Благодарность
1.
Начмед отодвинул ящик стола, вытащил папку, развязывая тесёмки, улыбнулся, сказал:
— Выбирай, Сань! — Веером раскинул перед лейтенантом путёвки в санаторий. — Вот… Юрмала… Трусковец… А это, Крым – Феодосия.
— Однозначно, Крым! — улыбнулся военный, привычно поглаживая правую ногу.
— Без палочки пробовал ходить?
— Вчера… после обеда! Вроде нормально было. Ночью жуть как ныла. Поэтому пока с ней…
— Давай Санёк… — лети… в море покупайся, на песочке поваляйся. Ране твоей, ой как полезно солёная водица… — здесь вот, закорючку поставь. Радуйся жизни, крымскому вину. Эх, меня б туда…
2.
— Вот ваш стол! — сказала администратор, — поправляя столовый набор. — Сегодня двое уже съехали. Татьяна одна осталась… и то, через четыре дня, тоже, тю-тю!
— Спасибо!
— Хорошего вам отдыха, молодой человек! Если возникнут вопросы, сразу ко мне.
Полноватая приятная женщина, тёпло улыбнулась, и исчезла в лабиринтах пункта питания, откуда уже было слышно: «Поторопимся, девочки… поторопимся, милые!»
Санька уже заканчивал салат, когда мягонько сели рядом, поздоровались. Это была светленькая девушка, уже за «тридцать». Некрасивая. Для юного офицера-афганца, даже и не симпатичная. Коротко стриженная, тронутая лёгким макияжем, с живыми длинными пальцами, которые сразу ухватили меню, и стали помогать глазам выбирать «своё».
— Меня Александром зовут, а вас, Татьяна! — улыбнулся молодой парень, пытаясь, напрячь зрение, чтобы прочесть звание на её санаторной книжке. Ясно: «Старший прапорщик»
Девушка вскинула карие глаза, приятно улыбнулась, оголив белые зубки, согласительно качнула головой, радостно заговорила.
«А улыбаясь… она уже другая!» — притрагиваясь к компоту, — подумал Санька. «И глаза, алмазиками вроде вспыхивают, когда широко улыбаются, прямо цветком распускается…»
Неженатый парень с «некрасивыми» запросто ведёт себя по жизни, раскрепощено языку давая волю, не переживая за свой вид и поведение. Это перед «красотками» слегка мнётся, робеет, больше молчит. Женщина оказалась тоже словоохотлива, доброжелательно открыта. Притихла, только тогда, когда отдыхающий встал из-за стола, палочкой помогая ровно выпрямиться, и пожелав приятного аппетита, слегка прихрамывая, удалился на воздух, на большой свет.
3.
Сел на лавочку рядом со столовой, в надежде чуточку половить лицом солнышко, успокоить ногу, подумать о предстоящих процедурах, о массаже. О той, фигуристой, в беленьком халатике. У которой, всё на «пять»… а какая рабочая хватка, как у покойного уже комбата, «правой» — тиски. Закрыл глаза, художественно домысливает: «Лежать бы вечно на её массажном ложе, чувствовать её целительные ручки, правой ножки — упругое прикосновение, и ничегошеньки-ничегошеньки не делать, радоваться её контактам, в такт, глубокому дыханию, и запаху, каких-то, «не её» духов»
По небу сонно тянулись молочно-серые облака, из-за них заискрились длинные реснички тёплой звезды. Наконец-то показалась довольная мордочка лучезарного светила. Помчался к земле долгожданный, ласковый её свет.
Санька, напитавшись солнца, было, хотел встать, как рядом «плюхнулись» два пузатых «старичка». Явно — старших офицера, возможно уже отставники, заслуженные служаки, говоруны. Это те, кто здесь уже давно, и про всех всё знают.
Заговорили о министре обороны Сергее Соколове, командующим ПВО Александре Колдунове. Которых, ещё в мае турнули, сняли, сместили, — из-за дерзкой выходки иностранного летуна – Матиаса Руста. Это он на «день пограничника» проверил замки наших границ, — приземлившись на священную площадь. «Чтоб ему, суке, проклятому провокатору, — крылья в воздухе отвалились!» — буркнул тот, кто в старой газетке продолжал глазами рыскать, в зубах ковыряясь спичкой.
