Врут люди, что с годами всё забывается. Люди к старости забывают, что происходило с ними вчера или неделю назад, но события, полувековой и более ранней поры, встают иногда перед глазами очень даже явственно и четко. По крайней мере, у меня, на восьмом десятке лет жизни. Ну, надо же! Уже на восьмом! Время, времечко! Как же быстро оно пролетело. Но об этом начинаешь задумываться только сейчас, как говорится, под занавес. А тогда…
Небольшое село Куяча, затерявшееся в горах Алтая. Шестидесятые годы прошлого столетия. Лето. Жара. Июль. Самый разгар сенокосной страды. Идет, как тогда говорили, заготовка грубых и сочных кормов для совхозного, крупнорогатого, и не очень крупного, и даже не рогатого, скота.
Село в это время года как будто вымирает, всё взрослое население вместе с ребятишками трудятся на горных склонах, ползая по ним, кто пешком, кто на лошаденках, изнывая от жары, паутов, мечтая, о скорей бы, наступившем, вечере.
Конечно, кое-кто в селе остался. Вон продавщица из сельповского магазина выглянула, из кузницы, что на берегу речки, раздаются удары молотом по наковальне. В детском садике малышня пищит. А вот контора пуста, управляющий фермой и бригадиры там, где люди все, на сене.
Самые мелкие ребятишки, которые садик переросли, но для работы на лошадях еще маловаты, все в эту пору на речке, в паре-тройке небольших омутков, или, ими же сделанных, запрудах из камней. Запруды эти очень по душе гусям местным пришлись. Им, бедным, и поплавать то негде, глубина обеих речушек, как говорится, воробью по колено. Вот так и плещутся, то пацаны, то гуси, или те и другие разом. Разводили несколько семей и уток, но тех было гораздо меньше.
Занималась мелюзга и ловлей рыбы. Громко сказано – ловлей, но ведь рыбачили же. Если потихоньку приподнять камень, под которым притаился вьюн, то самодельной острогой из вилки, которая проволокой примотана к палке, можно и приколоть его, но зачастую, точнее, почти всегда, мимо, вьюн он и куячинской речке вьюн. То ли дело, стащить из дома занавеску из тюли, нет, не капроновую, а ту, советскую, из ниток, причем довольно толстых. Белую и тяжелую. Вот и тянут, бедолаги, вдвоем за концы этого импровизированного невода, конечно, без палок, преодолевая сопротивление воды, которая не желает быстро проскакивать через тюль. За счастье можно считать несколько пойманных мульков. Именно мульками мы звали самую мелкую рыбку в наших речках, зачастую ростом меньше мизинца этих горе-рыбачков.
Вся деревенская живность старается в такие жаркие дни спрятаться от палящего солнца. Свиньи, хряки ищут в жару еще не высохшие ямы и канавы с водой и грязью на улицах сельских, зарываются в них так, что только пятаки торчат для дыхания. Кайф полный! Нередко можно встретить эту живность и в забоке, что по обеим сторонам речки. Аж вздрогнешь, когда услышишь предупреждающий хрюк, а это, оказывается, мамаша с доброй дюжиной своих отпрысков, присосавшихся к ее сиськам, лежат в тенёчке, что сразу и не заметишь.
Те же, у которых чувство голода пересиливает жару и не в кайф лежать им по уши в грязи, своими пятаками в очередной раз перепахивают ближние склоны гор, питаясь различными корешками.
Куры и те своими куриными мозгами додумались, как от жары можно спастись. В рыхлой земле роют углубления, как гнезда, ложатся, распушив крылья. Конечно, не все. Другие в тень, как и всё живое, стараются скрыться.
Хорошо, если в домах на окнах есть ставни, закрывают окна наглухо ими. И прохладней становится и мухи не так досаждают. Мухи, это бич в жару. Если оставить входные двери открытыми их набивается в комнаты столько, что ни о каком отдыхе не может быть и речи.
