! Да уже шестой час. Ну все, мне пора уходить.
Взяв оставленную им в углу трость и плащ, Лакан еще раз поклонился.
— Спокойной вам ночи, мэтр Лакан, — пожелал напоследок д’Афон.
— И вам того же, г-н граф, — взаимно проиговорил лекарь.
— Благодарю, что побыли с моим господином, — произнес с учтивостью Томас, провожая его до выхода.
— Всегда рад помочь, — уже с порога отзывался лекарь. — Обращайтесь не стесняясь.
— Непременно, г-н Лакан, — сказал Томас, закрывая за ним двери.
Немного подождав, д’Афон чуть приподнялся повыше и обесиленно упал на подушку.
— Подай мне шкатулку, — попросил он.
Томас вытащил ее из-под плаща, но возразил:
— Простите, ваше сиятельство, но боюсь, что вы шкатулку не удержите, ибо она слишком тяжела теперь для вас.
— Похоже ты прав, но тогда достань из нее все бумаги; я скажу что надо подать.
Поклонившись, Томас начал демонстративно доставал из шкатулки различные письма, записки, бумаги, пока г-н д' Афон не сказал:
— Подожди! Вот, кажется, те самые бумаги, которые нужны.
Томас тут же их подал хозяину.
— Да, — подтвердил провансалец, с огромным усилием перенимая их у Томаса. — Да, это те самые послания, которые, возможно, их спасут. — сказав это, он изнуренно опустил руки. — Ну а теперь, дорогой Томас, помоги мне как можно скорее подняться.
-- Это ещё за чем? — почти с возмущением спросил слуга.
— Я должен немедленно увидеться с его преосвященством.
-- С г-ном кардиналом?! -- воскликнул Томас, -- И вы собираетесь отправиться в такую даль? Да вы должно быть бредите, дорогой мой хозяин... Ну так и есть. У вас опять начинается жар.
— Ах, Томас, разве ты не понимаешь, что все они погибнут, если только я не возвращу ему бумаги...
— Нет, ваше сиятельство, не понимаю и слушать ничего не хочу. Только стали в себя приходить, только все пошло к улучшению, и вот вам, пожалуйста - новые подвиги! Да знаете ли вы, какие вам грозят последствия после сей прогулки?
-- Знаю, Томас, знаю, но что поделать, я должен их спасти.
-- Должны, должны, -- возмущенно передразнивал его Томас. -- Ничего вы не должны! Хотелось бы узнать, как бы они повели себя, окажись вы на их месте.
-- Помолчи, Томас. Эти люди спасали мне жизнь много раз.
-- Но не в вашем состоянии, хочу вам заметить. Послушайте, ваше сиятельство, на колени встану, ежели вам угодно, но помилуйте; пожалейте себя хоть немного.
-- Что себя жалеть? Какой от этого Толк. Помнишь по настоянию дядюшки ты читал одно из посланий апостолов? Так, вот, там было сказано: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих".
— Да, да, да, — вздыхая подтвердил Томас, — Евангелие от Иона.
— Вот видишь, ты лучше меня это знаешь, а норовишь меня настроить против божьих слов. Может быть Господь меня тут и держит еще, чтобы я им помог.
— Ах, ваше сиятельство, ваше сиятельство, -- приговаривал Томас, качая в осуждении головой. — Да, что же вы такое говорите? Уж если Бог вас держит ради жалости, то только из жалости к вам. Вы молоды, красивы, к тому же последний из родов Крильонов. Кому как не вам возрождать этот род?
— Нет, дорогой Томас, эта тема для меня закрыта, так что...
— Но ведь эта же грех, дорогой мой хозяин, и ежели вам вспомнился текст из Святого писания, то я вам напомню как Бог...
— Довольно, Томас,— в свою очередь прервал его д Афон, — к этому вопросу мы вернемся попозже. Сейчас я должен думать как добраться до его преосвященства.
— Чего тут думать? Ведь вы и подняться с постели не сможете. Где уж вам добраться до Пале-Кардиналя?
— Ничего, — ответил граф, — с твоей помощью дойду до кареты, а там даст Бог, и доберусь до Пале-Кардиналя. Ну что, Томас, ты поможешь мне?
— Не знаю, что и ответить?
— Решайся же!
— Эх, что мне с вами делать, будь по вашему.
С этими словами Томас взял одной рукой за запястье хозяина а другой поддерживая - стал осторожно поднимать за спину. Оказавшись в сидячем положении, д Афон тотчас же велел подать ему одежду. На что повторно получил возражение от Томаса. Но граф настоял.
Обреченно вздохнув во второй раз, Томас исполнил поведение хозяина и помог ему одеться.
Затем д’Афон сделал сверхъестественное усилие и попытался подняться. Томас, в свою очередь взял его за подмышки и поставил стоймя. Но стоило ему на мгновение отстранился от хозяина, чтобы облачить его в колет, ноги д’Афона в одночасье подогнулись, и несмотря на все усилия слуги, он рухнул на пол с разрывающим душу криком.
— Г-н граф, — промолвил со слезами Томас.
Но д'Афон не отвечал.
В это же время дверь отворилось и в комнату поспешно зашел лекарь.
— Боже мой, что у вас случилось? — спросил он.
Но увидев на полу бесчувственно лежавшего д’Афона, сразу все понял.
