Школьное эхо

Пьеса-монолог


Действующие лица:

Яся – симпатичная молодая женщина лет тридцати. Сидит в кресле. Иногда встаёт с места, ходит по сцене, и снова возвращается в исходное положение.

Напротив кресла стоит журнальный столик. На нём ничего нет, кроме песочных часов. Полумрак.




ЯСЯ. Мне тогда только двадцать три исполнилось. (Начинает рассказывать медленно, но постепенно ускоряется). Познакомились в компании общих друзей. В парке. Как только увидела его, эти два метра мужского обаяния, так сразу и пропала. Сейчас я уже знаю, почему. Всё ведь из детства тянется, как невидимый шланг, – и комплексы, и страхи, и наивные детские представления об идеале. И всё это жизнь изъедает по капле, чтобы потом – хрясь! Водяной взрыв, помутнение. Вот я и вспомнила, что в школе популярностью у мальчиков не пользовалась. Была, паинькой, одним словом. Старостой в классе, сочинения за всех писала, стенгазеты рисовала после уроков, даже главредом журнала меня назначили. «Школьное эхо» он назывался. И любовь моя, подростковая, всегда безответной была. А я почему-то – влюбчивой. Восхищусь человеком, – и всё, конец.

Но мне состояние этой влюблённости нравилось. Как будто чем-то новым смысл жизни обрастал. Появлялись внутри него целые лабиринты с потайными скалами, ущельями, яблоками. И всегда я себя на чужое место ставила, — вот если бы мне сюрпризы делали и знаки внимания уделяли, что бы я чувствовала? Мне было бы приятно. Поэтому я тайно создавала эти сюрпризы для того, в кого была влюблена. Чтобы у него самооценка ещё выше поднималась. Любовные записки в портфель могла подбросить, валентинок целый ворох прислать на четырнадцатое февраля, а ещё звонить на домашний телефон и включать какую-нибудь лирическую композицию, пододвинув магнитофон вплотную к трубке.

А однажды я до такой степени влюбилась, что, всякий раз, когда ходила на пробежку в шесть утра, брала с собой ватман, и наклеивала его на подъезд одного мальчика. Там было написано: «Лёша Степанов, я тебя люблю!». А потом, когда шла в школу, или домой после уроков, обязательно проходила мимо этого подъезда и проверяла – висит ли ватман? И всегда было одно и то же – не висел. Мне кажется, Лёше было стыдно, что ему такое пишут, поэтому срывал сразу, как только увидит. Но продолжалось это недолго — недели две. Потому что влюблённость моя прошла через четырнадцать дней.

С самооценкой, как вы уже поняли, было несладко в школьные годы. Да и в студенчестве. Училась я на филологическом, а там не то, что женское, там общее самоощущение подкосили. Первый курс был самым сложным. Преподаватели хотели всеми правдами и неправдами избавиться от случайно поступивших, но фразы относились ко всем, и я почему-то их близко к сердцу принимала, проецировала на себя. Вот говорили они: «Гнать вас надо отсюда поганой метлой куда подальше!», а я думала – «Вот, меня гнать надо». Или ещё ситуация, — однажды моя подруга заплакала, когда на паре не смогла ответить на какой-то вопрос по языкознанию, а преподаватель воскликнула на всю аудиторию: «Плачь, плачь, поменьше пописаешь!». И я сразу покраснела от этой фразы, как будто это на меня накричали, и даже неловко стало перед парнями – одногруппниками.

В общем, учиться было страшно интересно, поэтому мы, филолухи, как нас ещё называли преподаватели, и пропадали в библиотеках, боялись вызвать негодование кафедры, а голос всегда предательски дрожал, когда нужно было зайти в деканат. Сейчас-то понимаю, что всё равно тогда я маленькой была. (Шестнадцать лет, как-никак, первый курс университета, — это потому, что в школу я рано пошла, в шесть лет, и в четвёртом классе не училась. Был какой-то эксперимент, и нас сразу в пятый перевели). (Уточняет, из-за этого начинает тараторить, чтобы продолжить рассказ). Так вот, от страха я однажды даже непростительную ошибку совершила. Меня попросили повесить какое-то объявление в коридоре, и  стою я, значит, пытаюсь всё сделать красиво, как тут декан мимо проходит. «Что ты, Ярослава, делаешь?», — спрашивает. А я как увидела эту чёрную стать, этот строгий взгляд за профессорскими очками, так и промямлила: «Я, это, Вера Викторовна, повешать объявление хочу». У самой никогда бы язык не повернулся сказать такое. «Повесить», разумеется. Но получилось то, что получилось. (Поднимается с кресла, продолжает говорить спустя паузу).