Закончив с политикой, старички перешли на рацион питания, одному — явно не хватающих, — морских витаминок, другому, — свежей крыльчатки. Пару раз зевнув, седовласый, очередной лист перевернул, глазками по строчкам забегал. А другой, вдруг затих, крупным лицом качнув в сторону женщины. Она только вышла из столовой, и, выдерживая прямую линию ходьбы, заиграла станом, с достоинством проходя мимо сытых ротозеев, другой отдыхающей половины человечества.
Шла Санькина соседка по столу. Краснолицый, коснувшись соседа локтём, зрением возбуждаясь, оживил язык:
— Иван Савелич… — глянь! Пошла… Я за ней всё смотрю… и молодая… а всё одна. На танцах никто не пригашает… по городу скучно шляется…
Тот, кто в соломенной шляпе, из-под очков мимолётно «стреляет» вслед стройным ножкам, и опять в прессу ныряет, говорит:
— Так она ж, страшненькая… кому хочется на море с такой. А между прочим, Дмитрич, я слышал: она работает в самом Министерстве. Тут смотрите, что пишут… оказывается…
4.
Санька оторвался от лавки, от старых болтливых «старичков», и побрёл в номер за полотенцем, за книжкой. Его ждали процедуры, а после них уже, неизведанные дали убегающего побережья. Офицер уже многое изучил, остался район Святого Ильи обследовать, увидеть тот знаменитый маяк, его прилегающие обрывистые окрестности, сверху, моря — необхватную ширь, внизу — обрыв, солёные огромные камни.
Вспоминая красоту Афганских гор, особенно с восходом солнца, Санька не увидел ничего впечатляющего на мысе. Глядя вниз, на сине-бирюзовое море, ему казался крутым спуск, и слишком опасным, чтобы к воде спуститься. Но, поразмыслив, решился на поступок. Где «никого», где можно голым походить, позагорать, не стесняясь своих уродливых ран на теле.
5.
Спускался осторожно, как когда-то, та проклятая война научила, уверенно контролируя равновесие палочкой, периодически останавливаясь, переводя дыхание, невольно оглядываясь по сторонам, опять же, как преподавала уроки чужая израненная страна. «Фу!» — порадовался за себя сухощавый брюнет, присаживаясь на камни, пред этим, умывшись солёной водой. «Ну, вот и волюшка… — я, море, камни и никого!.. Какая благодать!.. Так… где мои кроссворды, пиво?
Накупавшись, крестом — развалился на тёплом бережку, глаза закрыл. Выплёвывая виноградные косточки, вспомнил своих родителей, «бывшую». «Любовь» перестала на контакт выходить, как только узнала, что калека! Как брехливо сплетники по родному местечку разнесли, до её ушей, враньё донесли: «Лизка! Так он уже без ноги!.. Прыгает на костылях!..» Офицер, вспоминая все госпиталя, поцеловал оловянный крестик, — покойной бабушки, драгоценный подарок, понимая: он родился под счастливой звездой, возможно, под двумя такими, в мыслях кланяясь тому хирургу, кто ногу спас, оставил.
6.
Вдруг камни посыпались. Выглядывая из-за валуна, Санька мельком зыркнул наверх. Там женщина, в широкой шляпке, в тёмных очках, на теле — совсем в лёгком, пыталась спуститься по опасной тропинке вниз. «Ну, дура дурой! Куда ж ты лезешь… ещё в шлёпках!»
Спускалась боязливо смело, каждый раз, ножкой прощупывая крымскую твердь, будто боясь ступить на чуткую мину, на воздух не взлететь. «Ну, вот! И отобрали моё уединение!» — недовольно мыслил мужчина, натягивая плавки.
Вдруг крикнула чайка над головой, а потом она, срываясь вниз, откидывая сумочку с вещами. Санька вскинулся, глянул. Женщина кричала, кубарем скатываясь по склону. Военный, забыв про палку, рванул к чужой беде. Она, ворочаясь, стонала, уже конечно без шляпки, без очков. Синий халатик, в мелкий ромашковый цветок, — задрался, оголив яркий напряжённый купальник, закрыв цветастыми полами лицо. Молодые загорелые ноги были сбиты в раны, в кровь. Вокруг тела кружила разноцветная бабочка, пытаясь сесть на ярко накрашенные пальцы её правой ножки.
Санька по-военному, кинулся к голове, к вискам, отрывая голову от тёплой земли, и ахнул:
— Тань!.. Татьяна!.. Вы слышите меня?..(ширит глаза, удивляется встречи)
Она медленно разомкнула веки.
