И дальше, скорее всего несказанное, потому что не для Александра Филипповича, возникло в его сознании, как молния, осветившая на мгновение все вокруг, и для него вдруг стало ясно, что вот оно, как открытие, что вот ответ, но он требует пояснения, которое займет место: к писателям, кроме Чехова, с образностью, он присоединил бы и Гоголя; у Гоголя образ России-тройки. Но чтоб он возник, мало знать, надо еще чувствовать, на что не способен западный читатель. И поэтому там, в их литературе, сущее, не так как оно есть, не конкретное, в значении – истина (сущая правда), что невозможно, потому что это спорная категория, а - возможное через сущее, как должно быть, все насквозь пропитанное дидактикой, то, чего нет, что есть ложь. В русской литературе, даже Достоевский, который, в отличие от того же Гоголя, из-за пристрастия к идеям, имеет зарубежного читателя, но идеи у него русские, и Горький, где в «Климе Самгине» - множество идей, ритм идей, через конкретное (а идеи как собственно идеи и как прием: в «Подростке», например, герой грезит идеей стать как Ротшильд, но она как повод, чтоб начать рассказ) идут от конкретного (перенос части на общее, как метафора) к образу: у Достоевского образ Петербурга, у Горького образ России. Он приходил к выводу, что создание образов, жизнь в образах – особенность русского человека. И зачем ему то, что-то другое, из-за чего не только рвут страну, но и его разрывают на части, его душа разрывается и плачет.
-Верблюд? Вернулись купцы из Персии и забрали его.
-Понятно, что республика – единая и соборная.
-Извини, я перебью. Что значит единая и соборная? «Единая» – ясно: в едином порыве, и все такое. А вот соборная? Это что? Она из соборов? Ерунда получается. Если предположить, что все же из соборов, то где остальное? Может, в другом контексте, в церковном! эти слова и имеют смысл. Если «единая католическая и апостольская церковь» Но здесь. Здесь. И тогда становится все ясно: соборность это никак не православие. Это католичество. Понятно, что речь идет не только и не столько о церкви, а о единении, о собрании. Эта «единая и соборная» пришла из 1919-го года и не православие, и соборная вовсе не православная и даже не примиряющая религии (православие с униатством), а наоборот, не сейчас, в перспективе, и как раз, видно, время подоспело, переход под католичество. Тогда да. Тогда понятно. Но это не так, как ты понимаешь. Это не то, что я и ты хотим, что нам нужно. Это, хм, хитрый ход, обман.
-Но я так понимаю.
-Хы! Ты понимаешь. А тут план. Но зачем он нам? Он нам ни к чему. Мы, то есть русские, я – русский, живем не по планам. Нас, так сказать, влечет за собой мечта. Мы больше чувствуем, не выдавая наружу чувств. Для нас законы не писаны. Они во многом несправедливы, безобразны, где корень образ, - и дальше он так увлекся, что сказал лишнее, о чем потом не то, чтобы пожалел, но понял, что не так, и, зашед в своих рассуждениях так далеко, тем не менее, в убеждениях был больше сдержан, чем несдержанный, и, если бы вопрос стоял руба: так или так, - то он ни за что не отважился бы на Юлианов шаг (решение). - Даже не православие, где крест как знак солнца. Не бог Солнца. Не Владимир красное солнышко. А Солнце как образ. Оно светит, дает тепло, вытягивает из земли траву и деревья. Только оно. Только вокруг него все вращается. И какое тут может быть объединение? Речь идет об экспансии. И кем? Ты видел этих на майдане?
-Нет, я не был там.
-По телевизору?
-По телевизору видел.
-Их с клиновидными лицами и косыми или крючком носами. Их речь. Я ничего не имею против того, как они говорят, я тут слышал, женщина сказала, оттуда, из тех краев, что, мол, они, они – это я, ну, я, понятно, говорю по-русски, а другие из сел, для которых родной украинский, говорят не так, как мы, и сказано таким тоном, что неправильно, и будто надо исправить. Хы, хы. Но почему неправильно? И какое ей дело до того, как я разговариваю. Нет, это их миссия. Их так научили.
-Ты все преувеличиваешь.
-Ну, как это преувеличиваю. Они сами об этом говорят. Они такие культурные.
Он много говорил, и поэтому казался себе умным, в отличие от Александра Филипповича, который больше молчал. Тот вначале будто возбудился, это, когда заметил, что республика «единая и соборная», но когда его перебили, то как-то сразу весь сник. Его хватало только на то, чтоб вставлять редкие коротенькие замечания, чтоб не казаться совсем уж дураком. Но что его замечания. Оконников быстро парировал их. Речь его была нелогичной, как это бывает в разговоре: он перескакивал с одного на другое. И когда заметил, что Александр Филиппович зевает, то решил, что из-за несвязности его мыслей, которые так и фонтанировали, так и фонтанировали из него. Он же, Александр Филиппович, не слушал его, потому что считал, что имеет факты, перед которыми рассуждения Оконникова – ничто, и, кстати, считал небезосновательно, потому что его брат, отец киевской родственницы, служил в генштабе, а он встречался с ним и кое-что узнал, что - военная тайна.
Пока они молчали, Оконников переживая из-за того, что не смог донести мысль до сознания Александра Филипповича, а Александр Филиппович, что речь Оконникова – бред, - в комнату вошли женщины.
Галина Яковлевна сказала, чтоб Александр Филиппович поставил стол. Тот, как мяч, выскочил из кресла, его примеру последовал Оконников, то есть тоже встал, но без того, чтоб выскакивать, а не спеша. Они вдвоем стол, который стоял в углу, перенесли к дивану. После чего Александр Филиппович вернулся на свое место, а Оконников сел на пуфик на другом конце комнаты. Таким образом, между ними образовалось расстояние, как непреодолимое расстояние непонимания. Во всяком случае, это было очень символично.
К этому горького перца добавила Тамара Андреевна, когда подошла к Оконникову и спросила, почему Александр Филиппович надулся и сидит сычом, опять, дескать, наговорил глупостей, и, задев человека, обидел.
-Из-за чего обижаться, не так ли, Саша! – крикнул он.
-Не из-за чего.
-Поговорили о текущей обстановке, даже не о ней, а об образах.
На колени к Александру Филипповичу залез Толик, белобрысый, с серыми глазами мальчик, который больше был в их род, чем в Черновых. Доктор первым заметил это сходство. «Он больше в их род», - имея ввиду Оконниковых, как-то сказал он своей Наталье Ивановне. Тогда еще Оконников был о нем другого мнения и не ругал его.
Он смотрел, как Толик ластится к Александру Филипповичу, и глупо улыбался.