Ну а потом мне очень повезло. Я уехала за границу, и стала совершенно другим человеком. Раскрепощённой, уверенной в себе девушкой. И сразу же мир перескочил с головы на ноги – теперь уже я ловила влюблённые взгляды. Первая любовь случилась, когда мне исполнился двадцать один год. Причём сразу – и первая любовь, и любовь с первого взгляда. Не зря мне нравилась эта телевизионная передача. Показывали её на первом канале в 90-е годы. Вы не помните такую? Ну да ладно. Смысл в том, что это была просто первая любовь, которая ни к чему не привела. Хотя, наверное, каждый опыт нас к чему-то приводит.

Собственно, меня этот опыт привёл в Москву. И вот на ВДНХ – он, Матвей. А мне со школы хотелось, чтобы у меня был красивый молодой человек. У подростков ведь всё вокруг внешности крутится. В каждом классе есть девочка, в которую все влюблены, и мальчик, от которого все без ума. Да и в юности – первый парень на селе, первая красавица в городе. (Замолкает, продолжает говорить после паузы).

Познакомили нас, значит. У всех в руках термосы, либо стаканчики с вином. Гуляем по парку, музыкой наслаждаемся. Концерт был, праздник какой-то. День света! (Восклицает). Матвей на меня сразу особого внимания не обратил, всем оно поровну доставалось. А я по привычке вообще не рассматривала возможность влюбиться в такого парня. Какое-то прямо обнуление произошло. Ведь уже поднялась самооценка в другой стране, ведь столько поклонников за плечами распрямляет мне эти самые плечи, а тут – опять «оно», — понимание, что мне ничего не светит в этот День света.

Но то ли по-летнему тёплый сентябрьский вечер так подействовал, то ли звёзды так сошлись, как вдруг от нашей компании осталось только четыре человека. Разделённые на пары, мы переместились на Останкинский пруд. И тут, глядя на воду, Матвей искренне заинтересовался моей жизнью. Очнулась я уже в метро – смотрю, едем мы все вместе куда-то глубокой ночью, а я всё о себе рассказываю, о путешествиях, о проектах, о мечтах каких-то. Оказалось, что к другу его едем, который с нами был – к Димону. То есть - их двое, и я с подругой. (Делает паузу, встаёт посреди сцены, начинает медленно декламировать стихотворение, движения механические, становится похожей на куклу).

Пустоту эту — расколоть
тишину эту — в новый день
я — сомнамбула
и привет
и привет тебе
и привет

заплетается и цветёт
смотришь в точку и — снова ночь
инозвёздное — всё в тебе
я люблю тебя
я люблю

это парк шумит или дом
это холодно или дрожь
август шёпотом говорит
как же трогателен
как хорош

а какой сегодня час и день?
я отвечу, что никакой
я отвечу, что только твой
я люблю тебя
я люблю


Выходит из образа, продолжает рассказ). Приехали куда-то в Подмосковье, зашли в какой-то супермаркет, стали всё подряд с полок хватать, — и колбасу, и сыр, и шпроты, и пирожные, и оливки, и йогурты, а я даже масло сливочное зачем-то положила в тележку. Пять пачек. У Димона денег не оказалось, поэтому за всё заплатил Матвей. Помню – достал такой стильный кошелёк и крупную купюру из него вынул. Да даже если бы кошелёк был затрёпанным, или его не было вовсе, всё равно Матвей бы красиво расплатился. Есть такие мужчины, смотришь на них – и глаз радуется, каждое движение благородное, выверенное.

Ночь обещала быть весёлой, да так и было! Откуда-то появился музыкант с гитарой, весь в татуировках, давай песни нам свои петь. Димон кальян забил, настоящий, турецкий. Стали мы и шпроты с трубкой мешать, и песни с разговорами. Но алкоголь дал о себе знать. Меня вообще, когда выпью, в сон клонит. Вот я и захотела спать со страшной силой. Пробираюсь через всю кухню и говорю Димону: «Где тут голову сложить можно?». Квартира — двушка. Отводит он меня в дальнюю комнату, а там кровать двуспальная. «Ложись», — говорит, — «Если что, тут ещё несколько человек поместится». Я кивнула, и легла под одеяло. Помню, что в платье была, даже колготки не стала снимать. 