— Что ж вы, натворили?..
— Ой… эт-то вы Саш… (пытается подняться, стеснительно запахивая нижнюю загорелую часть) — А где ваша палочка?
— Там… за камнями, моё пристанище (рукой, как указкой, тыкает в тёплый воздух)
— Над-д ж как бывает. А я с-с-юда… всегда хожу… в-вот сегодня только как-то не заладилось… — уже окончательно подымаясь, и щупая голову, — досадливо улыбалась девушка. — Это вы, видно, сильно не хотели, чтобы я оказалась внизу, — толи, шутя, толи серьёзно добавила, приводя себя в окончательный порядок, оглядывая ушибленные колени и локти. — Чиканутая… послезавтра ж самолёт… и, правда, куда попёрлась.
И тут Санька заметил: она «в сплошную картинку» вся подкопчённая. «Значит, тоже любительница одиночного уединения с природой, с живой морской стихией в неглиже, в обнимку» — поднимая её шляпку и очки, — думал человек, удивляясь необычному случаю, обрыву, спуску, её крутому падению.
— Сможете идти?
— К воде, да! Домой, не хочу!
— Море вам отменяется! Надо в санаторий, на осмотр… обработать раны, перебинтовать…
Как вытягивали себя наверх, это была отдельная припевка-спевочка. То она с палкой, он в спину толкает её наверх, то он упирается, отдыхает, липко прижимая к себе. С рассказами, шутками и прибаутками наконец-то вывалились на равнину, и там, «никакими» упали в буро-серую сухую траву, в гости к шумным кузнечикам и саранче, глазами в самый центр улыбающегося советского неба. А рядом, по пыльной дороге бродил, уже бессильно шатаясь, чей-то котёнок и жалобно мяукал.
— Как он сюда забрёл? — спросила она, подхватывая малыша на руки.
— Да… странно… до жилья-то далеко.
7.
Два хромых человека ступили на край тихонькой одноэтажной улицы, когда из калитки, выглянуло хозяйское женское лицо, и, увидев голодного малыша, несказанно обрадовалось:
— Тю!.. То ж мой, путешественник! Сутки как пропал… вот Миклуха-Маклай… любит бродить… и как собаки не задрали?
Забирая родную зверюшку, чернявая хозяйка оглядела «битую» женщину, спросила? — конечно, в ответ услышала правду. Недолго ломалась «кривая» пара, чтобы согласиться на перевязку народным способом, не отказавшись от беседы. Под тяжёлыми гроздьями винограда в беседке радовались случаю, в охотку потягивая домашнее вино, закусывая душистым сыром с тёплыми ещё лепёшками.
А когда всем «захорошело», и уже наболтались, хлебосольная хозяйка, на радостях, вручила подарком ещё приятного напитка, пожелав такой странной с виду паре, много доброго в жизни, и конечно здоровья. «Без него детки, не случается счастья!» — уже из калитки крикнет вслед, ногой отталкивая назад чёрную любопытную мордашку любознательного котёнка, который так усердно познаёт мир вокруг этого уютного и добросердечного двора.
8.
Был вечер… весьма ласковый, тёплый. Тлел слабый костёр. Пахло почему-то дымным мёдом, возможно, от самодельного вина веяло, слабенько — сухими кипарисами, а ещё чуточку, сырым и ласковым песком. Перед ним, на берегу моря — ОН и ОНА. Из пузатых бокалов бережливо тянули приятный напиток. В неспешной беседе радовались жизни, — растягивая время, крепкие радости в душе. С горизонтов наползал сумрак, затушёвывая «тёмным» одиноких людей, бродивших вдалеке, милую старинную улочку за спиной, их малоэтажный военный санаторий, готовившийся ко сну за стальными нитями железной дороги.
Рядом шлялась чадолюбивая пожилая пара, умилённо вспоминая своих внуков, свой уютный частный домик, тоскливо желая скорейшего возвращения в родные места. То справа, то слева останавливалась на самом краю воды, бросая камешки в живую и говорливую её суть. «Ших… Ша-а-а… Ших… Ша-а-а» — убаюкивающе ворожит-шумит дикая стихия, обмывая солью, Татьяны, кирпичного цвета, ступни.
