Пират

В конце девяностых гостил я в Кабардино-Балкарии в посёлке «Нейтрино» близ с. Терскол. Мой троюродный был там в командировке, обучал компы людей понимать, так как это одна всероссийская контора и точно такой телескоп у них в Севастополе. Прибор сей, весьма необычный: нет там ни зеркал, ни увеличительных стёкол, а производительность высочайшая - за 1 год какая - то шахта отлавливает аж 17 атомов гелия! Не удивительно, что за это им не слишком хорошо платят. Мало того, что занимаются чёрте чем...
Выделили ему хоромы царские - трёх комнатный деревянный домик на пару недель. А мы с женой, пребывавшие тогда в фазе кризиса среднего возраста, решили оседлать волну, и пока она не доросла до цунами, попытаться на её гребне преодолеть удушающую житейскую рутину, параллельно мешая тамошним астрофизикам работать.
Предложение сразу - же показалось заманчивым. Накануне Сашка отказался от оседлой работы на крымской телестудии за куда большие деньги ради возможности искать рододендроны на горных склонах, и моя жена посматривала на него, теперь, с некоторой опаской и нескрываемым любопытством, искренне жалея его Иру... А, он пытался развеять её опасения, как мог. Ссылался на нервный тик и всякий раз отводил глаза в сторону, когда в них появлялся весёлый "дьявольский” блеск.
Правда, ближайший продовольственный магазин располагался километрах в пяти от посёлка и карабкаться за хлебом и водкой приходилось по горным тропам. Зато парная работала круглосуточно, потому что там какой - то цикл останавливать никак нельзя, и пар - продукт побочный.
Поскольку ходок из меня не важный и познания в физике,“ зашкаливают,” то я целыми днями, пока жена собирала грибы на горных склонах, парился то с одними учёными, то с другими в прямом и переносном смысле слова.
Сторожем там служил Лукич. Кормил своего Пирата, и по ночам спускал его с цепи. Учёные мужи охотно покупали у Лукича молоко, т. к. он держал единственную в посёлке корову. В сезон в «Нейтрино» приезжало большое начальство с премилыми спутницами - аспирантками почему - то моложе светил лет на 20 – 30, и беседовало с ними не только об угловой скорости и неопознанных летающих объектах.
Как- то довелось мне париться с одним астрофизиком, двумя балкарцами из ближайшего села, где магазин и Лукичом. Разговор зашёл о политике. Балкарцы говорили что-то о имперских амбициях ... Лукич молчал. Однако москвич, подвыпив раззадорился, пристал к нему, как банный лист, на предмет - есть ли у него лично эти имперские? Лукич сказал, что амбиций нету - корова есть.
Чтобы иметь траву и сено для коровы Лукич зимой спал в кошарах у местных и присматривал за их скотом. За эту услугу ему разрешали пасти корову на склонах летом и заготавливать для неё сено, чтобы она не голодала зимой. Ибо земля в горах большая ценность и давно поделена между аборигенами.
Когда вернулись из парной астрофизический начальник купил у местных барана и с барского плеча выставил всему личному составу посёлка ящик столичной выпивки “с наворотами”. За шашлыком учёные мужи говорили тосты разные - вяло славили то своего босса, то президента всея Руси - каждый на свой лад. Но чуть позже оживились, заспорили, о каком-то необычайном эффекте. “Бились” долго и жарко, но к единому мнению не пришли.
Тогда шеф многозначительно постучал вилкой по гранённому стакану и в воцарившейся тишине, параллельно изучая носки новомодных кроссовок, подобострастно обратился к Лукичу по имени отчеству. Тот не спеша, достал огрызок карандаша, покоящийся за левой ушной раковиной, черкнул им что-то на обрывке старой газеты, и все ахнули. Ну, а я обомлел...
Оказался Лукич, в этой области, “Сверхновой”. Через несколько месяцев, после похорон жены, оставивший дочери какие - то деньги, квартиру в Питере, дачу, машину, увесистую папку с неопубликованными ещё изысканиями и другими “лучами славы” с единственным условием, что назад, во вдруг ставшие ненавистными ему административные “штольни” зазывать его не будет.