Уснула уже как минут двадцать, наверное, и вдруг проснулась от резкого грохота, который доносился из кухни. Крики какие-то, звон. Я, конечно, испугалась, что там такое, выскочила сразу. А там все Димона держат, успокаивают его. «Что случилось?», — спрашиваю. «Да вот, — отвечает татуированный, — вены чуть не порезал. Хорошо, что муж ваш в ванную зашёл, спас его, можно сказать». И тут я вижу, как Матвей собирает в пакет все кухонные ножи и без всяких затруднений благодаря своему росту убирает их на шкаф. Я любуюсь этим его движением, ещё раз прокручиваю в голове слова татуированного музыканта: «Муж ваш в ванную зашёл… Муж ваш в ванную… Муж ваш…», и нет мне никакого дела до Димона.

Спустя какое-то время все решают выйти на улицу, подышать свежим ночным воздухом. Делать нечего — я иду с ними. Там ребята горячо приводят аргументы, для чего стоит жить. Татуированный говорит про тусовки, искусство, и участие в съёмках в качестве массовки за два косаря. Я говорю о чём-то менее конкретном, но как бы там ни было — Димон не выслушивает нас до конца и начинает спорить. Из его пламенных реплик и всхлипываний я понимаю, что у него какие-то проблемы с потенцией, и поэтому его девушка изменила ему с его младшим братом. Но изменила, потому что любит, а брат напоминает ей его, но он ведь ничего не может, и поэтому смысла нет.

В услышанный абсурд вступает Матвей. Аккуратно подаёт Димону палку и медленно, без резких движений, вытягивает его из этого болота, найдя нужные слова. Я ещё подумала – «Надо же, настоящий психолог!». В общем, всё устаканилось, и мы вернулись в квартиру. Я легла спать на уже испробованное место, и только начала засыпать, прокручивая в голове это приятное словосочетание «муж ваш», как в комнату вошёл он, Матвей. Я узнала его по силуэту и, конечно же, притворилась спящей. Он стал раздеваться. Мне казалось, что я слышала, как он задумался, снимать джинсы или нет. В итоге он снял и джинсы, и футболку, и лёг под одно со мной одеяло. Тут я буквально перестала дышать. Он не дурак, сразу понял, что ничего я и не сплю, и осторожно, но уверенно взял мою руку. А я лежала, как солдат, — руки по швам, ноги вытянуты, ответила на его посыл лёгким рукопожатием, и пропала в очередной раз.  (Садится обратно в кресло).

Но в ту ночь ничего такого у нас не было. Я слушала его, смотрела сквозь темноту на его светлое лицо, и не могла поверить – как можно было встретить свой идеал? Почему мне так повезло? Просто симбиоз идеального парня – добрый, заботливый, красивый, понимающий, а умный-то какой! Для меня, гуманитария, все математики всегда казались небожителями, а тут на тебе – финансист! И подвоха нет, посмотри – всё ясно, всё чисто. А уж когда обнял он меня, так это объятие мне таким родным показалось, как будто я всю жизнь только и делала, что его обнимала. После него весь мир показался мне с ладошку, все проблемы ничтожными, все волнения придуманными, все события игрушечными. Прислушиваюсь я к нарастающему чувству, а Матвей вдруг шепчет мне, сбивчиво так, смущённо, словно исповедоваться решил. «Ты, — говорит, сейчас испугаешься меня. Страшный я человек». Я, конечно, сразу подумала – что такое? Неужели убил кого?! А он продолжает, — «проблемы у меня теперь из-за самого меня и только. И срок условный. Может и в реальный перерасти». Я чувствую, как все механизмы внутри меня приостановились, тикать – не тикают, ждут чего-то. Ну, думаю, что за песня?!

