Бухара вчера, сегодня, завтра... 6

Голиб Саидов
          Сказать по-правде, уже на третий (или четвёртый?) день своего пребывания в Бухаре, я сбился со счёту и перестал считать дни. Ибо все они стали похожи друг на друга в одном: всякий день делился на два основных события - на обед, и на ужин. В обязательном порядке, к обеду я должен был навестить кого-либо из ближайших родственников, а каждый вечер, ближе к ужину - как правило - меня ждало официальное приглашение к одной из племянниц. И всякий раз, меня ждал приблизительно вот такой дастархан (см.фото).


032


          Никогда прежде я не думал, что стану бояться еды. Никогда мне и в голову не могло прийти мысль, что смогу отказаться от спиртного. Но здесь... Я откровенно стал бояться того и другого. Но - как вы вероятно понимаете - деваться было некуда.
          Правда, разнообразия ради, иногда меня приглашали не домой, а в кафе или ресторан, что - однако - ничего не меняло: менялась лишь обстановка, еда же и выпивка всегда присутствовала в изобилии. Как например, вот здесь, в молодёжном кафе, где в самом конце, официант принёс нам огромное блюдо в виде корабля, со множеством мясных шашлыков и жареных баварских колбасок - так называемый "Титаник". И в самом деле, некие параллели невольно проносятся в мозгу, обозревая эту гастрономическую катастрофу.

         
https://youtu.be/jnuADGM0zcQ


034


           "Мясной Титаник" мы так и не смогли осилить, а вот от этого крем-супа я был просто в восторге. Признаться, мне и самому довольно часто приходится готовить подобные вкусняшки (с грибами, с цветной капустой, со шпинатом и прочими овощами), но тут... я так и не смог для себя определить все его исходные ингредиенты и выяснил лишь после того, как обратился за разъяснениями к официанту.
           Словом, вечер удался на славу! Я с трудом дополз до своей кроватки и крепко проспал до самого утра. А утром, едва продрав глаза, я застал очередную идиллию: на этот раз, уже бухарскую...


https://youtu.be/M-JraSwI-ss


           В родительском доме, у младшего брата в гостях, куда я перебрался накануне, дабы почувствовать себя снова самим собою. Таким, каким я помню себя, когда жил, окружённый родительской заботой. Здесь всё сохранилось в том самом виде, как было и при папе с мамой. Обстановка в их комнатах осталась практически в том же виде, что и прежде: тот же самый папин старый книжный шкаф, с томами классиков мировой литературы и с полным собранием (55 томов) сочинений Ленина, те же самые семейные фотоальбомы, бережно собранные и сохранённые братом на отдельной нижней полке... В общем, я попал в тот прежний свой родной мир, от которого почему-то так сильно защемило в груди и сделалось очень грустно и в то же самое время, так радостно, хорошо и приятно.
            Я думаю, что меня поймёт лишь мой ровесник, с которым у нас было одинаковое советское прошлое, связанное с беззаботным детством, со всевозможными многочисленными играми во дворе, со  свободно посещаемыми кружками во Дворце пионеров, с путёвками от ВЦСПС в санатории и детские лагеря, с бесплатными медициной, образованием, квартирами... и ещё кучей всего того, что сегодня может присниться лишь в фантастическом сне нашим подрастающим внукам.
            Сейчас, чтобы купить квартиру, наши дети вынуждены брать ипотеки с непомерными процентами с тем, чтобы выплачивать потом её многие годы. Платить немалые деньги за детский сад, за частную школу, а если кому повезёт - и за высшее образование. За всё то, что нам - их родителям - доставалось практически даром.
            Нет, я не страдаю особой ностальгией по советским временам, ибо хорошо помню все её минусы, с дурацкими транспарантами и "пятилетками в четыре года", и ещё со многим тем, о чём так не хочется вспоминать. Но... если бы я тогда мог себе представить, к какому корыту мы сегодня придём (с чудовищной пропастью и тотальным расслоением на чересчур богатых и бедных), я бы всё-же, наверное, не захотел бы таких перемен. Ибо, мы построили именно тот самый капитализм, которым нас пугали в школах на политинформациях, помните? "со звериным оскалом" и прочее... Маятник истории вновь качнулся в обратную сторону: ценностные и моральные ориентиры общества сегодня сместились совсем в другую сторону - из мифического коммунизма в жёсткий прагматизм, в культ силы, денег и богатства. Сегодня - у кого-то "брюлики" мелковаты, а кто-то как последний бомж, копошится в помойке, в поиске пропитания. И если быть откровенным до конца, то будущее меня пугает и не внушает никакого оптимизма. Это я к тому, что отнюдь не виню власть - виню исключительно только себя, ибо считаю, что только я являюсь той точкой отсчёта, которая способна изменить нравственный климат не только в своём окружении (на расстоянии вытянутой руки), но и на всей нашей планете в целом. Следовательно, работать следует прежде всего и в первую очередь исключительно над собой.


