В 1959 г. в республике стали выходить в эфир первые телепередачи, подготовленные Грозненской студией телевидения. Вещание шло на трёх языках: русском, чеченском и ингушском. Нужны были специалисты, владеющие чеченским и ингушским языками. Многие сотрудники редакций газет перешли на телевидение. Редакцию литературно-драматических передач возглавил мой дядя – Хасмагомед Эдилов. К этому времени он был известен, как поэт, и имел несколько опубликованных сборников стихов.
Тогда же в эфире я увидела и Ямлихана Хасбулатова (я помнила его по Алма-Ате, где он всегда ходил в тёмно-синем пальто с неизменной папкой подмышкой; уж не припомню, как он выглядел летом). Что его зовут Ямлихан и учится он в университете, я слышала от своих старших сестёр и их подружек, у которых, видимо, все потенциальные женихи были на учёте. Позже младший из двух его братьев, Руслан, задружил с моим двоюродным братом Дуквахой. Я почти каждый день видела их вместе.
Руслан в ту пору учился в классе девятом-десятом. Дукваха был на несколько лет старше него. Нигде не учился. Он так и не закончил школу, зато стильно одевался и, несмотря на свой маленький рост, пользовался успехом у девушек. Вскоре Дукваха женился на 17-летней красавице с ростом манекенщицы по имени Зина. Она была выше него на полголовы. Однако женитьба не мешала ему по-прежнему общаться с компанией друзей, среди которых чаще всего бывал Руслан Хасбулатов. Трудно было понять, что их объединяет. Вечно на взводе, нервный и энергичный Дукваха и спокойный, уравновешенный, невозмутимый Руслан.
Руслан жил с матерью, двумя старшими братьями и сестрой, а Дукваха - с родителями, старшим братом и двумя младшими сёстрами. Вместе с ними жила и овдовевшая жена его самого старшего брата, Маруса, с тремя малолетними дочерьми. Марусой она стала в доме мужа, родня которого, как это традиционно принято в чеченских семьях, дала снохе новое имя. Почему Маруса? Видимо, это имя ассоциировалось с её внешностью, характерной больше для
русской, чем для чеченки, – она была зеленоглазой блондинкой. На её косы засматривались прохожие и водители проезжавших мимо машин.
У неё был очень весёлый нрав. Но мне больше импонировала обаятельная и романтичная, увлекающаяся Пушкиным и Лермонтовым, Зина. Наши взаимные симпатии нещадно эксплуатировались взрослыми. Не каждая свекровь станет делать замечания впрямую, так что доводить до сведения Зины её упущения поручалось мне. А она ни разу не обиделась на меня за «мои» наставления. Зина каждый раз удивлённо вскидывала брови и совершенно искренне восклицала: «Да??? А я и не знала!».
Как-то раз она зашла к нам, поздоровалась с моей мачехой и,украдкой многозначительно указывая глазами на дверь, сделала мне знак выйти. «Тебе записка», - прошептала она уже во дворе. «Мне?! От кого?» - не поняла я? «От Руслана», - сказала она и протянула сложенный в несколько раз листок, вырванный из ученической тетрадки, исписанный мелким, округлым почерком.
Я часто встречала Руслана у Дуквахи, но комнату, где они собирались, я всегда обходила стороной. Дукваха ни о чём не подозревал. На беду Руслана, об этой переписке пронюхала Маруса и, чисто в духе чеченских снох, обложила его данью. «Я кое-что знаю, - объявила она ему обличающе. – Отныне ты приходишь только с конфетами».
Руслан воспринял «шантаж» всерьёз и стал поставлять ей конфеты и другие сладости, ну а Маруса не отказывалась. Об этом стало известно Дуквахе. «Ты знаешь,- гневно отчитывал он провинившуюся невестку, - что у него нет отца? Где он должен брать деньги, чтобы каждый день покупать тебе конфеты?!» Та извинялась и говорила, что Руслан «просто шуток не понимает».
Глядя на свои фотографии тех лет, вижу, что выглядела тогда взрослой не по годам – мне было тогда не больше 13-ти. Умственное же развитие, очевидно, значительно отставало, иначе зачем бы я стала отдавать личные письма на хранение, пускай и родственнице. Это можно было оправдать, разве что, паническим страхом того, что их может обнаружить кто-нибудь из домашних. Теперь я понимаю, насколько безобидным было их содержание, но тогда я ощущала себя преступницей.
Одна из моих двоюродных сестёр, Равзан, старше меня лет на семь, была в моих глазах старой девой. Ей-то я и отдала на хранение письма. Жили они у того самого крана с водой, где собиралась на свидание молодёжь со всей округи. И здесь она, как выяснилось, и просвещала любопытных на предмет содержания нашей переписки.
Читая очередное, неожиданно гневное, письмо Руслана (а мне ещё не было известно о вероломстве Равзан), я никак не могла взять в толк, в чём меня обвиняют. Но когда дошла до того места, где было сказано: «О содержании моих писем тебе становится известно всей 1-й Алма-Ате...», всё встало на свои места.
Я не разговаривала с Русланом ни до, ни после того письма. Я вообще с ним никогда не разговаривала. Видела его в последний раз в Алма-Ате в 1959 г., когда мы на станции ждали отправления поезда, направлявшегося в Чечено-Ингушетию. Спустя какое-то время я получила письмо от сестры, которая, между прочим, сообщала, что Руслан, вроде бы, разбился на учебных полётах и длительное время лежал в госпитале, а позже уехал в Москву.
Вспомнила я об этом случае спустя почти 40 лет, в начале 2000 г., когда в результате массированных бомбовых и артиллерийских ударов российской армии вновь опустела столица Чеченской Республики, а её жители – те, что остались в живых, - рассеялись по миру. Кто-то ютился в палатках в Ингушетии, кто-то - у знакомых, кто-то – у близких или дальних родственников.
