Полутёмный класс. А потому, что свет электрический, по утрам гаснет, как только заканчивается утренняя дойка. Теперь лампочки зажгутся только поздним вечером. Когда снова подойдет пора доить коров. Страшно подумать, а если бы куячинских буренок в помине не было. А днями свет и ни к чему, холодильников в селе нет, телевизоров, стиральных машин и электрических утюгов тоже.
Болела ли голова у руководства фермы за школу? Как там ученикам живется-можется? Едва ли. Вот и приходилось всячески приспосабливаться учителям. Особенно нехватка света ощущалась зимой, поэтому расписание уроков составлялись так, чтобы в первый урок меньше писать. Но этого не всегда удавалось сделать.
Помню, разрешалось даже на уроках зажигать свечки на задних партах. Это были единичные случаи, но запомнились хорошо. Почему? А потому, что свечки были принесены из тех домов, где соблюдались вера и обычаи староверов-кержаков. А у них то, эти свечки из воска, всегда имелись. Вот и запомнился не свет от свечек этих, а запах, что сейчас можно уловить только в церквях и храмах.
Шел 1957 год. Прошло всего лишь четыре года после смерти Иосифа Сталина, но после съезда партии, где был развенчан его культ личности Никитой Хрущевым, портреты вождя повсеместно исчезли. Убрали их и из школы куячинской.
А школа? Сама школа то, в те годы, что из себя представляла? Это была первая школа в Куяче и представляла собой двухэтажный дом с множеством окон. К сожалению большому, не найти теперь ее первых учеников, много лет минуло. Не знаю точно, и когда к ней пристроили с правой стороны, длинное одноэтажное здание, в ней то и училась основная масса учеников. В четырех классных комнатах.
На первом этаже двухэтажного здания находилась учительская, за стенкой небольшой очкур, под грозным названием кабинет директора школы. Стенкой, разделяющей кабинет с учительской, служила печь, вверху ее было пространство, ничем не заделанное, и директор мог отлично слышать, что о нем говорят коллеги. С другой стороны учительской была небольшая комната, которая для класса была слишком малой, хотя и делались такие попытки. А чаще служила пионерской комнатой и даже складом, где хранились наглядные пособия и различные тритоны и ящерицы в стеклянных банках с формалином. Были там, в коробках различные сорта яблок из стеарина. Такие правдоподобные и аппетитные, что на них оставило следы от своих зубов не одно поколение обманутых пацанов.
Здесь же стоял столик с бачком для питья. То с привязанной кружкой, то с краником, повернутым вверх, из которого, почему-то, всегда капала вода. Здесь же было место дежурной технички, потому как на стене, на своём постоянном месте, висел колокольчик, которым она извещала о начале и конце каждого урока. На этом же пятачке выстраивался учительский контингент, когда устраивались общешкольные линейки.
Больше ничего не было на первом этаже. В углу, впритык к стене, находилась лестница, что вела на второй этаж. Если я скажу, что это была очень крутая лестница, значит, я вам ничего не сказал. Сейчас диву даешься, как умудрялись ребятишки шею себе не сломать, про конечности уже и не говорю. Про крутизну этой лестницы я не буду говорить в градусах, лучше скажу про наши забавы детские на ней.
Вот ежели сесть задницей на верхнюю ступеньку, и оттолкнуться ногами, то на своей пятой точке, ты, со свистом, пролетишь до самого низа, в аккурат под ноги какой-нибудь учительнице, или еще хуже, директору. Да, было и такое соревнование, кто на заднице быстрее всех слетит вниз. И если одновременно спускаются три-четыре участника, то они своими тощими чреслами такой тарарам поднимают, брякая ими на каждой ступеньке, что волей-неволей, вынуждают учителей выскакивать из учительской.
В связи с, написанным, выше, подумалось мне, а как же Александр Федорович Иванищев, на одной своей ноге, взбирался наверх? Или он туда и не заглядывал?
На этом втором этаже, когда взберешься вверх по этой лестнице, сначала оказываешься на небольшом пятачке, а уж с него ведут три двери, две в классы, а одна в небольшой очкур, где в разное время была и библиотека и склад учебных пособий по физике.