035а

   
              Вот такие невесёлые мысли прокручивались этим утром, обозревая пробуждающую Бухару, под пение отдельных птичек да под чириканье юрких воробьёв. Однако, время не стоит на месте и куда-то неустанно мчится, подгоняя и нас с вами. Заставляя нас с каждым новым днём что-то планировать, бежать, доставать...  с тем, чтобы к вечеру успеть к ужину и вновь усталыми рухнуться в свою койку.
             Вскоре проснулся Шухрат и мы плотно позавтракав, вновь отправились в старый город, дабы успеть заснять всё необходимое для нашей совместной (с товарищем) книги-путеводителя о родном городе. Кстати, только два города Средней Азии сохранились почти в нетронутом виде (со всеми архитектурными ансамблями, глинобитными домами каркасного типа, словом, со всей инфраструктурой), как города-заповедники. Это - Хива и Бухара. А ежели говорить о количестве достопримечательностей, то Бухара, конечно же, вне всякой конкуренции выходит на почётное первое место. (Чуть не продолжил "во всём мире!")
            
            
035


            Вначале я счёл необходимым заснять самое большое медресе (по числу худжр - 130) в Средней Азии - медресе Кукельдаш, построенное ещё во времена правления Абдулла-хана II. В иерархии власти, унаследованной от Чингисхана, словом "кукельдаш" обозначается одна из наиболее важных придворных должностей. Спонсором Медресе Кукельдаш был весьма влиятельный эмир по имени Кулбаба, который удерживался на должности кукельдаша при нескольких ханах династии Шейбанидов. Эмир Кулбаба Кукелдаш оказал помощь Абдулла-хану II (1561-1598) - наиболее успешному хану из династии Шейбанидов - в момент его прихода к власти.
            В этом медресе учились очень многие видные люди, ставшие впоследствии знаменитыми у себя на родине. К их числу относятся и такие личности, как Садриддин Айни и Махтумкули.
            Между прочим, в первые годы после так называемой "революции", в этом медресе размещался главный офис красного стратега М.В.Фрунзе.


036


           Затем, перейдя улицу, спустился к Ляби-хаузу и заснял ещё одно строение, известное бухарцам как хонако Диван-беги - обитель дервишей и суфиев, которые имели обыкновение проводить тут свои радения и зикры. Здание представляет собой небольшую многокамерную постройку с центральным купольным залом (сторона квадрата — 11,2 м), прорезанным неглубокими нишами по сторонам. В боковые стены и углы здания вписаны худжры.


037а



            После чего, обогнув большой пруд, поднялся по ступеням к скверику, где стоит памятник ходже Насреддину, установленный здесь в 1979 году, по проекту известного скульптора Якова Шапиро. К сожалению, как мне поведали друзья, его не стало совсем недавно, на днях, из-за пандемии.


037


           И конечно же, не мог пройти мимо медресе Нодир диван-беги, раскраска главного портала которого, вряд-ли может оставить равнодушным любого туриста.
            Медресе было построено в 1622 — 1623 гг. визирем Имамкули-хана сановником Надиром Диван–беги в качестве караван-сарая, но в дальнейшем было переоборудовано в медресе. В 1993 г. медресе вместе с другими памятниками исторического центра Бухары включено в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.



036а


           Мне было интересно снимать всё подряд: и мечети, и медресе, и даже вот такие казалось бы невзрачные узкие бухарские улочки, чем-то схожие с теми, что довелось застать, находясь будучи в Венеции и особенно во Флоренции.


038


          Но одной из главных моих целей безусловно было Кош-медресе. Что в переводе означает «двойное медресе», то есть, архитектурный ансамбль, состоящий из двух медресе, обращённых фасадами друг к другу. Одно из них – Модари-хон – было построено в 1566/67 г. в честь матери государя, второе носит имя самого хана и воздвигнуто в 1588-1590 гг. Промежуток почти в четверть столетия, когда Абдуллахан ценой непрерывных походов, сражений и дворцовых убийств прочно закреплял свою власть в Средней Азии, явственно отражен в архитектуре обоих сооружений.
        Но меня привлекла не столько сама история возникновения этого ансамбля, сколько то, что с медресе Модари-хон связана ещё одна удивительная и уникальная личность, о которой мне уже доводилось говорить в прежних статьях на эту тему, но, в контексте данного репортажа, хочется остановиться ещё раз.
         Речь пойдёт о Сергее Николаевиче Юреневе, о котором как нельзя лучше поведал нам И.Губерман в одной из своих работ - "Штрихи к портрету".


