Одним из основных общих курсов, которые нам читались на первом курсе биофака, была зоология беспозвоночных или сокращённо ЗБП. Кафедра ЗБП на биофаке – традиционно одна из самых сильных, с поистине великими историческими традициями в прошлом и высокими требованиями в настоящем (ну, по крайней мере, в том «настоящем» 27-25 летней давности, в котором я её застал). Общий курс зоологии беспозвоночных читал нам доцент Андрей Александрович Добровольский, широко известный среди студентов Университета как Дусь. Андрей Александрович был лектором от Бога. Кроме того, что он блестяще знал свой предмет, он был ещё и прекрасным преподавателем, звездой первой величины даже на фоне общего весьма и весьма высокого уровня университетского преподавательского состава и уже тогда живой легендой. Из всех лекторов, которых мне довелось слушать, потягаться в преподавательском мастерстве с Добровольским могла разве что Елена Евгеньевна Коваленко, но она в наше время читала на биофаке только спецкурсы для студентов своей кафедры (Зоологии позвоночных). А Добровольский – достаточно сказать, что слушать его лекции приходили даже студенты с гуманитарных факультетов: не ради самой зоологии беспозвоночных (всё-таки не теория эволюции, не антропогенез и не физиология поведения, а предмет, весьма специальный и гуманитариям вряд ли нужный), а ради того, КАК он её читал.
Особенностью подхода Добровольского к чтению курса было то, что он стремился представить зоологию не просто как упорядоченный массив эмпирических сведений (типа «плоские черви устроены вот так, а круглые – вот так»), а как внутренне стройную, логичную и почти точную науку, в которой одно ключевое изменение в общем плане строения организма закономерно и неизбежно влечёт за собой цепочку изменений всех остальных признаков, которую даже до изучения эмпирического материала можно умозрительно предвидеть и предсказать. Зоология беспозвоночных – предмет по своему объёму совершенно неохватный: из нескольких десятков типов животных все, кроме одного – это беспозвоночные, а в одном оставшемся есть как позвоночные, так и беспозвоночные. То есть почти весь объём животного царства, за исключением части одного только типа хордовых, как раз и попадает в группу «беспозвоночные». Мало того, многие (хотя и не все) протисты, которые сейчас образуют множество отдельных самостоятельных царств и надцарств, традиционно считались «одноклеточными животными» и в этом качестве тоже включались в «зоологию беспозвоночных». Иными словами, прочитать курс зоологии беспозвоночных в наше время – это было всё равно, что изложить всю систему органического мира за исключением бактерий, растений, грибов и позвоночных животных. Объём материала совершенно фантастический и непомерный, в годовой курс заведомо не умещающийся. Поэтому Андрей Александрович в первую очередь стремился дать нам понимание общей логики и структуры этой интереснейшей науки, чтобы мы потом на этот каркас могли уже сами нанизывать материал как из учебника (знаменитый «зелёный Догель»), так и из лабораторных и полевых практик.
На первом курсе я как раз специализировался на Кафедре зоологии беспозвоночных (потом я ушёл на Кафедру биохимии, но это было уже позже, на втором курсе). В наше время разделение студентов по специальностям начиналось только с третьего курса, а курсовики были вообще делом добровольным и необязательным (обязательной была выпускная квалификационная работа, которую нужно было подготовить только к окончанию бакалавриата, то есть к концу четвёртого курса). На первых курсах можно было только учиться, посещая общеобязательные лекции и набрав по своему желанию некоторое количество факультативов на любых кафедрах. Но хорошие студенты – те, что планировали после окончания Университета закрепиться на кафедрах, писать кандидатские и вообще в целом работать в науке, старались, конечно, начать научную работу сразу же после поступления в Университет, найти себе научного руководителя и каждый год писать и защищать курсовики. А я был не просто хорошим студентом, я вообще был практически круглым отличником и, что ещё важнее, исследовательской работой занимался со школьных времён – сначала во Дворце Творчества Юных (это бывший Ленинградский городской Дворец пионеров, располагавшийся в Аничковом дворце), а в лицейские годы (10-11 классы) – уже и на кафедре Университета. То есть на кафедре ЗБП я на самом деле начал работать ещё лицеистом – за год с лишним до поступления к Университет в качестве студента. Так что в момент поступления в Университет у меня уже был и опыт научной исследовательской работы, и научный руководитель, и знакомства и связи на кафедре. Ещё раз, кстати, обращу внимание на то, что у кафедры ЗБП по сравнению с другими кафедрами биофака были очень высокие требования к студентам. Если на кафедре биохимии, например, студент второго курса, желающий писать курсовик, воспринимался как почти что ребёнок с умилительным интересом к науке, то на ЗБП даже к школьнику отношение и уровень требований был как к пусть младшему, но вполне взрослому и способному за себя отвечать коллеге.