Один класс был большой, но какой-то неуютный, длинный и узкий, с окнами с двух сторон. Другой, наоборот, маленький, едва ли два десятка школьников вместит. Почему-то запомнилось, что там учился класс, старше нас на год, на два, где классным руководителем была Лидия Яковлевна Вяткина. По-моему, это был единичный случай, когда она была классным руководителем.
В этом, большом, неуютном классе, я впервые услышал слово кариес. Это, приезжающие, время от времени, врачи из Алтайска, занимались проверкой нашего здоровья. А сказала про кариес мне зубная тетенька-врач, у которой был интересный лечебный агрегат, похожий на самопряху. Это, видимо, то чудовище, от которого страх остается на всю жизнь, когда стоишь перед кабинетом, с надписью, что здесь принимает зубной эскулап.
Эта “самопряха”, с большим колесом и длинными шнурами, с ножной педалью, на которую, одной ногой, врачиха периодически нажимает, чтобы крутилось сверло, которым она лезет в мой кариозный зуб. И вся эта экзекуция сопровождается противным визгом “самопряхи” и грубыми окриками, чтобы рот не закрывал.
Если не брать во внимание, пристроенную позднее, часть здания, то этих двух классов видимо вполне хватало в послереволюционное время в Куяче. Не могу сказать, когда расширилась школа с постройкой этой правой части, может уже и в тридцатые, а может и послевоенные годы, но к 1957 году она была уже хорошо обжитой.
Четыре больших комнаты классных, причем четвертая, торцевая, была больше остальных, за счет коридора. Все классы окнами на пришкольный участок, окна коридора выходили на школьный двор и деревенскую улицу.
На стене коридора, чуть правее входных дверей, висел деревянный щит, красиво, кстати, оформленный, это была общешкольная стенгазета, скорей всего, с традиционным заголовком “За учебу!”. Щит этот никогда со стены не снимался, каждому классу отводилось на нем своё местечко, где рассказывалось о жизни класса, плюс традиционная передовица. Больше никакой наглядной агитации в коридоре, кажись, и не было.
Зато в двух классных комнатах висели огромные картины на задних стенах, написанных, вроде-бы, предыдущим директором школы. Одна, это “Отдых после боя”, где группа бойцов слушают байки одного из солдат, которого все, почему-то, окрестили Василием Теркиным, хотя автор о нем и не упоминает. Вторая до сих пор у меня вызывает какое-то гнетущее воспоминание. На ней проходит судилище над Павликом Морозовым. Темная комната, злые лица.
А что же было в классных комнатах? Убранство их, по сути, было одинаковым. Классная доска из досок, окрашенных в черный свет. И хорошо, что из досок, писать можно было более-менее ровно, край доски как линейка в тетради. Парты. Парты двух видов, с открывалками и без оных.
Первые, с открывающейся крышкой, всегда забивали пацаны, приходящие пораньше в первый день занятий. Вторые, крайне неудобные, доставались преимущественно девчонкам. У них был, и наклон круче и вставать неудобно. Окрашены парты были в то время в два цвета, в черный, где читали и писали. В коричневый, сиденья, спинки и всё остальное.
На стенах, над классной доской, если конечно заслужили, вымпел. Это треугольник из красного материала, возможно и с кисточками, а скорей всего и без них, на которых было написано, за что класс получил эту высокую награду. Это, или “За хорошую учебу” или “За лучший порядок в классе”.
Вымпелы эти вручались на общешкольных линейках, проходящих, как обычно, в коридоре. Скорей всего, линейки проводились один раз в неделю.
В каждом классе можно было увидеть “Экран успеваемости”, где против каждой фамилии выставлялись, все заработанные им, оценки, конечно, красным и черным карандашом. Мог висеть и “Календарь погоды”, где ответственный за него, ученик, заносил данные о температуре, осадках за каждый день.