Мухи наглые. Норовят вперед ложки с супом в рот залететь. А особенно раздражает, наверное, многие это испытали на себе, когда одна и та же муха неоднократно садится на тебя, а ты никак не можешь ее отогнать. Какой там сон, какой отдых!
Кто-то посоветовал в такое время отдыхать в бане. Действительно, и прохладно и мухи, кажись, не любят банно-дымного запаха.
О том, что в такие дни творится на сеноуборке, я уже писал в своих воспоминаниях ранее. Там не спрячешься, не скроешься от палящего солнца и от тварей-паутов, которые с лёту так всадят своё жало в спину, что в дугу согнешься и от боли и от неожиданности.
Село же старается притаиться до вечера, будет ждать, когда спадет жара и можно что-то сделать, опять же силами мужиков, женщин и детей, вернувшихся с сеноуборки. А больше и некому, в деревне немощные старухи и подрастающее поколение, хотя и они сызмальства в работе. В магазин сбегать, присмотреть за малышней, да мало ли что еще приспичит.
Наконец наступает долгожданный, спасительный вечер, которого ждали и люди и вся живность куячинская. С разных, а вернее, с трёх, концов села к конторе подъезжают три ГАЗ-51, бортовых, со скамейками в виде досок поперек кузова, которые имели привычку всегда падать на пол, то с одной, то с другой стороны. Не пустые, а когда в кузове будет битком народа.
Управляли этими тремя единственными грузовиками в ту пору, три легендарных куячинских шофера. Братья, Сильверст и Трофим Шадринцевы и Затей Клепиков. Это про них тогда беззлобно шутили – “Силька, Трошка и Затей, привезли вчера гостей”. Были в селе еще и бензовозы с молоковозами, но те в счет. А номера на бортах, причем со всех трёх сторон, у этих трех грузовиков были соответственно НЮ 13-56, НЮ 13-57, НЮ 13-58. Спроси сейчас кого-нибудь в Куяче, помнят ли они эти номера машин, спустя шесть десятков лет? Едва ли. Вот вам и картинка из детства.
И еще дополнение к картинке этой. В Куячу прибыли шофера на своих машинах из Горьковской области для оказания помощи в уборке урожая. Машины у них вроде такие же, как и у куячинских шоферов, но двигатели почему-то перегревались беспрестанно, вода в радиаторах закипала постоянно. А однажды я был свидетелем вот такого случая.
Отправили одну такую машину за рабочими в Ергату. Водитель, загрузив людей, с горем пополам, поднялся на ергатинский перевал, но увидев, куда ему предстоит спуститься, категорически отказался это делать. Вылез из кабины, встал на крыло, посмотрел вниз.
-И вы хотите, чтобы я с полным кузовом людей, здесь спустился? Я что, по-вашему, похож на самоубийцу? Нет уж, увольте!
После долгих уговоров, пришлось вниз его отправлять пустым, а самим, вслед за ним, шагать пешочком.
В конторе совхозной шоферам дали разнарядку, кому, куда ехать, забирать работников. Один рванул в Ларионов лог, другой в Ергату, третьему Дальний Тоурачек достался. За один рейс, конечно же, всех не увезут. Как обычно, первым рейсом увозили женщин и мужиков, оно и понятно, дел по дому за день никто за них не сделает, спасибо соседке-старушке, если еще хлеб на них купит в магазине.
А ведь были в Куяче в то время и такие семьи, когда на сеноуборку уезжали целыми семьями. Дома во дворе оставалась собака в лучшем случае, которая с радостью впускала всех входящих. И фишка с замком на входной двери была почти одна и та же. Навесной, амбарный замок, с давно потерянным ключом, устанавливали так, будто он закрыт, а пошевели его, он и откроется. Или еще смешнее. Можно заткнуть нахлестку палочкой и вся любовь. И ни одного случая воровства в селе, да и воровать то, по сути, нечего было.
