"Историй всего четыре"
Х.Л. Борхес.
Мой отец был страстным шахматистом. Нет, нет он не был сильным игроком, даже чемпионом двора никогда не был, но каждый красивый ход – всё равно его или соперника, приводил его в неописуемый восторг. Между тем, он никогда не соглашался на ничью , играл до голых королей, с неведомым упорством защищал любые, самые безнадёжные позиции, самозабвенно боролся за победу, изыскивая малейшие , нередко призрачные шансы. Таким он был во всём – и в любви, и в работе, и в повседневной жизни. Что ж, говорят, что природа отдыхает на детях…
Девочки переглядываются и смотрят на меня с недоумением, совсем уже... Я знаю, что обе прекрасно знают свою работу, но продолжаю тупо, вслух отсчитывать капли.16 в одну минуту, кажется то, что надо... Это я так пытаюсь взять себя в руки, сохранить хладнокровие. Дефибриллятор может уже и не понадобиться, даст Бог... Измеряю артериальное давление, пульс, барабаню пальцами по столу. Там, в соседней комнате, моего больного уже третий раз оплакивают... Рановато. Он уже дышит самостоятельно, к нему постепенно возвращается сознание. Отвечает на вопросы настолько адекватно, насколько можно в этом состоянии. Родственники счастливы и мы с ними тоже. Эйфория от депривации сна, наверное. Ничего удивительного, 24 часа вызов за вызовом... Море крови. Зловонный запах быстро распространяется по комнате. Суицид, по-видимому: Граната разорвалась прямо на животе, и внутренности зияют в громадной ране. Странно, но он всё ещё жив. В пути переливаем кровезаменители, вводим наркотики, пытаемся остановить хлещущую из раны кровь. Травма несовместимая с жизнью. Кажется, привык уже ко всему: Но каждый раз, как в первый. Это от мании величия. Присвоил себе функции Бога!
Девочки уже отмыли салон, от крови и рвоты. Записали вызов, восемнадцатый за дежурство. На этот раз ножевое или огнестрельное. Там бросили трубку. Переводим открытый пневмоторакс в закрытый. Дышит ещё. А мы забываем обо всём на свете. Некогда думать о постороннем, и слава Богу. На которого, если честно, мы полагаемся не очень. Передаём диспетчеру то немногое, что знаем сами. Минут 5 на передышку... Нет, водитель уже записал вызов. На девятнадцатое "у нас" кома - наркотическая, по дороге нужно избавиться от
злости .В последнее время они достали. Должно быть, сырьё завезли некачественное. Кукла наследника Тутси! Не дать не взять. Сидит в кресле без дыхания. Цианоз диффузный, зрачки сужены, мокрая вся, это благожелатели водой поливали неизвестно зачем. Вводим антидот. Через минуту, почёсываясь просит прощения. Никогда колоться не будет, будет паинькой. Знаем, что лжёт. Это у них симптом такой лживость. А у нас какой? Вторая, свободны? Это Марина - диспетчер. Увидела нас третьим глазом. Только в машину сели. Запишите вызов Свободы 2 - умирает,76 лет, бригада вызывает. Записали? Потом заправку дам. Так на нашем сленге именуется приём, точнее, проглатывание, пищи минут за 15. Водитель включает зажигание. Через 5 минут лицезрим бабушку. Что с вами, спрашиваю с порога? Да, вот, задыхаюсь сынок... «Ну, слава Богу!»- вырывается у меня. Это я к тому, что не умирает она, но она то об этом не знает... Девочки с трудом сдерживают улыбки. «Слава богу, - поправляюсь,- что успели вовремя». Измеряю давление, выслушиваю лёгкие, отдаю распоряжения. Светка молча протягивает мне только что зарегистрированную электрокардиограмму. Нет, инфаркта, говорю. Бабуля после инфузии эуфиллина оклемалась уже и упражняется в злословии: "Три раза помрёшь, пока дождёшься. Инфаркта, видишь ли, у меня нет! Пусть лучше у вас будет инфаркт! Ни стыда, ни совести. Никого им не жалко!". Светка срывается: "Жалко, говорит, тех, кто ей в такую погоду могилу будет капать! Хорошо, что бабуля этого не слышит. "Заправку" так и не дали. Марина ангельским голоском диктует вызов: на Гоголя 6 ожидает бригада, извините, говорит, вызовов много срочных в "вашем" районе. Запишите пока профильный. Снимаем электрокардиограмму. Тут тоже всё, слава Богу. Нет, инфаркта... по закону парных случаев. «Как это нет?! А почему мурашки по телу? Не всегда, ведь, на плёнке видно. Везите в больницу!».