В каждом классе, было, не менее, двух окон, и между ними, достаточно высоко, обязательно присутствовала форточка, которую периодически открывали для проветривания класса. Строители долго не заморачивались как обустроить эту форточку, в бревне стены делали четырехугольную дыру, с внутренней стороны, закрывалку из доски на шарнире и вентиляция готова.
Почему остановился на вентиляции? А сейчас расскажу. Дело в том, что в школе было печное отопление, а печей было столько, сколько было классных комнат, плюс учительская. Все печи топились из коридора. Именно там были дверцы печей, в которые технички периодически подбрасывали дрова.
Хорошо придумано, одна сторона печи коридор обогревала, а сама печь в углу класса стояла, а так, как она была сложена камельком, то есть с обязательной плитой, то на переменах пацаны могут по этой плите чиркнуть своей расческой, которая не преминет тут же загореться или еще чего похлеще.
Нередко, когда уже прозвенел звонок на урок, в классе полно дыма и учительница, заставив открыть форточку и двери настежь, уходит из класса.
Пока разборки, наказания виновных, пока дым не улетучится, глядишь и половина урока пролетела.
А к концу пятидесятых годов двухэтажная школа уже изрядно вросла в землю, поэтому из длинной пристроенной к ней части, нужно было спускаться на две ступеньки вниз.
Там, напротив дверей учительской комнаты всегда выстраивались учителя на школьных линейках. Правда, иногда и стояли рядом со своими учениками, а те, в свою очередь, всегда стояли у дверей своих классов.
Я много рассказывал о старой, куячинской школе в своих воспоминаниях, и чтобы не повторяться, я здесь постараюсь написать то, о чем не упомянул ранее.
Я уже говорил о том, что в конце пятидесятых годов, из “Партизана” перевезли церковь, предварительно раскатав ее на бревна, и с другой, левой стороны, двухэтажной школы соорудили из нее уже спортивный, школьный зал, который назывался, почему-то, физзалом.
Там тоже стояла печка, но тепла от нее - ни на грош. Нагреть довольно большое помещение, по сути, небольшим камельком, невыполнимая задача. Ну, а что же внутри этого физзала было?
На полу лежал тяжеленный и твердый мат. К нему на уроках всегда подтаскивали коротенького козла, через которого мы должны перепрыгивать и приземляться на этот мат. Вспоминается, как одна девочка из класса, именно одна, никогда не могла через него перепрыгнуть, хоть по вдоль его ставь, хоть поперек.
И ее попытки завершались всегда одним и тем же. Подбегая к нему, она руками толкает его вперед и уже вместе с ним, падает на пол, то бишь на мат. Наверное, потому, что девочка не куячинская была, а с Большой Заимки. Шутка.
В угол зала поставили, только что привезенные брусья, невиданные доселе. От которых, у меня, уже больше шестидесяти лет, шрам на большом пальце правой руки. Решили одну сторону брусьев поднять ребятки. Поднять то подняли, но толком зафиксировать, ума не хватило. А я рядом со стойкой стоял, конечно же, держась за нее рукой. Ну, она, под нагрузкой, соскользнула вниз. Вместе с частью моего пальца, который, в аккурат, в прорези для фиксации стойки был. В итоге, я с ревом домой, часть пальца внутрь стойки.
Стоял рядом еще и турник. Но о нем ничего плохого не скажу. Никаких увечий он мне не нанес и то хорошо. Больше этот зал-морозильник запомнился в Новогодние праздники, когда там посередине ёлка стояла, но я писал уже об этом.
В школьной ограде, справа в углу тоже был спортивный уголок. Дорожка с ямой, наполненной опилками, для прыжков в длину. Рядом, на двух столбиках, бревно, даже и не знаю, для чего. Гимнастикой в те годы и не пахло. А на двух высоких столбах с перекладиной, были укреплены шест и канат для лазания. Канал спросом не пользовался, потому, как на нем высоко не залезешь. А вот шест, другое дело. Можно, если хорошо постараться, и до самого верха долезть. А можно, сильно качнув его, и в лоб товарищу залепить на другой стороне, чтобы мух не ловил.