Это я всё к тому, что когда пришло время сдавать по зоологии беспозвоночных экзамен, я был в несколько особом положении: как от студента, пишущего на кафедре курсовик, посещающего кафедральные спецкурсы и со школьных лет занимавшегося именно на этой кафедре исследовательской работой, от меня ожидалось несколько большее, чем от просто студентов. Экзамен принимали несколько сотрудников кафедры и можно было самому выбрать, к кому идти тянуть билет. Но я, конечно, как уже «свой», то есть кафедральный студент, пошёл сдавать САМОМУ. То есть Андрею Александровичу.
Зоология беспозвоночных была на первом курсе моим любимым предметом. Я действительно её очень и очень неплохо (для студента, конечно) знал. Кроме того, что я не пропустил ни одной лекции Добровольского, кроме того, что я ещё со школьных лет штудировал Догеля (и не только знаменитую зелёную «Зоологию беспозвоночных», но и «Общую протозоологию»), у меня за плечами было ещё и несколько кафедральных спецкурсов, в том числе прослушанный в лицейские годы совершенно блестящий курс ЗБП Андрея Экскустадиановича Вишнякова. В общем, я был уверен, и вполне обоснованно уверен, в своих силах, подготовке и знаниях. Но, как я уже заметил, ЗБП – это такой предмет, который по своему объёму неохватен и необъятен, и мне просто не повезло. Впрочем, нет, не просто не повезло. Мне не повезло совершенно феерично. Представьте мой ужас, когда, пойдя сдавать экзамен самому Дусю, я – студент его кафедры, отличник, спецкурсник – вытянул билет, в котором из трёх вопросов знал только один. Два других попали в «слепую зону» – в ту область, которая не была освещена на лекциях и которую вместе с тем я не успел выучить по Догелю.
Я понял, что это катастрофа. Пересдача – пустяки, но позор, позор меня ждал совершенно несмываемый и непереживаемый. Меня однако хватило на то, чтобы сделать лицо покерфейсом (это слово я узнал много позже) и как ни в чём не бывало сесть готовиться. Ни о каких шпаргалках или «бомбах», понятное дело, для меня не шло и речи – это было ниже моего достоинства, как и попытки подглядеть в учебник (что, кстати, если не знаешь материал, затея вообще бесполезная). Для начала нужно было просто взять себя в руки. Я взял чистый лист и принялся рисовать в верхнем правом углу сплетение рун «успешная сдача экзамена». Я не верю сейчас и не особо верил тогда во всякого рода мистику, но рисование этого рунического сплетения реально работало – оно позволяло успокоиться и сосредоточиться, останавливая возбуждённую лихорадочность мыслей. Практически любой экзамен я начинал с того, что концентрировал внимание на рисовании этого знака. Сработало и на этот раз: пока я вырисовывал по памяти нехитрое руническое сплетение, я перестал предаваться предвкушению своего неминуемого позора и падения и настроился на борьбу.
Итак, что у меня было в активе. Первый вопрос был про ризопод. Да, это был единственный вопрос, который я знал из всех трёх. Но зато это было попадание точно в яблочко – самая любимая моя тема, то, по поводу чего я знал намного, намного больше, чем положено знать студенту на экзамене. Амёбы были темой и моей выпускной лицейской работы, и моего курсовика. Про них я мог говорить без запинки часами и ни разу ни в чём не ошибиться. Значит, нужно начать с этого вопроса, создать у экзаменатора заведомо положительный к себе настрой (в этом плане первый вопрос – всегда самый важный) и говорить как можно дольше, чтобы на остальные два вопроса у Дуся осталось как можно меньше времени и интереса проверять глубину моих познаний. Тем более, всякий знает, что протистов Добровольский сам любит, а саркодовых из всех протистов любит больше всего. В общем, вопрос про ризопод – это был мой главный козырь.
Третьим вопросом шли пиявки. Да, когда я готовился к экзамену, я про них прочесть не успел, а в курсе лекций мы их проскакали галопом, потому что Андрей Александрович слишком уж задержался на своих любимых простейших, и поэтому многоклеточные шли потом по сокращённой и ускоренной программе. Но всё-таки с пиявками не всё было потеряно. Во-первых, я довольно неплохо знал других кольчатых червей – полихет и олигохет. С олигохетами – так вообще просто: это же, к примеру, тот самый дождевой червь, строение которого вбито в голову ещё школьным учебником. Пиявки относятся к тому же самому типу кольчецов и от олигохет происходят, значит общий типовой план строения и устройство основных систем, не зарываясь в детали, можно смело срисовывать с дождевого червя. Дополним это общеизвестными данными по образу жизни – все же помнят, что пиявки питаются кровью (на этом месте займём время, философски порассуждав, эктопаразитизм это или микрохищничество), а я, занимавшийся когда-то год в кружке гидробиологии, помнил, что НЕ ВСЕ пиявки питаются кровью, есть и те, что, вроде большой ложноконской, выбираются на сушу и нападают на дождевых червей. Ну, не одними дождевыми червями, конечно, они питаются, а вообще могут хищничать, поедая всех, кто меньше и слабее – от других пиявок до рыбьих мальков. Отсюда можно опять же порассуждать о разных образах жизни и экологических нишах. Отлично, главное, чтоб было о чём внятно и логично поговорить, не допуская при этом фактических ошибок.