Я приехала в Москву к своей старшей сестре на несколько дней, проездом, не подозревая, что у неё уже находится пять человек беженцев – две грузинки из Грозного и та самая двоюродная сестра Равзан со своими двумя взрослыми дочерьми. Тогда я и вспомнила ту давнюю историю и спросила, как она могла предать моё доверие. Ответ меня поразил: « Он же был некрасивый!»
- Речь не о нём, а о твоём поступке. Ты же была уже взрослая. В какое положение ты меня поставила, - не отступала я. И тут Равзан прорвало.
- Этот Руслан заслуживает гораздо худшего! В том, что сейчас происходит в нашей республике, есть доля и его вины! Разве не он тогда развязал руки так называемой оппозиции? Не он их науськивал из своего штаба в Толстой-юрте в 1994-м?! Не помнишь?! – парировала она.
- Как не помнить? Помню. Выходит, ты всё это предвидела?
- Я эту квартиру зарабатывала на «Красном молоте» 20 лет, а теперь от неё и стен не осталось! – с жаром продолжала она, явно игнорируя мои возражения.
- Ну, тебя занесло...
- А ты его оправдываешь?!
- Нет, но я не вижу тут связи с теми злополучными письмами.
- Как не видишь?!Это же Руслан их писал!
Поняв, что мне не сломить этой железобетонной логики, я предпочла сменить тему...
В следующий раз я увидела Руслана уже в Грозном, в 1991 г., в президиуме конференции, проходившей в актовом зале нефтяного института, когда он в очередной раз приезжал с инструкциями из Москвы. Он не раз бывал в республике и раньше, и даже выступал на телевидении, но лицом к лицу я с ним ни разу не столкнулась. Хотя время от времени мы и шутили с его братом Ямлиханом, моим коллегой, по поводу нашего несостоявшегося родства.
Ямлихан был человеком рассеянным и немного странным. Однако у него был весьма острый глаз, и ему не было равных в качестве дежурного критика. Его анализ передач отличался остроумием, точностью, вниманием к деталям. Лучше других у него получались обличительные передачи. Правда, по выражению его лица было трудно понять, ругает он человека или хвалит.
Какое-то время мы работали с ним вместе в редакции художественных программ и частенько ссорились, но во вражду эти ссоры не переходили. Причина разногласий заключалась в том, что программы Ямлихан делал экспромтом, на чистом вдохновении, не видя необходимости в каких бы то ни было предварительных контактах с выступающими. В день же записи, или эфира, люди приходили в студию, не зная даже темы, то есть, совершенно неподготовленными. Хотя признаюсь, что этот принцип работает в критических передачах, где вопрос на засыпку застаёт врасплох и не позволяет скрыть истину за хорошо отрепетированной демагогией.
О рассеянности Ямлихана ходили анекдоты. Рассказывали, как однажды творческое вдохновение, посетившее журналиста в переполненном вагоне трамвая, настолько оторвало его от действительности, что он забыл, где и зачем находится. Сначала он наблюдал за пробегавшими за окном трамвая домами, держась за спинку сидения у самого выхода. Затем, достав из кармана ручку и блокнот, стал что-то торопливо записывать, да так увлёкся, что вышел из трамвая, начисто забыв о двух своих детях, которых вёз в детский сад. Вспомнил он о них, лишь когда увидел здание садика.
А про другой случай Ямлихан рассказывал сам. К находившемуся на лечении в одном из санаториев республики Ямлихану приехала жена. Она долго ждала его в холле, понимая, что рано или поздно он должен там появиться. Так и случилось, но... муж прошёл мимо, буквально в сантиметрах от неё, держа в руках прозрачный пакет с полотенцем и мылом и оглядываясь по сторонам. Жена бросилась ему вслед, но момент был упущен – супруг успел скрыться в отделении процедур. Её не пустили – «мужское отделение».
В ожидании прошло ещё два часа, и, наконец, она, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, обнаруживает в дверях процедурного отделения глядящего на неё в упор Ямлихана. Не отрывая от неё взгляда, он направляется в её сторону, и, когда она уже с облегчением вздыхает..., ныряет в другие неприступные двери. В результате она до вечера просидела в холле в ожидании своего неуловимого супруга. Ямлихан рассказывал мне впоследствии, что всякий раз окидывая взглядом холл, он с удивлением отмечал про себя поразительное сходство сидящей в кресле женщины со своей женой, особенно изумляясь тому, что и платок, и пальто незнакомки точь-в-точь как у его жены.
Сотрудники телевидения не раз вспоминали, как Ямлихан, будучи ещё молодым журналистом, получил задание подготовить материал о праздновании 1-го Мая для газеты «Ленинский путь», где он тогда служил. Ямлихан задания не выполнил. Говорят, что у редактора газеты была истерика и ему пришлось самому спасать положение.
И вот как раз в этот период Ямлихан приходит к зам.председателя Комитета по телевидению и радиовещанию Н.Г.Петрову с просьбой принять его на работу. Петров звонит редактору газеты и начинает осторожно расспрашивать о Я.Хасбулатове. Тот, мгновенно поняв ситуацию, тут же отвечает вопросом на вопрос: « Уж не к вам ли он собрался? Я вам запрещаю, - кричит он в трубку, - слышите, запрещаю брать его на работу! Да это мой самый лучший работник! На нём вся газета держится! Ни в коем случае! У вас там и так достаточно сильных журналистов, а у меня он один!» . Н.Г.Петров, разумеется, не веря своей удаче, в тот же день издал приказ о зачислении Ямлихана в штат, но очень скоро понял, какую недобрую шутку с ним сыграли.