В господствующей вере еретик - академик крепок не был, но на костре его всё - таки не сожгли, хотя и был искус... Словом, после бурных объяснений, с совершенно обалдевшими выше и нижестоящими коллегами, направился в единственное, известное ему место, в котором Макар телят ещё не пас - сторожем.
Потому, что однажды проснулся в неурочный час, в ставшей, совершенно, пустынной квартире на Невском. Распахнул окно настежь, не нашёл в ночном северном небе ни Вегу, ни Альтаир, убедился, что сороки так и не сомкнули крылья, а ведь это был тот единственный день … И вдруг понял, что созерцать звёзды, может быть, важнее, чем измерять расстояния до них, по крайней мере для него.
По всему периметру жилой зоны Лукич натянул трос с кольцом и длиннющей цепью, ограничивающей досягаемость обитателей Пиратом - громадным лохматым псом - страхопетом. Три летних месяца пёс барствовал, т к. в сезон прилетали учёные со спутницами со всех весей, по-видимому, за новыми впечатлениями, шашлыками на горных склонах и, в какой - то мере, за следами гелия тоже. Из Италии в один из ближайших международных аэропортов неизменно прилетал шеф с длинноногой секретаршей - Анжелой.
За спиной поговаривали, что через Москву ему было бы сподручнее, но он пренебрегал Белокаменной т. к. там проживала его жена, дети, внуки - с которыми подробности командировок он обсуждать не желал. Когда домочадцы звонили сами просил от тяжких трудов не отрывать, по пустякам не беспокоить, обещался перезвонить, как только выкроет минутку и какое - то время тяжело вздыхал, украдкой, поглядывая на стройную помощницу.
Подвыпив все охотно отправлялись снабжать Пирата пост шашлычными бараньими костями с безопасного расстояния. Других массовых зрелищ в посёлке не было. Зимой рацион Пирата резко сужался. Лукич угонял свою корову в дальние кошары и гостей, как правило не было. Пёс заметно худел и часто выл по ночам.
В кошарах Лукич присматривал за чужим скотом, не обделяя вниманием свою Бурёнку. На досуге читал оставленные приезжими минувшим летом ветхие газеты и жарил яичницу с сушенными мухоморами. Смотрел под этим делом в звёздное небо невооружённым взглядом и изредка забегал в посёлок проверить монотонно щёлкающие приборы, а заодно покормить Пирата чем мог.
На следующее утро брат предложил мне посмотреть сам телескоп, предупредив, что к маленькому подземному, чёрному, как ночь бассейну, нужно идти по штреку под землёй километра полтора, вниз и с фонарём. Я чуть было не согласился, но вовремя сообразил, что наверх тоже придётся идти и вовремя передумал.
После обеда Сашка сказал, что они пойдут за большими белыми цветами - рододендронами, которые растут на вершине. Я только проводил их взглядом. Вернувшись, часа через три - четыре, он подарил их моей жене. Она зарделась, вымолвила: “Спасибо”, хотела ещё что - то сказать, но осеклась на полуслове, выразительно посмотрела на меня и тоже ничего не сказала. Сашка, извиняющимся тоном сообщил, что у них очень слабый запах и спешно отправился что-то подкручивать в приборах.
Ночью мне было слегка не по себе от головокружительной высоты над уровнем моря, избытка озона и первозданной тишины ущелья изредка нарушающейся, едва доносившимся монотонным журчанием родника и редким всхлипыванием тамошней фауны. Или от избыточного приёма скверного столичного пойла под аккомпанемент потрескивающего костра и раздражающего, давно забытого, бренчания семиструнной гитары, тщетно, пытающегося разбудить мои юношеские порывы.
С первыми лучами солнца Лукич потрепал Пирата по загривку и отправился в селение с большим выцветшем рюкзаком - пополнить неприкосновенный запас солью, сигаретами, спичками и другими благами цивилизации, заметно истощившийся накануне.
Часа через два мы услышали гул и лицезрели источавшие его лопасти. За ближайшей горой рукотворная птица исчезла из нашего поля зрения, но через некоторое время вернулась вновь и ещё несколько часов кружила над ущельем.