Что я ещё помню о пиявках? Ну, те из пиявок, что пьют кровь, присасываются к жертве. Присасываются – значит у них есть присоска. Поговорить про присоску. Присоска – это явно мускульный орган, и она должна располагаться вокруг ротового отверстия (про вторую присоску на заднем конце тела, которая, кстати, больше и сильнее передней, я тогда не вспомнил). Чтобы пить кровь, нужно прокусить или прогрызть кожные покровы жертвы, а для этого нужно что? Челюсти! Поскольку про пиявок я прочесть не успел, то челюсти придётся им выдумать по образу самой близкой к ним группы, про которую я успел материал выучить – по образу челюстей полихет. У хищных полихет челюсти – это такие хитиновые пластинки на внутренней стороне глотки, авось и с пиявками угадаю, если не углубляться в детали (и таки почти угадал, правда, кроме челюстных пиявок есть ещё хоботные, но про это я прочитал уже после экзамена). Так, что у нас ещё у пиявки особенного? Слюна с гирудином, конечно! Ну, это такое вещество, благодаря которому кровь жертвы не сворачивается при сосании, а потом не протухает у пиявки в кишечнике. Раз поел – и на месяцы вперёд сыт. Дальше про пищеварительную систему можно рассказывать по образу всех прочих кольчецов.
Что ещё про пиявку? Ну, то, что она сильно уплощённая, вся слизнявая и очень, вот реально очень мускулистая (попробуйте-ка её удержать пальцами – сразу поймёте, что это вам не дождевой червь!) – это я просто по опыту помню: в кружке гидробиологии дело с ними иметь доводилось, да и рыбу на них ловил. Что в ряду «многощетинковые – малощетинковые – пиявки» положение последних само собой намекает на то, что со щетинками у них дело обстоит как-то не очень. Ага, помню волшебное слово «псевдочленистость». Ну то есть у пиявки есть настоящие членики, типа как у дождевого червя и у полихет, но поверх этой настоящей членистости есть ещё множественная ложная членистость, которая внутренние органы не затрагивает, а касается только покровов и отчасти мускулатуры. А ещё... а ещё у меня всплыла картинка из конспекта лекций Вишнякова про то, как у пиявок разрастается мышечная ткань и вытесняет целом (целом – это название вторичной полости) до такой степени, что он «ужимается» в аналог кровеносных сосудов. Причём у примитивных пиявок с целомом и сосудами ещё всё в порядке, а замещение одного другим происходит уже по ходу их эволюции. Про это тоже можно и нужно поговорить и порисовать прямо во время ответа. Всё, достаточно. Оказывается, что вроде ничего специально про пиявок и не читал, а рассказать смогу! Теперь остаётся только всё, что до этого я хаотически набросал по мере вспоминания, пересобрать и изложить последовательно и систематично, «как в книжке», от положения на эволюционном дереве и направленности приспособительных изменений до общего плана строения, разложенного по системам органов с навешиванием на этот план тех конкретных частностей, которые мне удалось вспомнить. Ладно, два вопроса из трёх – уже живём. Остаётся один – второй.
Но вот со вторым вопросом у меня была полная, совершенно фатальная катастрофа. Вторым вопросом шли коловратки. Про коловраток... что я вообще знал в грозный час экзамена по ЗБП про коловраток? Да ничего я про них толком не знал! Знал, что это черви такие. Отдельный тип, значит отдельный самостоятельный план строения. То есть тупо в лоб перенести на них описание общего плана строения какой-нибудь близкородственной группы, как с пиявками, не получится. Знал, что примерно по уровню сложности организации они соответствуют круглым червям, значит примерно с круглых их и придётся выдумывать. Знал, что они свободноживущие, не паразиты, в основном – водные.