Оживать стала деревня к вечеру, наполняться голосами приехавших хозяек, торопящихся скорей накормить свои шумные и голодные хозяйства. Скрипят по улицам телеги с пасечниками и пасечницами, вернувшиеся со своих многочисленных пасек. То тут, то там, слышны звуки тракторных моторов.
-Тега, тега, тега! – кричат в одном конце села, созывая к дому стадо гусей.
-Ути, ути, ути! – это уже к уткам относится.
- Типа, типа, типа! – этот клич к курам раздается почти в каждом дворе.
- Цыпа, цыпа! Цып, цып, цып! – так к цыплятам можно обращаться, но они и без приглашения, тут как тут. Норовят тебе и на голову запрыгнуть, если что.
А вот свиней даже и не надо приглашать. Эта скотина уже давно поняла, что приехала хозяйка, и уже с полчаса истошно визжит у своего пустого корыта. А те, кто вовремя не расслышал шума подъезжающих машин, теперь пулей несутся с горы, чтобы не упустить своё законное ведро пойла.
А вот как подзывать это свиное братство, уже и не помню. Чух-чух – может быть, а может и нет. У них и клички то у всех почти одинаковые были, если хряк, то непременно Борька, если свинка, то Сина. Возможно, хозяева и более экстравагантные имена своим хрюкающим давали. Не ведаю. Хотя зачем? Недолгая у этих пятачков жизнь, нечего и придумывать.
Приехавшим вторыми рейсами пацанам и девчонкам предстояла своя работа. Это полив огуречных гряд в первую очередь, а потом и других грядок, что в огороде.
Особенно не нравилось поливать огурцы на этих длиннющих грядках, сделанных весной из навоза, который накопился за зиму, как в стайке, так и в куче возле нее. Не меньше десяти раз сбегаешь на речку с двумя ведрами, а потом ковшиком разлить эту воду в каждую лунку нужно.
Но как-то не принято было у нас в ту пору говорить слова, типа, не хочу, не нравится, не буду. Надо, значит надо. И это не обсуждалось.
А между тем приближалось время возвращения с пастбища стада коров сельчан, многочисленных Дочек и Ночек, Красуль и Нежданок, Маек и Веток с Вербами, где каждая из них была в своей семье полноправным ее членом, поилицей и кормилицей. Ведь на сенокос каждому клали в сумку бутылку молока, кусок хлеба, пару яиц, пару огурцов, если уже появились они. Вот и весь обед. Смешно, но до сих пор помню, как мне мать всегда наказывала, чтобы я не выбрасывал пробку, которой затыкалась бутылка. А пробки то совсем не дефицитные, были сделаны из куска газеты. Видно, не охота ей было каждый раз крутить новую.
Отвлёкся, малость. К приходу стада в селе готовились заранее. Выставлялись посты на каждом перекрестке, у каждого переулка. Шучу насчет постов, просто хозяева, хозяйки, зачастую девчонки и пацаны должны были встретить свою кормилицу и сопроводить ее до дома. Коровы, они ведь как девушки, могут заболтаться с подругами и дом свой пропустить. Опять шучу.
И вот со стороны Партизана слышатся сначала крики пастуха и громкие щелчки бича, уж только потом показываются первые коровы. В отличие от хозяек своих кормилиц, лексикон пастуха состоит сплошь из матов и проклятий, и привести его на странице, ну, никак, не представляется возможным.
-Куда это ты, мать-перемать, попёрлась! А ты что стоишь, опять же и в крестики и головушку мать! – подкрепляя свои слова щелчками бича. Может, пока гонит стадо до села, кой-какой коровенке или телку перепадает этим бичом, но в селе он щелкает им только для острастки.
Стадо коров и телят довольно большое, никак не меньше ста голов, а может и гораздо более, уже прошагали с выпасов километров пять, тяжело дышат, у некоторых из большого вымени даже струйки молока наземь стекают. И у коров, как и у людей, у каждой свой характер, свои нравы и привычки.