Это обстоятельство насторожило обитателей посёлка, не привыкших к авиашоу. Предлагались различные версии – от поиска диверсантов и военных учений до съёмок остросюжетного или документального фильма. Сошлись на том, что Лукич разузнает что - то в сельмаге.
Сторож вернулся только к ужину, когда вертолёты уже не летали. Он поведал, что пилот заметил тело одинокого альпиниста в расщелине о пропаже которого сообщали по местному радио пару дней тому. Вернулся с командой спасателей МЧС.
Спускались по тросам. Первые попытки оказались безуспешными, но затем им всё - таки удалось поднять его и дотащить до поляны, на которую пилот с третьей попытки изловчился приземлиться. Рядом с безжизненным телом мальчика обнаружили нехитрое снаряжение и кинокамеру. Её удалось включить.
Кто-то у меня за спиной поинтересовался, - «Как можно ходить в горы одному?». Кто – то вопросительно выдохнул: «Клад?». Лукич, тяжело вздохнул и выдавил сквозь зубы: «Звёзды. Он давно их снимал. Парню лет 20 было», и помолчав, добавил: «Отсюда они хорошо видны ночью”. Астрофизики в недоумении разводили руками, а кто-то покрутил пальцем у виска, – «Ненормальный, надо – же. Горе - то какое…».
Только молодой, жилистый младший научный сотрудник Андрей, обычно стремившийся держаться как можно дальше от начальства, и может быть потому, имевший опыт двух успешных восхождений на Эльбрус, неожиданно проронил: “ Какой там клад? В прошлом году один чудак, лет семидесяти, сподобился... Правда, тогда всё хорошо закончилось. Плохо ему у подножия стало - сердце.
От больнички сельской отказался наотрез. Мы его в Нальчик сопроводили, в аэропорт, там врач осмотрел. А часа через три самолёт за ним из столицы прилетел - личный.” Потом краем глаза заметил своего отстранённо стоящего не поодаль, задумавшегося о чём-то, по - видимому очень личном, руководителя, покраснел и осёкся.
Позже, в интернете обнаружили блог погибшего парня - он так и назывался - “К звёздам”. По слухам, на похоронах венки были из больших белых роз, имитирующих созвездия. А когда процессия рассеялась, кто-то положил на могилу добытые у самой вершины рододендроны. Автора сьёмки уже не было в живых, но звёзды в его Вселенной, продолжали мерцать. Ещё ярче и пронзительнее, ещё призывнее и ближе, чем накануне трагедии. Всем физическим константам вопреки...
Через несколько дней, а это были жаркие июльские дни, Лукича навестила дочь - проездом, в г. Кисловодск, совершив для этого “мёртвую петлю” по горным дорогам. Роскошную машину с низкой посадкой пришлось оставить в низине. К посёлку поднималась по узкой тропе с мужем в обнимку.
Поначалу всё было хорошо - тесные объятия и слёзы радости при встрече. Ещё до наступления темноты, а на юге темнеет рано, Лукич отвёл зятя и дочь на заболоченное озеро для рыбалки и фотосессии.
Однако сразу после ужина она принялась что - то горячо нашёптывать шефу. Тот руками разводил - убеждал, что с его стороны - всё ОК, папеньку её с нетерпением ждут в ту же лабораторию и на туже должность. Потом падала перед отцом на колени, Христом - богом заклинала и зачем-то теребила дорогущую воздушную блузку.
Умоляла поговорить с отцом - убедить его вернуться “в цивилизацию” всех подряд включая нас. В семейной разборке никто участвовать не хотел, но это обстоятельство раззадоривало её ещё больше. Спрашивала: “Как соседям по даче в глаза смотреть коли узнают про это его бытие? ”- у отца и “ Почему ты молчишь ?!” - у мужа.
Лукич заметно нервничал, кусал потрескавшиеся губы. Вертел в руках огрызок карандаша - некогда сошедшего с конвейера знаменитой фабрики “Сакко и Ванцетти.” Украдкой прижимал руку к левой половине груди, а затем заявил что, - “ В его жилище эти - “циан бактерии периода позднего протерозоя " - то бишь дочь и зять ночевать не будут, а поутру им надлежит покинуть посёлок, иначе он спустит Пирата с цепи...”