Коловратки... ага, ну это, значит коловращательный аппарат. Что это такое – хрен его знает, но точно для движения. Какого движения? Коловращательного, вестимо! Расположен он у них вроде где-то спереди, что это такое – вообще ничего не помню. Значит, рисунок не рисую. Тогда сформулирую так: органом локомоции коловраток является коловращательный аппарат, расположенный в передней части тела и обеспечивающий свободноплавающим червям этого типа возможность специфического коловращательного движения в воде. Вроде ничего и не знаю, но звучит вполне пристойно, и налажать в такой формулировке, кажется, негде. Ладно, что я ещё про них помню? Помню про смену полового и партеногенетических поколений. Это единственное, что я про них помню ещё со школьных лет, значит на экологии нужно будет остановиться поподробнее, но нужно же, нужно сказать хоть что-то и про их строение! Ну, если они по плану строения примерно на уровне круглых червей, то пищеварительную систему выдумываем им незамкнутую и из трёх отделов – с эктодермальной передней (включая глотку) и задней кишкой и энтодермальным желудком. Могу я про них вспомнить вообще хоть что-нибудь? Да! Они мелкие! Нет, не просто мелкие, а совсем-совсем крохотные. Размером чуть не с одноклеточных простейших. Включаем логику. Раз они настолько мелкие, значит, газообмен у них может осуществляться через наружные покровы, верно? Значит кровеносная и дыхательная система им не нужны! И полость не нужна. Вторичной полости, то есть целома, у них, понятное дело, точно нет, потому что не целоматы, а первичная полость, наверно, им не нужна, потому что зачем, если при таком микроскопическом размере они могут что дышать через покровы, что из кишечника вещества проводить прямо через паренхиму.
Ну в общем с тем я и пошёл сдавать экзамен. С первым вопросом всё действительно прошло прекрасно, тут никаких осечек быть не могло. Я вдохновенно рассказывал про своих любимых ризопод – классификацию во всех деталях и подробностях, строение, способ локомоции, образ жизни... Дусь сидел и слушал меня с явным удовольствием на лице, но в конце концов случилось то неизбежное, чего я ждал с некоторым внутренним содроганием: он предложил мне перейти ко второму вопросу.
Какое-то время получалось. Начал я с образа жизни, размера и чередования жизненных циклов – того немного, что я про коловраток реально знал. Но дальше пришлось переходить к их внутреннему строению. С коловращательным аппаратом моя формулировка каким-то чудом прокатила. Пищеварительную систему я, как оказалось, им придумал правильно. Насчёт отсутствия кровеносной и дыхательной системы тоже оказался прав. Но когда я дошёл до отсутствия полости и выполнения паренхимой функции проведения питательных веществ от кишечника и кислорода от поверхности тела, Андрей Александрович вдруг посмотрел на меня весьма удивлённо и поинтересовался, откуда у меня такие сведения.
Я понял, что попался. Я всегда считал, что врать и изворачиваться – занятие не только позорное, но, главное, совершенно бессмысленное и только ухудшающее положение. Поэтому не придумал ничего лучше, чем прямо в открытую, глядя глаза в глаза САМОМУ Добровольскому, сказать, что про коловраток я просто не успел прочесть в учебнике. Да, я не всего Догеля успел прочесть при подготовке к экзамену, и ротатории как раз и попали в число тех групп, которые я не выучил. И сейчас я просто стараюсь выводить их строение из того немного, что о них реально знаю: размера, образа жизни и примерного уровня организации. Раз они размером чуть ли не с крупную инфузорию, то при таких размерах им просто не требуется полость. Кислород и питательные вещества вполне могут проводиться соединительной тканью, как у мелких плоских червей, а наличие специализированного органа локомоции делает ненужным первичную полость и с точки зрения опорной функции. Отсюда же я вывожу и отсутствие кровеносной и дыхательной систем.
Андрей Александрович посмотрел на меня долгим взглядом и задумчиво сказал:
– А ведь Вы правы: пожалуй, так могло бы быть. Но знаете, Сергей... к сожалению, всё-таки природа не всегда логична. Первичная полость у коловраток есть. Но попытка хороша, давайте к третьему вопросу.
Про пиявок я начал рассказывать с некоторым внутренним холодком, понимая что ситуация с ними аналогичная. Фактически я их по ходу дела «синтезировал» из ещё «школьного» общего плана строения дождевого червя и буквально нескольких отдельных специфических особенностей и деталей, которые я помнил именно насчёт них. Когда я дошёл до редуцированного у части видов целома, берущего на себя функции кровеносных сосудов, Андрей Александрович, не прерывая и не останавливая меня, взял зачётку и начал в ней что-то писать. Ничего мне не говоря. Когда он закончил писать, я потянулся за зачёткой и в неё заглянул. На втором развороте, посвящённом второму семестру первого курса, в строке «Зоология беспозвоночных» была вписана оценка «отлично». И стояла подпись Добровольского. И тут меня прорвало:
– Андрей Александрович, про пиявок я тоже вывел. Я не успел про них прочесть.
– Да? – удивлённо и весело переспросил Добровольский. – А с пиявками у Вас получилось. Но вообще, если Вы можете вывести строение логически и понимаете, ПОЧЕМУ они так устроены, а не просто заучили, то это на самом деле ценнее. Хотя иногда природа всё-таки нашей логике не следует, и можно ошибиться. Как с коловратками.