Потухающий диск одноглазого солнышка, словно набрал воздуха в себя, и чуть застыв перед кромкой зелёной воды, и темнеющего неба, нежно коснулся Чёрного моря. От прожитого дня, совсем уставшее, стало уходить вглубь, погружаться. Маленькой совсем долькой, кусочком, — последний раз лучисто поискрила и окончательно закатилась за горизонт, словно нырнуло в воду, подарив округе зыбкий сумрак, лёгкую грусть.
— Какое чудо мы с тобой увидели! Точно, что-то из фантастики! (она трогает ногу, на глазах морщится, печалится) — Жаль… но мне пора, Саш! У меня «правая»… что-то совсем разболелась.
— Запросто, Тань!.. Давай, помогу! — приятно сладко заплетался Санькин язык, которому так ещё хотелось посидеть на бережку. Ещё болтать-болтать, многое вспоминать, радуясь тому, что когда-то выжил, этому чудному вечеру, необычному случаю. И, безусловно, этой некрасиво-красивой особенной женщине, непременно нахваливая вино, погоду, ласковое море, и свою ногу, что так славно быстро пошла на поправку.
9.
А утром, в уже опустевший зал столовой вошёл Санька, сразу обратив внимание, что «её» не было на завтраке.
— Можно к вам, дамочки? — постучался парень в дверь.
— Да! Да! — Входите! — ответила Татьяна, ворочаясь в кровати.
— Ну, вы чего, скалолазка? Мы так не договаривались... Почему завтрак пропустили?..
— Ой, Саш… здесь всё рушится! Хотела ещё на одну экскурсию съездить… да видишь, отлежаться надо.
— Вот, принёс немножко перекусить, — магазинного. А где твоя соседка по сну, которая похожа на Зыкину?
— Анна Ивановна прервала... обострение пошло. Уехала сразу после завтрака. Теперь уж до конца буду одна (смотрится в зеркало пудреницы, прихорашивается) — Вот листочки свои сушёные забыла… гербарий собирала для внучки… жалко Ивановну. Душевная, с юмором бабёнка была.
— Как уютно у вас, женщин, — порадовался молоденький Санька, — вертя головой, — а у нас с Василием, как-то всё по-спартански.
— Спасибо, Саш! Может чаю?.. А хочешь… у меня тут «Стрижамент»…
10.
Аэропорт, словно живой копошился, гудел. Катались, гудели лайнеры, машины, и динамики деловито болтали всем: — объявляя грустные взлёты и радостные посадки. Сновали грузчики, нагло двигая тележки, помогая озабоченному народу вовремя попасть на нужный «выход», «улёт», — точную «посадку»
У «Выхода № 3», стояла пара, пропуская вперёд последний народ.
Двумя нотами музыка сыграла, настраивая уши людей на внимание: «Внимание! Заканчивается посадка на рейс 1591 Симферополь — Москва…» — динамик ещё голосит, прося опаздывающий народ скоренько поторопиться, «с носом» не остаться.
— Тань!.. Ну, уже пора… видишь, грозятся!
— Пора, так пора!..
Девушка приближается, смело обнимает парня, в ухо шмыгает носом, сглатывает расставания ком, добавляя туда грустно-нежного шёпота: «Спасибо тебе, Сашка... за встречу... за любовный наш с тобой запой... жалко... такой коротенький...» — Скидывает с плеч печальные руки-крылья, и уже прямо в его лицо, глаза в глаза: — А помнишь нашего котёнка… такой кроха, а такой отчаянный (внутри её глаза покрылись матовой плёнкой, безутешно, слегка заблестели) — и почему я вспомнила, не знаю… может от того, что самый мой лучший день был…
Женщина, работник аэрофлота, равнодушно оглядывает пару, громко торопит девушку. Татьяна берётся за вещи, вдруг разворачивается, говорит, торопит:
— Пожалуйста! Быстренько напиши свои точные данные, и номер твоей части.
— Прости, Тань! — Зачем?
— Не переживай, Саш! Плохого, не сделаю! Пиши…
Тот, смущаясь, растерянно роется, ищет, пишет, передаёт, до конца не понимая, зачем?
11.
Прошло два месяца. Санькина заснеженная часть. Кругом лес, тишина, и часовые в тулупах, по периметру, охраняют зону ДХ, внутри и снаружи уставшую технику. Штаб и жилой городок за одним забором.