Он опустился перед раненым на колени, приподнял его голову, просунул руку под его рубашку и провел ладонью по груди. Повязка оказалась сухой из чего следовало, что к швы, которыми были стянуты раны, к великому счастью оставались целыми.
— Слава Богу! — сказал он и, достав из кармана флакон с ароматическими солями, поднес его к лицу раненого.
Почти в ту же минуту д'Афон вздохнул и приподнял веки. Перед своим взором он увидел обеспокоенных Лакана и Томаса.
— Ах, г-н д’Афон, г-н д’Афон, что же вы с собой делаете? — скорбно произнес лекарь. — Но вот скажите: кто вам разрешил вставать?
— Никто, — ответил д'Афон, — я сам так решил.
— Сами они так решили! Ну так сами себя и лечите в другой раз.
— Не ругайте его, г-н лекарь, это я во всём виноват, — вступился за д'Афона Томас. — Дурная привычка, никогда не в чем ни мог ему отказать.
— Ну знаете ли, батенька, это вам не детская шалость. Эта жизнь человека, между прочим... Ну, да ладно. Слава Богу все как нельзя лучше обошлось... Как вы себя чувствуете, г-н граф?
— Сносно, — произнес сквозь зубы д’Афон, все еще чувствуя не выносимую боль во всем теле.
— М-да... Вам дважды повезло, господин граф: во-первых, я вспомнил, что оставил у вас свою шляпу, и потому возвратился. Во-вторых вы упали, но швы не разошлись, и это счастье! В противном случае, Бог весть, чем все это могло для вас закончится. Ах, граф! Но вот скажите мне: кого вам понадобилось вставать?
— Я доложен как можно скорее встретиться с кардиналом.
— Для чего это вам? Исповедоваться вам еще рано.
— Я понимаю вашу иронию, мэтр, но от Ришелье зависят жизни моих друзей... Я должен передать ему бумаги, которые, надеюсь, спасут им жизнь.
— Бумаги! Какие бумаги? Эти самые, что вы держите в руках?
-- Да.
-- Но откуда они у вас?
— Не спрашивайте меня ни о чем, достопочтенный Лакан. Эта ни моя тайна.
Лакан с сомнением взглянул на бумаги.
— И вы в серьез думаете, что кардинал Ришелье их согласиться обменять на свободу ваших друзей. Да он скорее арестует вас и отправит на Гревскую площадь.
— Ошибаетесь, г-н Лакан. Ради этих бумаг, кардинал пойдет на многое. К тому же, я намерен сообщить ему нечто такое, отчего он полностью переменит его взгляды.
— Даже если это так, к нему вы однозначно не отправитесь.
— Нет, г-н лекарь, я должен это сделать! Должен! — Д’Афон, хотел было вновь приподняться, но не удержался и рухнул на руки лекаря с криком.
— Но ведь вы же сами видите, к чему приводят ваши попытки, — с жалостью сказал Лакан. — Мой вам совет: смеритесь, оставьте все ваши бредовые идеи, а иначе вы и им не поможете, и себя погубите.
— Что будет мне жизнью, г-н Лакан, если рядом со мной не будет моих верных друзей де Порто, д’Арамица, и де Шарона? Да я тяжело ранен, пусть слаб, пускай умру после этого недолго путешествия, если так угодно Богу. Но если Он даст мне сил доехать до Пале-Кардиналь, я во что бы то не стало добьюсь для них помиловании.
Лакан что-то хотел возразить, но по взгляду де Гермона все понял.
— Я знаю на что я иду, — между тем продолжал провансалец. -- так что не пробуйте меня отговаривать.
— Что ж, — после недолгой паузы произнес лекарь, — дабы вы себе не погубили, я помогу вам. Но с одном условием.
— С каким? — решил уточнить провансалец.
— Я поеду с вами, чтобы иметь возможность следить за вашим состоянием здоровья. Но если по дороге вам сделается плохо, мы тут же вернемся назад. Договорились?
— Да, г-н лекарь, только давайте поторопимся.
— Не возражаю… Томас, сходи вниз и найми для господина д’Афона носилки.
Поклонившись, Томас удалился выполнять поручение. Вскоре он вернулся с двумя носильщиками с которыми направился прямо к кровати у подножья которой лежал его бедный хозяин.
Лакан велел им осторожно уложить раненого на носилки и снести его вниз.
Когда все это было исполнено, лекарь сообщил носильщикам пункт назначения, вновь им напомнил, что клиенту, страдающему от ран нужно относиться бережно, после чего сел на лошадью, и медленно последовал за медленной процессией.
Носилки добрались до резиденции кардинала без приключений. У дверей особняка их встретил швейцар с ливреей и тростью в руке.
Он приблизился к носилкам.
— Кто вы такие? — спросил он, смерив взглядом носилки и ехавшего поблизости от них Лакана.
— Я граф д’Афон, королевский мушкетер, — ответил он с паланкина.
— Что вам угодно?
— Доложите обо мне его высокопреосвященству и скажите, что я прошу у него аудиенции.
— Сожалею, сударь, — ответил швейцар. — Но его высокопреосвященство уехал из своей резиденции еще сегодня утром, и никому неизвестно, где он теперь и когда возвратиться.
— Вот незадача, — глухо пробормотал д’Афон.
— Не расстраивайтесь, г-н д’Афон, — попытался его утешить лекарь. — Как видно не судьба. Поедемте лучше назад.
— Нет, я дождусь его преосвященства.