С другой стороны здания школы, куда выходили окна всех классов, был большой, пришкольный участок, вотчина учительницы Фефеловой Марии Александровны. И чего там только не росло, на многочисленных грядках и клумбах. Нам то, пацанам, было глубоко безразлично, а вот девчонкам она усиленно хотела привить огородно-цветочные навыки.
Что еще забыл упомянуть о старой школе и территории школьной? Да, еще в правом углу ограды был пост метеонаблюдений, состоящий из флюгера и термометра, помещенного в ящичек из реек на высокий столбик. Правда, термометры оттуда исчезали с завидным постоянством.
Был в том углу и сарай, в который сносили всё, что надо бы и сохранить, а в самой школе места им не находилось. Старые, классные журналы, кипы книг, тяпки и лопаты и несколько картонных ящиков с ёлочными украшениями. Знаю, потому как раз имел неосторожность туда залезть за компанию. Честно-пречестно, взял только несколько стеклянных игрушек.
Да, про главный то объект чуть не забыл. Вернее, их два было в этой же стороне. Один поменьше, это учительский, а тот, что поболе, и с двумя дверями, это наш. Побеленные известкой изнутри и снаружи, два уличных туалета. Все удобства были на улице.
В дощатой перегородке ученического туалета, разделявшей его на мальчишечью и девчоночью половины, периодически появлялись дырки и дырочки, конечно же, из мальчишеской части туалета. Их забивали, но они появлялись в других местах. У каждого пацана в карманах были складные ножи на самодельных цепочках, так что, инструмент соответствующий, был всегда при себе, у озабоченных и чересчур любопытных.
Про мастерские школьные, что были в двухэтажном здании напротив, где учителем труда был Сафрон Лукич Исаков, я уже ранее писал. Если на первом этаже и потом в пристройке, всегда были мастерские, то первоначально это здание, после постройки в самом начале 60-х, именовалось интернатом. Видимо, хотели школьников из Большой Заимки и Куяченка там поселить, но жили ли они там какое-то время, не могу утверждать.
Зато помню, что там одно время был буфет, затем молодые учительницы жили, и мастерская там была. Врезалось в память, как в огромном корыте запаривали лыжные заготовки, а потом зажимали их в специальной приспособе для загиба носков.
А вот сейчас думаю, что для отопления школы ведь требовалось огромное количество дров. В самой школе было, не менее, семи печек, да плюс здание мастерских, хотя, если честно, не помню, где она там была. Вот кузнечный горн в пристройке помню.
А вот кто привозил и пилил березняк – не помню. Что дрова, были березовыми, помню, что в школе были две лошади, тоже помню. Хотя они жили всегда с совхозными лошадьми на конюховке, но, видимо, когда была необходимость, их оттуда забирали. Наверное, на них и возили, а вот кто возил и пилил, память моя не сохранила.
А вот один момент колки дров на школьном дворе помню. А колол эти березовые чурки, пришедший из армии, Иван, тот, что Александрович, Фефелов. Даже расценки колки дров почему-то до сих пор помню. А зачем, спрашивается? Один кубометр дров расколоть и сложить в поленницу, а это метр в высоту и два, с небольшим, в длину, стоило в шестидесятых годах 1 рубль 12 копеек.
Теперь бы вспомнить, кто из учителей трудился в те года, а это конец 50-х, начало 60-х годов прошлого века. Прежде всего, это супруги Иванищевы, Александр Федорович и Евстолия Леонтьевна. Они и Мария Александровна Фефелова, это тот костяк куячинских учителей, которые начали своё учительство еще в 40-е годы.
Александр Федорович, фронтовик, пришел домой без ноги. Как сейчас помню, с палочкой, скрипя своим протезом, ежедневно совершал свой многолетний путь из дома до школы и обратно. Был учителем начальных классов, работал завучем, возможно, был и директором раньше. Не знаю.
Его жена, также учила малышню, для удобства произношения ее имени, просила называть ее Тоня Леонтьевна. Эта маленькая, сухонькая женщина запомнилась, прежде всего, мне своими уроками пения. Она приходила к нам домой, брала у матери балалайку и под этот музыкальный инструмент пела со своими учениками, не знаю, какие уж, песни.