Кадровик, — сухощавого, худоногого покроя, в портупеи, блеснув начищенным сапогом, юркнул в свой подъезд, чуть не сбив Саньку с мусорным ведром. «О-о!.. Фронтовик!.. — Слышь! Тебе не по сроку старлей свалился!» — щебетал весёлый по жизни человек, потомственный военный, слегка уже пропустивший в конце рабочего дня, сильной «горючки». Она его хорошо «торкнула», и, поэтому майор болтлив, отчего у Саньки на лице образовалась неописуемая радость. «Мы не посылали документы… а оно раз, и ты уже старлей! — Поздравляю! С тебя пузырь!»
12.
Заиграл пургой февраль, а ещё — праздником 23 числа, собрав всех вояк в актовом зале. Все при параде, при настроении, при планах на вечер, как вдруг начальник штаба, отчитав благодарности и иные поощрения, взял короткую паузу. Глаза бросили взгляд в зал, и стали шариться в поисках виновника следующего поощрения. Найдя салагу, его равнодушный холостяцкий вид, недовольно кашлянув, объявил: «За то, и за это, за ещё большее, и совсем примерное, даже образцовое, старший лейтенант Зубов Александр Павлович, награждается медалью: «За отвагу!» Зашушукался народ, поглядывая на его парадный мундир, где уже красовалась «одна». «Во!.. Вторая упала! Ля, везунчик!» — загалдели сослуживцы, товарищи по оружию, которые не знают, что такое война, «пытая», когда накроет «поляну». Кадровики вновь шушукаются, любопытным что-то своё объясняя.
13.
Санька так себе служил, как говорили: «мягкое место не рвал!», так сказать: «землю не копытил, не выслуживался, не прогибался, не юлил, не подставлял!» Ему Афгана хватило! Офицер там многие смыслы жизни понял, и поэтому, его в пример, командиры не ставили. И когда, через четыре месяца пришла бумага на медаль: «За отличие в Воинской службе, и сразу — 1 степени» — его вызвал к себе Командир полка, и в мягкой ехидноватой форме полюбопытствовал: «Как так, старлей?»
Тот расслабил ногу, сапог, пожал плечами, кисло осмотрел кабинет из красного дерева, на сейфе — остро-угловатую бронзу, железного «Феликса», не тушуясь, дерзнул: «Товарищ полковник! А вы рапорт «туда» напишите! Побудите там, и узнаете, за что дают?.. А как лепят на грудь, уже не так важно»
14.
А через год, прилетел «Капитан». Будучи на совещании в вышестоящем штабе, решил командир полка зайти к командиру дивизии. Раздувал красные щеки военный, решая общие вопросы, не забыв в конце беседы, затронуть везучего Саньку, по его мнению, незаслуженно быстро растущего, в придачу — не по годам, — дерзкого.
Генерал-майор, выслушав полковника, стал грамотно, без особого нажиму, втирать тому в уши правду жизни: «Да ты что, полковник! Беляшей в нашей столовой объелся, а?.. Иван Николаевич… я тебя не понимаю?.. Его Министр награждает, а ты может, хочешь, чтобы я туда позвонил, или кодограмму отправил с твоим вопросом?»
Жалобщик что-то мычит в ответ, мнется, красную шею, от волнения, от распару, платочком трёт, берёт пухлую папку, тянется в струнку, сводит каблуки, просится на выход. «Не месите пустую воду, полковник, лучше о дисциплине в полку подумайте!» Командир полка уже закрывая за собой дверь, в спину услышал: «Хочешь избавиться, двигай его выше!»
15.
Санька, уставшим ввалился в убогий серый дом, мечтая скорей принять ванну, даже не жравши, к чертям завалиться спать. Тяжёлая командировка была, на нервных срывах, одно радовало: звонок от товарища был! Тот сообщал: предстоит Зубову работёнка. Новые погоны иглой дырявить, видно не крепко пришивать, не успев к «старлейским» привыкнуть.
Задержался у входа, полез в почтовый кривой ящик. Письмо скользнуло в грязные пальцы; тоненькое совсем, без запаха, без обратного адреса.
Там много не было, только: «Привет, мой лейтенантик! Что, могла, то сделала! Прости, только до капитана могу! Котёнок наш с тобой почему-то часто снится… видно опять, путешествует, а его Диляра Салимовна ищет. Вспоминаю! Вспоминаю! Вспоминаю! Хочу опять кубарем вниз полететь, прямо в твои сильные руки… наш ласковый песок… — Береги себя, Сашка!»
2 мая 2021 г.