Напарник

 
               Напарник.

   В очередное посещение Малой Родины, хутора Отруба, вспомнился случай, происшедший в молодости,
возле подворья моего деда с бабушкой.
  . . .
   На место, где стоял домишко с сараями и омшаником, уже ничего не указывало,
а вот от погребицы, отстоявшей ближе к саду, хоть кое-что, да оставалось.
  Ведомый чувством любопытства, я сунулся в заросли крапивы и непролазные хитросплетения
американского клена, чтобы оказаться у её места. Беглый осмотр развалин, скудных остатков снопов
от соломенной крыши и какой-то утвари - не затронули душевных струн, а вот то, на чем затормозился
взгляд, так это была пара кирзовых сапог, цементного цвета, невесть как сохранившихся и повисших
на обломке ветхой кроквы.
  Когда-то подвешенные высоко, во избежание посягательства мышей, теперь они были на уровне
протянутой руки. Время изменило их вид - сделав совершенно непрезентабельными.
  Внезапно возникшее чувство тревожности, вынудило меня прекратить осмотр и 
гонимый страхом, я ломанул из трущобы. Остановился только у места, где когда-то стояли вереи
ворот и рядом с ними, под дощатым забором, врытая скамейка. Тут-то, не сходя с места, я и предался
воспоминаниям...

  Вот, в летнее предвечерье, я подкатываю на велосипеде к этому месту. Мой дед Андрей,
инвалид войны, одиноко сидит на скамейке, в одежде, предназначенной для подобных посиделок.
Его седая борода - контрастирует на фоне картуза с высокой тульей защитного цвета и, черной в
белую полосочку, ситцевой рубашке. Брюки - обыкновенные, серые, вероятно одетые в спешке,
левой штаниной были не "по правилам" заправлены в его "деревянную ногу". Конец "калоши" (штанины)
свисал сзади колена, вставленного в углубление для него, в нехитром изделии конической формы.
Верхним концом, "колодянка" была пристегнута к широкому кожаному офицерскому поясному ремню,
а нижним - начертав замысловатый орнамент на земле, уткнулась в его середину. Опершись на здоровую
ногу, согнутую в колене и обутую в тапочек, он левой рукой теребил голенища новеньких кирзовых сапог.
Выражение лица и блеск увлажненных ресниц, выдавали его необыкновенно грустное состояние.

  - Присядь, внучек, побалакаем, - послышалось его тихое приглашение.

  Прислонив велосипед к ограждению палисадника и подсев к нему со стороны сапог, тихо
  поздоровавшись, я спросил:

  - Уж не обновка ли ввергла вас в такую грусть? Не тот размер, что ли?
  - Видишь ли, сейчас размер уже не имеет значения, - послышалось его тихое объяснение. - А грущу я,
    как ты выразился, по другому поводу.
    Совсем недавно до тебя, по просьбе продавщицы из лавки, эти сапоги завез мне наш почтальон.
    Тут бы радоваться надо, да вот только он еще и горестную весть принес о том, что моего друга,
    Петра из Коряковки (Коровяковки), уже нет в живых. А он ведь был моим напарником.
   
       Друзьями мы стали не с детства, как некоторые другие, хотя и знались, а заново пришлось нам
    познакомиться на медкомиссии в Глушковском военкомате. Там нас, одноногих инвалидов, паровали
    так, чтобы одна пара льготно-купленных сапог - доставалась двоим. "Женили" нас - шутковали
    некоторые весельчаки, хотя за настоящую жинку, когда еще "парубковали", мне пришлось именно
    с ним посоперничать.

       Тогда, еще до Революции, да и теперь тоже так, невест присматривали на стороне, по соседним
    хуторам да сёлам. Мы, большой семьей, жили в "Поповых-Лежачах", а невесту себе - я присмотрел 
    в "Коряковке". Бегал к ней несколько раз, чтобы полюбезничать, значит. Так вот этот Петька,
    проживавший там невдалеке и желавший сам взять Фросю, подговаривал дружков, да и сам в той
    компании, пробовали отколошматить меня оглоблями так, чтобы забыл дорогу к ним. Гонялись - аж 
    до самой "Бырдовки". Однако же, как видишь, я не испугался их и твоя бабушка - стала моей женой.

      А с Петром - разладов больше не было. До встречи в военкомате, я и не помнил о нем, а тут -
    пришлось подружиться. А как же этому быть иначе? Хочешь, не хочешь, но через два года, по очереди,
    покупали мы кирзовые сапоги, распаровывали их, один оставляли у себя, а второй - отправляли другу.
    По молодости встречались на берегу Сейма, там поближе к Лубням. Я подплывал на лодке, по пути
    поймав на блесну две-три щуки, а он - приезжал на возу.
       Встречу, как полагалось, отмечали со ста граммами в стаканах. Он знал, что я не пью смолоду,
    поэтому не насиловал меня выпить больше, сам же - довольствовался трошки большей мерой.   

      И что теперь делать - ума не приложу? Ощущение такое, как будто ногу потерял не там, на войне,
    а уже ныне.
   
   - Так можно же слух распространить через того же почтальона, мол, кому нужен один солдатский сапог,
     такого то размера. Может кто заинтересуется. Инвалидов по деревням еще немало, - дал я совет.

   - Да что ты понимаешь. Дело не в том, кому отдать второй сапог, а в ощущении души, которое
     словами не высказать.
     Понимаешь ли, тогда, вначале войны, нас солдат набрали, а "оружий" на всех не хватало. А слово
     напарник - имело совсем другой смысл. Одна винтовка была на двоих или больше. Раненый боец,
     должен был передать её, своему здоровому напарнику.
     Так вот, внучек, ощущение такое, что, как-будто, сам я ранен, а винтовку - передать некому.

   ****