- «Действительно, говорю, - бывают атипичные формы, но это не гастралгический вариант, не церебральный, не астматический. Утром к участковому врачу обратитесь». - «Это «мурасчатый»», невозмутимо подсказывает Светка мне на ухо. «Лена быстрее! опять ты возишься.» Ленка выполняет мои распоряжения почище робота. Надеюсь, она делает так не только из преданности к профессии, что греха таить достаётся ей от меня куда, больше, чем Светке или водителю. Любовь то у нас хотя и разделённая, но платоническая. Хотя я не Платон, а Ленка не рабыня. Мы оба знаем, что никогда не перейдём черты. Но каждый раз, когда я замечаю, что её взгляд задержался на другом мужчине, чёрт выскакивает из табакерки, а команды мои становятся отрывистыми и резкими. Лена просит Вовку остановиться на миг возле куста сирени, хочет найти свою пятёрочку в пышных соцветиях, а глупое растение сопротивляется по принципу зелёной веточки. До станции метров 800. Худосочный Вовка поглядывает на Светку в зеркало, как жирный кот на миску со сметаной. Та, несмотря на мой запрет губы красит в салоне и делает вид ,что не слышит ни меня, ни Вовку. "Не слышно сюда! Ни ни..." Интересно, почему мы её прекрасно слышим? Лена на ходу протирает аппарат для наркоза, монитор, электрокардиостимулятор, лишая меня последней надежды, сказать ей ещё чего ни будь, до конца дежурства. В отличие от стремительной, быстрой на любые суждения Светки, Лена молчалива и немного флегматична. На работе эти их качества прекрасно сочетаются, а вот за воротами станции не очень. Между тем, мы одна семья. За пять лет, настолько притёрлись друг к другу, что эти узы вообще не разорвать, даже если захотим. Честно говоря, притираться пришлось мне одному. Поскольку Ленка ангел во плоти. 5 лет просидеть в салоне санитарного автомобиля рядом со Светкой и не поругаться ни разу, это вообще никому не дано! Можете себе представить какими должны быть уступки. Вова, человек на удивление мягкий, покладистый, а главное добрый. Конечно, и на него находит иногда. Но мы слишком хорошо его знаем, чтобы не попасть под руку в такой момент, а отходит он тоже мгновенно. Светка ругается со мной два или 3 раза в неделю. Ровно столько раз в году, сколько дежурим. Но, во-первых , это дружеская перебранка, а во вторых её обычное состояние. Так она прячет от людей ранимость и неуверенность в себе, досталось ей в этой жизни.
В фойе станции мы едва успеваем обменяться приветствием с коллегами, пришедшими нам на смену, пополнить запас медикаментов, сдать наркотики и выпить чай за 300 секунд. Поскольку, ровно в 8 часов 15минут в конференц-зале погаснет экран телевизора, который, как правило, никто никогда не смотрит и начнётся «пятиминутка». Гнев руководителя всегда обрушивается вначале на диспетчера эвакуатора , а затем на старшего врача смены. До традиционных сводок врачей специализированных бригад, дело, как правило, не доходит. Он уже и так всё знает по доносу вездесущей ЭВМ. Ей тоже кое-что человеческое не чуждо. Светка всё же требует, чтобы я спросил у главного: «Почему символы срочных вызовов, поступление коих носит случайный характер, «случайно» совпадают с локализацией символа нашей бригады, во всех районах обслуживания». - «По закону подл...»,пытается пошутить Ленка, но Светка так на неё смотрит, что она не заканчивает фразу. Светка не так уж не права. Так случилось, что на плечи специализированных бригад падает большая нагрузка. Но в приказе №400... Вот и «главный» утверждает, что служба влетает городу в копеечку.. .А, ещё в городе 50 тысяч беженцев, да и сотовые телефоны перестали быть роскошью. Светку такими аргументами не проймёшь. Она желает даже не справедливости, а сатисфакции, причём немедленно. «Видишь ли, Света, эти проблемы Владимир Николаевич решить не может». Но Светка рвётся в бой, - «А кто может? Борис Николаевич?» (это она до президента добралась!) Я уже понимаю, что скоро из-за Светкиной жажды справедливости слёзы польются из моих глаз. Уж кто - кто, а я то знаю - на этом она не остановится. «Вот вы говорите недофинансирование, а начальство то наше не бедствует. Дома понастроили, на территории трёх кварталов не помещаются». Высокий гость из мэрии тщетно пытается её урезонить: «Как вы можете так безадресно?». – «Это я то безадресно?! Да вы, что, не знаете где живёте?». Светку приструнить трудно, квартиры у неё нет, и в обозримом будущем не будет, аттестация не скоро, да и дальше скорой не сошлют. Народ нынче у нас политизированный. А, тут ещё Светка спела очередную арию в присутствии высоко поставленных представителей мэрии. Обсуждение насущных проблем продолжается в раздевалке, точнее в той её части, где соединяются женская половина с мужской. Разговор как-то незаметно переходит в чисто политическую плоскость. Большая половина за «демократов», меньшая, зато более сплочённая и активная за «красно коричневых». Старший врач стоит над схваткой, не принимая, чью либо сторону, как и надлежит беспартийному руководству: «Будет вам, по домам расходитесь, дети ждут. Кто бы не победил, вы всё равно будете ночью работать за гроши». Знает, что и когда сказать.40 лет на станции. Народ у нас разный, как везде. По большей части не слишком удачливый ,зато независимый. Хотя я, вообще то думаю, что это взаимосвязанные или взаимно обусловленные вещи.