Босс отдал им на ночь, положенные ему по рангу апартаменты и перебрался на ночлег к нам, прихватив с собой Анжелу, и клятвенно обещая надавить... Но, судя по всему, Лукич уже успел послать его на три буквы. А, Пират, почуяв недоброе то злобно рычал, то протяжно выл, выбегая из будки.
Уже в полной темноте в наш домик постучал её муж поскольку корвалол был только у меня, а - «Танечке очень плохо». Пришлось осмотреть эту особу. Красивая женщина - лет тридцати пяти без единого признака каких - либо камней, на мой взгляд, даже за пазухой. По - крайней мере, вела себя искренне: папу обожала и желала ему добра...
Затем перебравшийся к нам начальник, мой брат и я вместе отправились в парную, потому что спасаться от этой мыльной оперы больше было негде, а секретарша профессионально сварила кофе на спиртовке и привычно заняла превентивную оборону, организованную по принципу, -“ Он только что был или только что вышел.”
Вскоре, в дверь парной постучали. Явились местные ребята - абреки. Сообщили “Хозяину”, что: “ Все в ущелье им платят, а он нет. И Базу они сожгут!” Тот в ответ, только улыбнулся и протянул им спички, сообщив, что: “База совершенно не рентабельна, давно застрахована, и он с удовольствием избавится от неё, получив солидную страховку. Остолбенев, бандиты переглянулись и сами предложили мир. Мол будут париться здесь иногда. “ Хозяин” согласился. Он вообще умел жить с людьми.
На рассвете Татьяна обнялась с отцом, в сердцах махнула рукой и укатила в престижный санаторий со своим "Тарзаном". Лукич отнёс - “крестнику” - Пирату несколько наспех освежёванных костей, и тот, тоже, подобрел и виляя хвостом направился обнюхивать "добычу". Выглядел он, теперь, куда милее чем накануне. “Радуется блеску цепи”, - подумал я. “Какой же он, к чёрту, Пират? Прости Господи.”
А мы? Разве, наши вериги не надёжнее? Даже цепи осязаемые не нужны... Должно быть, это наш житейский опыт смиряет бунтарский дух ... В это мгновение, над горами сверкнула молния, и ещё не успел прогреметь гром, когда я, всеми фибрами, возненавидел себя самого. Своё безликое серое существование, то и дело “оправдывающее” собственную эмоциональную тупость и равнодушие, лицемерным и насквозь лживым - “ Так поступают все!” Внезапно небеса словно разверзлись, и с заоблачной высоты, на самое дно ущелья, с первыми каплями грибного дождя, упали тихие слова, коснувшиеся на миг и моего “умиротворённого сердца”:
” Молитва и печальна, и тиха, и так напоминает о потере, что хорошо, что я в Тебя не верю. А может Ты и сам не без греха? Молитва и печальна, и тиха, но Божьего не достигает уха. Господь лишён и милости, и слуха, и мудрости библейского стиха. Молитва и печальна, и тиха, но воздаётся каждому по вере. И я приговорённый к высшей мере, с надеждою смотрю на облака.” (И взошла радуга).
Нейтрино, - подумал я. И предпринял ещё одну, циничную, мстительную и жалкую попытку отвернуться от себя самого, - “От одиночества они наблюдают их что ли?!”. Лукича рядом не было. Между тем, его мудрая грустная улыбка, не замутнённый детский взор подслеповатых глаз, пронизывающие до самых костей, как леденящий горный ветер, уже преследовали и сопровождали меня повсюду, и влекли за собой, как древнего морехода ориентирующегося по звёздам, манили прочь от призрачной гавани именуемой одиночеством в толпе.
И мне вдруг, стало бесконечно жаль жену, себя и прочих обитателей посёлка - всех, кроме старого тяжелобольного и полусумасшедшего гения, не утратившего естественной способности созерцать мерцающие звёзды, не оглядываясь по сторонам, и невзирая ни на что больше.