039


           Вот лишь небольшой отрывок из этого произведения:

            Был Сергей Николаевич Юренев, к которому они шли, – из дворянского рода, начинавшегося некогда в Польше, а с четырнадцатого века – широко известного на русской службе. Среди них был стрелецкий сотник, прославленный защитой Соловецкого монастыря от шведов, были полководцы, вице-губернатор, деятели искусства и сенаторы.
            А в двадцатых годах прихотливые водовороты российских судеб вынесли Юренева Сергея Николаевича в город Тверь. И служить он стал в музее, попадая изредка в Среднюю Азию (читал лекции по истории живописи и археологии), где чрезвычайно полюбил Бухару, после лагеря навсегда в ней поселившись.
           А на лагерь он по многим своим данным был заведомо обречен: происхождением, способностями, характером. Только миловала его судьба и обходила. Вплоть до самой войны. И еще потом короткое время. В армию не успели его призвать, но окопы он копал все время, пока Тверь не оказалась под немцами. А тогда вернулся в музей. По нему хозяевами ходили германские офицеры. Курили в залах, приводили девок зачем-то, а однажды он услышал, как трое интеллигентного вида офицеров обсуждали неторопливо друг с другом, какие картины стоит взять себе. Вернее, обсуждали двое, третий настаивал на том, что лучше потерпеть до Москвы, где выбор будет несравненно интересней. Услыхав это, Юренев пошел к коменданту города. И был принят. И на отменном немецком языке объяснил, что Германию, страну великую и им вполне уважаемую, такое хамское поведение ее нерядовых представителей – сильно компрометирует. И был учтиво выслушан. И был похвален за визит. И был расспрошен о своем происхождении и приглашен на службу. И был понят, когда неукоснительно твердо это лестное приглашение отверг. И беспрепятственно вернулся в свой музей. А уже назавтра там висели немецкие таблички «не курить» и никто ничего не трогал.
           Сотрудники музея знали, кому обязаны, и не раз об этом с благодарностью вспоминали. Но когда немцы откатились из Твери, когда на третий уже день забрали Юренева в армейскую комендатуру, ни один сотрудник не осмелился туда пойти. Десять лет получил Юренев за «сотрудничество с немецкими оккупантами», и еще счастье, что расстрелян не был. Следователь, симпатичный молодой капитан с воспаленными докрасна белками глаз (столько было срочной работы), сказал Юреневу, что в музее побывал, что ему все рассказали, но безусловно следует карать всех, кто с немцами вообще общался. Вот если б вы взорвали этот музей вместе с офицерами, это было бы по-нашему, сказал следователь. А то поперся разговаривать! За это мы караем беспощадно и не вникая, в этом полная есть военная справедливость. И рука наша настигнет любого, сказал следователь, не разбирая кого, и об этом все должны знать, это секрет политшинели. Тут Юренев уж на что был раздавлен случившимся, однако хмыкнул и следователя поправить попытался. Но капитан от лекции на тему, что такое «секрет Полишинеля», отмахнулся с презрением и сказал, что слова эти сам лично слышал от председателя трибунала, а тот – полковник. Так что секрет – он именно секрет политшинели. И отправил Юренева в камеру, благо была в Твери тюрьма, а в ней кто только не сидел за время ее существования, – хрестоматия была, а не тюрьма, пособие по истории российской.
           В лагере непостижимо как, но выжил слабогрудый Юренев, а после поселился в Бухаре. Здесь работал сторожем, рабочим на археологических раскопках, никуда больше по искусствоведческой части не поступал. Но с годами обильное паломничество к нему возникло: необыкновенным знатоком Средней Азии, истории ее и культуры показал себя Юренев. А он тем временем нищенскую пенсию себе заработал и сейчас, хоть и является достопримечательностью города, а в новую квартиру наотрез отказывается переезжать. Хотя живет в каморке, в стене.
          – Где, где? – переспросил Рубин.
          – Сейчас придем, увидите, – ответила спутница и продолжила восторженный рассказ: – Муллы при встрече кланяются Юреневу первыми. И не только за образованность и известность. Он еще слывет святым у верующих мусульман.


040


           Я специально зашёл во дворик, чтобы заснять эти две худжры, в которых жил этот великий человек, которого ребятня моего возраста звала "бобои катта-калон", в силу его высокого роста.
           Когда я был ещё совсем маленьким ребёнком, окружавшие меня взрослые, часто играя со мною во всякие игры, порою, заходили ко мне сзади и, плотно приложив свои ладони к моим ушам, крепко обхватывали мою голову и приподнимали меня высоко над землёй, произнося, при этом, ставшую потом такой родной и привычной для меня, фразу: "Хочешь увидеть Алексея-бобо? Во-он он!" Я смеялся вместе со всеми и пытался рассмотреть: где-же этот загадочный Алексей-бобо, но никого перед собою не видел.
         Почему Сергея Николаевича Юренева звали "Алексей-бобо", мне так никто и не объяснил. Да это и не важно.
         Сейчас, по прошествии стольких лет, часто вспоминая свои детские впечатления, я очень сожалею, что ни разу так и не встретился с этой незаурядной личностью. А ведь он жил совсем рядом со мной! Мне было 18 лет, когда его не стало. В таких случаях принято говорить "не судьба".