Одна, спокойно подошла к своим воротам, пару раз помычала для приличия, мол, я пришла, молочка вам принесла. Выходите, встречайте.
Другая начинает на всю деревню истошно порозовать, непонятно, что этим рёвом хочет выразить.
А вот третья, пройда, будто и не заметила, что уже двор свой давно прошла, глаза вылупит и чуть не бегом в другой конец улицы. Вот для таких коровушек и дежурят с хворостинами пацаны и девчонки, загоняют по принуждению их во двор свой.
Присутствие коров в селе можно безошибочно определить и по запаху. Или пастух не даёт им в пути справить свою нужду или уж так они устроены, но как только доходят до своего дома, бывает и посреди улицы остановятся и, изогнувшись, выливают из себя накопившуюся жидкость. Аммиачные запахи плывут по деревне, перемешиваясь с запахами, что покруче этой мочи.
- Андрей! А мою корову где потерял? – обращается одна из женщин к пастуху.
Тот, сидя на коне, оборачивается к женщине. В руках бич, в тороках привязан плащ-дождевик, непременный атрибут пастуха.
- Вот скотина! Далее трёхэтажный мат в адрес недостающей коровы. Да я ее вот давеча только с Евстигнеевой коровой видел.
Дергает за повод бедную лошаденку, и бегом назад. Уже через несколько минут слышны его радостные возгласы, то есть мат на мате, подкрепляемый оглушительными щелчками бича. И вот уже бедная коровенка бежит впереди его лошади к своей хозяйке, будто бы ища у той защиты за свою самоволку.
К другой женщине пастух обращается сам.
- Мария, корова то ваша в охоту пришла, целый день бесилась. Всё боялся, караулил, как бы не убежала куда.
Ну вот, еще одна забота у хозяев. Надо вести буренку в пункт искусственного осеменения, быков то в Куяче к тому времени перевели всех, или почти всех. Точнее не в курсе.
Зато вспомнилось почти забытое мной слово из детства, это когда нужно отогнать корову от чего-либо, ей кричали – ЦЫЛЯ! Зачем, почему и что означает слово ЦЫЛЯ, не ведаю, но до сих пор в ушах: -Цыля! Пошла отсюдова, змея ты, подколодная! Все грядки истоптала!
Говорят, если муж с женой долго живут вместе, то они становятся похожи друг на друга. А я думаю, что это относится и к домашним животным. Вот как бывало, увижу невзрачную корову, с уродливо изогнутыми рогами, так перед глазами встает семья Вяткиных. Николая Николаевича, Лидии Яковлевны и сына их Валерки. Не кто-то конкретный из них похож на нее, а вот просто гляну на морду ее и вижу, что это их корова. Похожа.
Ну как бы там не было, а вечерняя управа к концу подошла. Живность накормлена, коровы подоены, ужин на скорую руку тоже сварганить успели. Некоторые даже баньку успели по легкому протопить и помыться. А коли телевизорами в ту пору в Куяче совсем не пахло, то единственным местом досуга являлся местный клуб.
А в клубе вечерний киносеанс заурядного, на несколько раз уже просмотренного фильма и несколько партий игры в волейбол, там же, на площадке.
Летние ночи коротки. А завтра снова на работу, на крутые горы, на солнцепёк. Одно желание – хоть бы дождь пошел скорей. Тут уж не до “мушкования”. Что, не знаете, что это такое? Конечно, откуда вам это знать, вы же не жили в Куяче в то прекрасное время. Скорей всего, это по-куячински измененное слово “мышковать”. А если один парнишка говорит другому “пойдем, помушкуем”, то это значит - пошли, покрутимся возле девчонок, может до дома удастся проводить какую-нибудь из них. “Мушкетеры”, блин.
Это уже потом, по прошествии нескольких лет, появится другой термин, связанный каким-то образом с палками. Но это, как говорит дядька в телевизоре, уже совсем другая история.