Мария Александровна Фефелова была из местных жительниц, поэтому в школе работала также несколько десятилетий.
А вот моя учительница в младших классах, Валентина Ивановна Гурякова была, в числе многих других, приезжая. После окончания педучилищ отправляли девушек в села края, отработать какое-то время. Приезжали и очень быстро уезжали. Разве, кроме тех, кого замуж наши куячинские парни брали. Тогда уезжали не только они, но и мужей своих в другие города и веси увозили.
Вот и нашу Валентину Ивановну присмотрел куячинский киномеханик, Владимир Белобровик, не понятно, сам то как, у нас появившийся. Увез ее чуть ли не в свою Белоруссию.
Вот тогда на смену ему и приехал в Куячу новый киномеханик с семьей. Это были Вяткины из Нижнего Комара. Николай Николаевич стал киномехаником, а в школе появилась Лидия Яковлевна, учительница математики. А у меня появился новый товарищ, их сын Валерка. Царство ему небесное.
В 1960-м году, вероятно, начал работать в школе учителем труда Исаков Сафрон Лукич. Кстати, а его жена, тетя Маруся, вместе с тетей Тамарой Черкасовой работали в школе техничками. Бедные женщины, сколько труда и умения нужно применить, чтобы ежедневно разжечь с десяток печей в школе, причем, сырыми, березовыми дровами. На коромысле воды натаскать в школу. Для питья и мытья полов.
Работал в то время учителем физкультуры Хозяинов Леонид Васильевич. Кроме того, что жил у нас в соседях и рано уехал со своей семьей в родную Печору, больше и сказать то о нем нечего.
Многих учителей конца 50-х годов, в силу своего совсем юного возраста, я, конечно же, не запомнил. Вот помню, что вместе с моей первой учительницей, Валентиной Ивановной, приезжала еще одна учительница, кажется, звали ее Екатерина Васильевна, такая же молоденькая девчушка. Тоже вышла замуж за куячинского парня. А запомнилась то почему она? Как-то в разговоре взрослых я услышал, что она не могла есть без хлеба, думаете что? Пельмени! Чему я был очень удивлен и раздосадован. Как же можно есть пельмени и с хлебом? А она, мол, сидит в гостях за столом, перед ней тарелка дымящихся пельменей, она не притрагивается к ним и шепчет мужу, чтобы ей еще кусочек хлеба дали. Во как! Тем и запомнилась.
Заметным событием в жизни куячинской школы был приезд семьи Расторгуевых. Главу семьи звали Андрей Иванович, его жену Евдокией Григорьевной, дочерей звали Ольгой и Любовью и младшего сына Павлом.
Да, видимо заметно пошатнулся многолетний триумвират Иванищевых-Фефеловой, когда сразу четверо из этого семейства стали учительствовать в школе, причем Андрей Иванович сразу был назначен директором. Евдокия Григорьевна стала нашей классной руководительницей с пятого класса, значит в Куячу они приехали, где-то в 1960-1961 годах. Преподавала она русский язык и литературу, голову всегда повязывала теплым платком, потому как у ней болели уши. Запомнилась рассказами о своем бывшем ученике, который стал Героем Советского Союза в Отечественную войну и чтением книги про Гулю Королеву.
Запомнилась, конечно же, не только этим, она классным руководителем у нас была до самого выпуска в 8 классе, а потом я еще пару лет проработал с ней в школе, когда она была уже директором. Но это было гораздо позже, а пока…
Старшая дочь, Ольга Андреевна, врать не буду, даже не скажу точно, какие именно предметы вела, запомнился случай с ней только на уроке рисования в нашем классе, про который я писал раньше. Когда она, со стулом, чуть не кувыркнулась, раскачиваясь на нем. Может потом она и младшие классы вела, не могу сказать.
Средняя, Любовь Андреевна, по-моему, 1944 года рождения, вела немецкий язык. Планы уроков, написанные красивым почерком, мне потом очень пригодились в моей работе.