«В общем, игрок я. И денег должен. Года два мне ещё долги выплачивать. Поэтому не могу нормальной жизнью всё это время жить. И за тобой ухаживать не смогу. Так что ты сразу решай, что тебе с этим делать. Пока мы вот так, на берегу. Надо ли тебе за мной, в эту воду?», — спрашивает, а у самого голос колеблется, вот-вот заплачет. И мне вдруг так жаль его стало. Я почему-то сразу «Обломова» из школьной программы вспомнила. Думаю, ну вот, шанс-то какой осчастливить человека! Полюбить вопреки, попробовать показать такую сторону жизни, в которой у него и времени не будет на все эти игровые глупости.

«Возвратить человека к жизни – сколько славы доктору, когда он спасает безнадёжного больного! А спасти нравственно погибающий ум, душу?», — я помню, как цитировала эти строки из романа, работая над сочинением. Паззл сошёлся, и вдруг такая уверенность во мне поднялась, такая надежда и вера, такая любовь распустилась в сердце, что я на самом деле посчитала это уроком свыше, своим призванием, своей обязанностью. Матвей продолжал рассказывать мне про какие-то двести тысяч, которые он украл у друга, отложенные на покупку дорогого фотоаппарата, что этот друг подал на него в суд, отсюда и потянулся этот условный срок, а ещё, что родители за него миллион выплачивают, что помимо этого у него четыре кредита, на которые он и работает, но все эти новости я восприняла как простуду. Ничего, – пройдёт. Он ведь такой хороший. Этот Матвей. И я – такая хорошая. Всё у нас получится! (Почти кричит, подносит руки к лицу, и почти переходит на шёпот, начинает декламировать стихотворение).

В нас так много хорошего. Нежность
заставляет рябину цвести.
Я смотрю на осеннюю свежесть
и мне хочется в зиму войти.

Так войти, чтоб сугробы трещали,
расходясь по невидимым швам.
Нас разводят мосты площадями,
заставляя не верить словам.

Нас увозят и юности август
В ночь бросает цветочную пыль.
Словно не было. То, что осталось -
это то, что ещё может быть.

Где-то есть они – мы, но другие
и их сон – это как мы живём.

Мокрый снег набирает круги и
наполняет рассветы дождём.

И вот, спустя три дня он познакомил меня со своими родителями. Я ещё больше очаровалась, и в очередной раз решила, что подвоха нет. Семья приятная, профессорская, и что немаловажно – отношение друг к другу у них трогательное, ласковое. Ты, говорят, «Матвеюшка» его называй. Я отвечаю – как же «Матвеюшка», когда он двухметровый, самый что ни на есть Матвей? (Снова поднимается с кресла, встаёт за него, облокотившись. Продолжает спустя паузу).

Отрезвление произошло через месяц. Матвей пришёл ко мне в гости и, пока я была на кухне, вытащил из моего кошелька все деньги, которые у меня были, и банковскую карту. Поел, поблагодарил, и начал собираться. Я говорю, – а чего ты так спонтанно пришёл и также спонтанно уходишь? Оставайся, можем фильм посмотреть. А он – нет, я так, тебя хотел увидеть. Чмоки, – и до свидания! 

Только на следующий день поняла, что произошло. Звоню ему, пишу, – а он пропал, вне всякой зоны, доступа никакого. Ближе к вечеру звонит мне его мама и говорит – я знаю, что случилось, «Матвеюшка» мне рассказал. Приходи через полчаса к станции метро, я отдам тебе карту и деньги. Встретились. Протянула она мне и то, и другое, и вдруг не выдержала, заплакала. «Прости ты его, и нас прости. Столько лет уже с этим боремся, и всё без толку. А ты жизнь себе не порти, беги от него, беги!». И я побежала. Месяца на три убежала. С головой погрузилась в работу, а всё свободное время читала книги. (Начинает декламировать стихотворение, тихо, нежно, с любовью).