Я ушёл первым. Решил дождаться Лену на улице, подальше от чужих глаз. Нам в разные стороны, но это - то как раз и не помеха, напротив. Возвращаешься на том же автобусе, в то же место, зато ещё 30 или 35 минут рядом... Иногда это больше чем год, а может быть и вся жизнь. Вовка закрыл капот и предложил подвезти меня по дороге в гараж Минздрава. Придумал тоже. Дался ему этот Минздрав. Через пару минут моё место заняла Светка, правда ей не в ту сторону, но тоже, наверное, нашлись веские причины. Я благодарен Лене, она не спрашивает, почему я еду в противоположную от дома сторону, и почему молчу. Она и так понимает меня, без слов, и тоже не спешит возвращаться к её житейским проблемам. Мы оба движемся по маршруту в никуда со скоростью 40 километров в час. Ненавижу себя за правильность, Ленку за целомудрие, жену за верность, и лечу этот комплекс негодяйством, позволяю себе время от времени так называемые случайные связи, правда, легче всё равно не становится, зато не чувствую себя виноватым в том, чего и не думал совершить. Дома пишу бесконечные научные статьи, если честно не столько из любви к науке, а для того чтобы увидеть своё имя напечатанным где ни будь на 87 странице Тер. Архива, точнее, чтобы жена увидела, тоже, между прочим,
любимая. Правда, она не слышит моего молчания, как Лена... Она не слышит меня даже тогда, когда мой бас гремит, как раскаты грома. Я на неё не в обиде, нет - это я перестал слышать - первым. Но по ночам я закрываю глаза и меня пьянит запах её тела, трепет кожи, которые я пытаюсь соединить со всё понимающим Лениным молчанием. Мой друг, говорит мне, что я вообще то идиот, поскольку абсолютное большинство людей страдают оттого, что у них чего-то нет, а я оттого, что у меня всего слишком много, больше чем могу поднять. Наши родные знают, что нас нельзя трогать сразу после дежурства, потому, что психическая деятельность изменяется до неузнаваемости. Самому потом не верится, что это ты. Но, сейчас я попросту паразитирую на этой особенности.
Прошло только 48 часов, но это были не совсем обычные часы. Всё это время в городе стреляли. Такие эпизоды теперь именуют «межнациональными стычками». К сожалению, и к стыду тоже не обошла эта беда стороной и станцию. Впрочем, мы то быстро всё для себя решили, те кто не смог перейти табу и предпочли прибиться к своему стаду, оказались в таком абсолютном меньшинстве, что я засомневался в постулатах самого З.Фрейда, не слишком доверявшему мифам о благородстве толпы. Большинство предпочло остаться людьми и очень скоро перетянуло на свою сторону и колеблющееся было болото, и тех, кто ещё несколько минут тому был против. Всех, без исключения. Только не думайте, что вдруг. Вдруг ничего не бывает. Огонь, разгоравшейся было дискуссии, был погашен ещё на корню старшим врачом смены: "Не забывайте, что вы врачи, сказала она, отцы, матери, дети! Идите и делайте свою работу, так как вы делали это в Спитаке и Ленинакане и, как делаете её всегда, никто за вас её не сделает, и не ваше дело судить. Тем более, что это вообще недостойное дело!". Я запомнил солдат в маскхалатах, траектории трассирующих пуль и наши белые РаФы, в мановение ока, превратившиеся в отличные мишени, на фоне выкрашенных в цвет хаки боевых машин пехоты. Позже говорили, что начальство не оказалось готовым. Я думаю это бред. Разве нормальные штатские люди, чьё дело лечить и дальних и ближних, а не стрелять в них, могли подготовиться к такому? Большая общая беда неожиданно ворвалась в маленькие миры самых обыкновенных, почти не различимых в толпе людей, и разорвала их в клочья.