Сыну Павлу, работы в школе не нашлось, да он и не сильно туда стремился.
Девушки приехали незамужними, но вскоре Ольга Андреевна вышла замуж за Александра Крохалева, младшего брата Михаила и Николая Крохалевых. Видать, семейная жизнь не заладилась у них с самого начала. Бесконечные разборки и ссоры.
Не лучше сложилась жизнь семейная и у Любови Андреевны. Она вышла замуж за приезжего фельдшера, по имени Виталий, если память мне не изменяет. Даже не скажу, довели ли скандалы, до их развода, или нет, потому как они вскоре уехали, как и старшая Ольга.
Глава же семьи, Андрей Иванович, был личностью незаурядной. Свой предмет – историю, он знал назубок. Кроме истории, он, конечно, многое знал, к примеру, мог прочитать наизусть всего Евгения Онегина. Правда, очередность глав мог перепутать. Но это всё со слов его жены.
Несомненно, он был чем-то болен, хотя не прочь был и выпить, иногда очень даже прилично. Вот он, пользуясь своим служебным положением, никогда не писал планы занятий. Да он и оценки то забывал ставить. Время подходило за четверть оценки выставлять, а у него их нет.
А про болезнь я сказал не зря, хоть и ребенком был. Сидит, бывало, Андрей Иванович за столом учительским, а мне помнится, он всегда только и сидел. Сидит, и у него начинается дергаться голова. Влево, вправо. Затем начинает скрипеть зубами. Этот скрип слышал весь класс. А чтобы поставить оценку в журнал, он долго вглядывается в него, подергивая головой, потом, помакнув ручку в чернильницу, несколько раз дернет в сторону и рукой.
У него не было на голове волос сверху. И он аккуратно, расческой, длинные волосы с боков, укладывал на свою лысину. Но так он делал, когда был в полном здравии. Если же, не дай бог… то и болезненные подергивания становятся чаще, но самое главное, Андрей Иванович забывал о своей прическе. Его длинные, камуфляжные, с боков волосы, не лежат на темечке, а свисают совсем в другую сторону.
Мог уйти надолго из класса, может дела директорские решать, а может… А вообще, учителя в то время были замечательные. Да, Лидия Яковлевна была строгой учительницей. Ну а как же с нами иначе то? Помню, ходила всегда на свои уроки с большим, деревянным транспортиром, при помощи которого, все свои углы и биссектрисы вычерчивала на доске. Так вот один пацан, додумался же, засунул голову в дыру этого транспортира, а вытащить то никак. Уже звонок прозвенел, сейчас Лидия Яковлевна войдет, а у него ее инструмент на шее болтается. Чуть уши себе не оторвал, головенку свою из плена вытаскивая.
Работали в школе и брат и сестра Лихановы, правда Мария Дмитриевна тогда уже была Иванищевой, а Иван Дмитриевич физруком какое-то время поработал. Помню, как с ним, лыжню прокладывали на пять километров, с длинной рулеткой в руках.
Ольга Глебовна Шадринцева, или уже тогда Фефелова, в школе была бессменным руководителем детского хора. Екатерина Григорьевна Казанцева учила детей младших классов.
Две подмосковных девушки, после педучилища поработав в школе, вышли замуж за наших ребят, увезли их себе на родину. Это я про Нину Алексеевну и Татьяну Сергеевну речь веду, и за их мужей, Ивана Черданцева и Савелия Налимова. Царство небесное всем четверым.
Была еще одна приезжая девушка, в очках. Звали ее Зоя Яковлевна Ненашева. Ох и доставалось ей от куячинских ребятишек, особенно от шестого класса, который потом на два года, стал моим родным классом. Должна была Зоя учить младшие классы, а так как некому было немецкий преподавать, ей его и поручили.
Я же говорю, класс уж очень бойкий был. Они к концу урока могли так украсить ее различными бумажками и фантиками, прилепив их сзади к ее одежде, что после урока заходила в учительскую, как новогодняя ёлка наряжена. Могли, в течение урока, друг за другом на четвереньках, выползать из класса. Это я про пацанов. И никакого слада с ними.