Между нами – пять книг
и пустынное тёмное время
я на ощупь иду
останавливаюсь:
"Месяц? Год?"
ты зачем-то возник
этот белый холодный берег
не объятий
на целую жизнь вперёд

я считаю не дни
ненаписанных сообщений
и в глазницы звонков
не смотрю
не смотрю
не смотрю
никому не нужны
эти межчеловечные двери
в этом море без дна
я читаю
и дальше стою


(Снова выходит из образа, начинает рассказывать с энтузиазмом, кажется возбуждённой и весёлой). А потом он меня подкараулил у дома, и всё заново началось, будто и не было ничего плохого. Будто приснилось мне всё это, или привиделось. Не верилось мне, что два человека могут в одном жить. А потом снова удар, и ещё, и ещё. С завидным постоянством – раз в месяц. Так мы и встречались несколько лет. Расставались, и снова мирились. И он привык к этому – уже знал, что может проиграться, отсидеться в немилости, и появиться, как ни в чём не бывало. Я и сейчас понимаю, что это отношения жертвы и палача, что будущего в них нет, но ничего не могу с собой поделать. Всякий раз было страшно видеть, как он ползает на коленях, плачет и обещает, что это в последний раз, как он убивается, как ругает себя, как просит о помощи. И всякий раз прощала его, вспоминая эту фразу с первого дня нашего знакомства – «муж мой». Так, может, жениться нам нужно, чтобы что-то изменилось? Вдруг переклинит его, ответственность за семью почувствует? На чудо надеялись, – и я, и родители его. Вот мы и поженились.

Что? (прислушивается). Да, мои родители отговаривали, конечно, от этого брака. И друзья были против. Даже Димон предупреждал, – ты чего, говорит, он однажды у собственного отца велосипед украл, и мне привёз, чтобы продать. Так он и тебя однажды продаст, не моргнув глазом. Я понимала, что это похоже на правду. Ведь после всей помощи и поддержки со стороны его семьи, он всё равно однажды с отцовской карты снял все накопленные деньги, отложенные на ремонт дачного дома, украшения матери сдал в ломбард, и взял с десятку микро-займов в разных конторах. Дошло до того, что отец прямо в паспорте написал у него жирным шрифтом: «Кредиты не давать! Звонить отцу», и свой номер телефона указал.

Но мы, повторюсь, поженились. А чуда почему-то не произошло. Более того – на следующий день, после сердечных поздравлений, после шикарного банкета, после совместно пережитого волнения, все подаренные родственниками и друзьями деньги, все деньги, отложенные мной на свадебное путешествие, в которое мы должны были отправиться через несколько дней, он проиграл в подпольном казино. Но самым восклицательным был тот факт, что и обручальное кольцо он проиграл. А мать его, то ли от безысходности, то ли от понимания, что ничего никогда с её сыном не изменится, и никакая любовь ему в этом не поможет, вдруг сказала мне, услышав его признание о проигрыше денег: «Это потому что ты, Ярослава, не умеешь семейным бюджетом управлять». Вот так. Не умею.

С тех пор мне жуткие сны снятся. То демон необъятный в квартире без окон и дверей, закрывающий спиной моего Матвея. Сквозь него я пытаюсь докричаться до мужа, но эта страшная глыба обращается ко мне со злобой и яростью: «Со мной говори! Я его хозяин!». То родители Матвея, как сидим мы у них на кухне в выходной день, и вдруг он резко начинает собираться. «На работу срочно вызвали», - говорит. А я упрашиваю родителей не отпускать его никуда, что на игру он снова едет, неужели вы не понимаете?! Но его мама вдруг произносит: «Можно подумать, что у тебя на голове белые цветы…». Белые цветы… Что за белые цветы?!
   

Скажите мне, вы ведь профессионал! Это моя проблема в том, что верю и надеюсь до последнего? (Опускается в кресло, выпрямляется, поправляет волосы). Муж говорит, что мне помощь нужна. Что нервной я стала, неуравновешенной, улыбаюсь реже. А он ведь меня за улыбку полюбил. Да я и сама себя за неё любила. Что во мне красивого-то? Только улыбка. А без неё и нет меня. Сущности моей нет. Я всегда себя счастливым и жизнерадостным человеком считала. И так мне хотелось этой любовью и радостью со всеми делиться. Напоминать людям, как жизнь-то хороша, как любовь дарить нужно!  Проблемы у меня, проблемы… Вот я и пришла к вам. Точнее, он привёл. Сидит там, в коридоре, ждёт. (Смотрит на песочные часы). Да, вижу, час уже прошёл. Спасибо, что выслушали. Сколько?! Да, вот, три тысячи. Обязательно приду. Десять сеансов нужно? Так я и думала.  (Поднимается, уходит не сразу, медлит). Скажите, а долго меня ещё это эхо будет преследовать? Это ведь из детства? 




Конец