Не готовы они оказались к забастовке, месяца через два. В детской больнице закончился перевязочный материал. У нас тоже были проблемы и с медикаментами и с зарплатой. Боюсь, что тот кто не знал атмосферу конца девяностых не поймут или не поверят, но забастовка была действительно стихийной, она нависла над станцией, как туча, а не бродила призраком где то по Европам. На общем собрании мы решили присоединиться к коллегам из ДРКБ. Стачком станции избрали немедленно. И чаша сия меня тоже не миновала. Санитарные автомобили стартовали теперь только с площади , перед домом правительства. Глава городской администрации пребывал в полной растерянности, то угрожал пересажать организаторов «возмутительного сборища», то задобрить неформальных лидеров мелкими подачками, то организовывал травлю «смутьянов» в местных СМИ. Но через пару дней к забастовке присоединилось ещё два десятка медицинских учреждений, а ещё через день два она стала общереспубликанской.
Стачком работал теперь круглосуточно. Поддержки у населения потерявшие авторитет власти тоже не нашли. Словом,- "низы уже не хотели, а верхи уже не могли...". Со второй недели обслуживались только срочные вызовы. Власть безмолвствовала, она уже поняла, что это не бунт, а революция. Нужно было сдерживать наших «бешенных», требующих "ужесточения санкций", и делать это на очередном собрании становилось всё сложнее. Приходилось выставлять за дверь представителей разномастных политических партий, спешно проникшихся нашими проблемами. Светка готова простить мне всё. Давно я не видел её такой счастливой. За последние три недели она не сделала мне ни единого замечания, всё чай носит, как "Дантону". Передачи бы не пришлось носить.. К исходу четвёртой недели власти сдались - приняли решение: «удовлетворить все требования врачей и отказаться от преследований участников несанкционированной забастовки». Наши нищенские зарплаты выросли почти втрое, хотя и не стали, Бог весть. Скорая Помощь получила зимнюю спец. одежду, и горячие бесплатные обеды в ближайшей к станции столовой. Постепенно всё вернулось на привычные круги. Жизнь всегда берёт своё, ещё и потому, что считать капли в «стаканчике» системы для переливания кровезаменителей, куда важнее сочинения самых пламенных деклараций.
Давным-давно, осматривающий меня школьный врач всё удивлялась, - «Зубы как у зайчика, а глаза как у орла, последнюю строчку видят и отличник». С тех пор утекло много воды. Зубы выпали, глаза стали подслеповатыми. А я, так и остался «подающим надежды.» Жена ушла, забрала с собой сына, позже её подруга писала мне,
что иногда, мой маленький мальчик, завидев санитарный автомобиль, говорил матери, - что, это «Его папа в нём едет...». Отец умер, и теперь мне, «убеждённому демократу», остро не хватает его «деспотизма». Светка уехала в белокаменную за длинным рублём. Я пытался сказать ей, что от себя не убежать, но она только пожала плечами на прощание: «В себе, мол, разберись для начала». Лена устала, закончила институт, устроилась на работу в какой - то НИИ, вышла замуж за инженера, кажется главного, только мы её и видели... Вовка, попал в аварию, долго был в коме, и живёт теперь на скудную пенсию по инвалидности. «Подработал...» Старший врач, тоже вышла на пенсию, но продолжает работать там же, опровергая собственной трудовой биографией свой же ошибочный тезис: «незаменимых нет». Я дано уже занимаюсь частной практикой, изредка, по великим праздникам, получаю поздравительные открытки от несуществующей ныне второй бригады. Когда мне особенно трудно, я подхожу к зданию, в котором давно не работаю, оглядываюсь по сторонам, и убедившись, что никого рядом нет, прислоняюсь к холодным стенам, в которых осталась моя молодость. Должно быть, опасаюсь, того, что кто - то окликнет меня по имени и скажет: «Привет! К нам – то, какими судьбами?»
Моя новая семья ничего о второй бригаде не знает. А на верхней полке в чулане, до сих пор лежит недописанная диссертация. Нет, она не ждёт своего часа . Все часы давно прошли. И потом это Ойстрах не может без скрипки, а я без "Скорой" могу, наверное... Только иногда, где ни будь на середине улицы: «Здравствуйте!» - «Добрый день!» - «Вы, что нас не помните? На Галковского 7 приезжали к бабушке с девочками. Одна высокая, светленькая, другая поменьше, смуглая. Ну, да сколько нас, конечно, а бабушка до сих пор за вас Бога молит!» Что ж, когда - то я был врачом: «Не мне судить каким...»
Просыпаюсь в холодном поту, четвёртый раз за ночь, - «Вторая бригада на вызов...».Этот Хорхе-Луис Борхес прав, «сюжетов всего четыре, и сколько бы мы ни жили, мы только будем пересказывать их в различных вариациях», а потому любая последующая история пятая, только для нас самих, как пятая колонна, затаившаяся в наших спящих летаргическим сном душах.