Возможно поэтому, моя бывшая классная, а в тот момент уже директор школы, Евдокия Григорьевна Расторгуева, уговорила меня, вчерашнего десятиклассника, прийти работать в школу, немецкий язык преподавать, хотя бы временно, пока не приедет очередная девушка. Так и работал я до самого призыва во флот, ровно два года. Но это будет чуток позднее. А сейчас?
А сейчас грех не рассказать о еще одном замечательном педагоге, Александре Ивановиче Ипполитове. Этого чудаковатого парня, в очках, с его манерой не чисто разговаривать, как бы немного косноязычным был, знала, любила и жалела вся Куяча.
Это был первый человек, у которого я увидел диплом о высшем образовании с отличием. Преподавал биологию, анатомию и всё в этой области. Новатор был еще тот. Разделил как-то класс на две группы, девочек отправил в медпункт, с пацанами вел урок сам. Это когда пришло время рассказать им, что почём, и чем всё это может кончиться. Не стыдливо, про пестики и тычинки, как это раньше говорила Мария Александровна, а в классе раздавалось хихиканье. А здесь пацаны не знали, куда голову свою спрятать, да и девчонкам, видимо, тоже, всё как надо, было рассказано.
Очень хорошо пел, знал всю оперетту Имре Кальмана “Сильва”, чему я был свидетелем. Поэтому, на сцене клуба, без всякого аккомпанемента, а в Куяче баянисты никогда не задерживались, выдавал такие арии и романсы, чем сразу снискал у куячинских женщин безграничное уважение и любовь.
А вообще, к женскому полу Александр Иванович относился спокойно, жил в верхнем краю села у бабки Пелагеи Аристовой и даже хозяйка, вообще то, крикливая женщина, относилась к нему, как к сыну родному.
Дела в школе у него шли успешно, в районо это было замечено, и он был назначен директором школы. Но. Но пагубная страсть к спиртному, быстро скатила его в низ карьерной лестницы. Пришлось из села ему всё же уехать, хотя Яков Антропович Фефелов, говорил как-то, что видел его в Алтайске, непьющего и здорового.
А сейчас расскажу курьёзный случай, произошедший с Александром Ивановичем из-за его, порой не слишком внятного, произношения.
Заходит как-то он в учительскую после урока очередного, видно, что чем-то обескуражен. Немного погодя, рассказывает, что вызвал к доске Лиханову Васеню для ответа. Девочка отчеканила всё на пятерку, на что я ей и сказал, что можешь садиться – пять! Но слово пять прозвучало как плять!
Васеня, говорит, посмотрела на меня внимательно и в ответ – сам бл@дь! И гордо прошагала на своё место.
Сейчас, прочитав это, родственники Васени, могут ей об этом напомнить. Но мне почему-то кажется, что она давным-давно про этот случай забыла. А я более полувека держу это в памяти. И зачем, спрашивается?
Кто же еще работал в той старой, куячинской школе, в годы моего детства и молодости? Конечно же, Зоя Федоровна Стребкова, учительница начальных классов. Выходила замуж за Павла Расторгуева. Разбежались. Так же уехала из села вскоре.
С замечательной девушкой мне посчастливилось поработать в школе. Это Нина Сидоровна, в девичестве Ворошина, в замужестве, Сергеева. Мягкий, добрый человек, очень жаль, что так рано Нина покинула нас.
А Якова Антроповича запомнил не степенным и солидным директором школы, а молодым учителем математики, в вечно перемазанном, мелом, костюме. Работала при мне учителем начальных классов и Булатова Полина Петровна. Сейчас, при каждом посещении кладбища куячинского, я вижу на кресте ее фотографию, невдалеке от материнской могилы.
Да, большинство перечисленных мною людей, уже давно не с нами. Но память хранит их лица, их голоса, их мудрость и терпение. И сейчас, прочитав, что я написал здесь, вспомним еще раз добрым словом своих ушедших наставников. А если мы помним о них, значит они всё еще с нами.