Вот если бы у нас была возможность перенестись, этак, лет на пятьдесят вспять, в самую, что ни на есть, алтайскую глубинку, в село, под мудреным, названием, алтайским, непереводимым, подсесть на брёвнышко, рядышком к двум, уже немолодым мужикам, и послушать, о чем они неторопливо разговор ведут, то мы бы услышали примерно следующее:
- Здорово живешь, кум. Садись рядышком, отдохни, малость. Путь то куда держишь, со сранья самого?
- И тебе не хворать, кум. Оказия приключилась у нас со старухой вчерась. Беда, одним словом. Ты же знашь, какой дурень, у нас Васька, но такое отчебучить, не у каждого ума бы хватило. Этот охламон, ведь чего удумал то, жениться, мол, хочу и точка. Да кто же за тебя пойдет, дубина ты, стоеросова, пьянь беспробудная. А он снова да ладом – посылайте сватов, пора пришла.
- Да, дела-делишки… А сам то он где сейчас?
- Да где ему в эту пору быть, дрыхнет дома. Они с Витькой соседским, до полуночи спать не давали, всё куролесили.
- С трактора то его, не сняли еще?
- А кто его знает. Вчера мимо дома пролетел, или уснул, или еще чего. Смотрю, уже с Хобды несется обратно. Ну, я так думаю, долго не порысачит, снова с вилами на ферму пойдет, жених, грёбаный.
- Ты вот что, кум, посиди тут со мной, охолонись малость. Когда Васька проснется, он ведь всё равно мимо нас не пройдет. Есть у меня задумка одна. А пока посидим, покалякаем, нам, может, кто чего скажет. Трындеть, то, все мастаки у нас.
- А ты, кум, вчера в сельповский магазин не ходил за пивом? С Бийска, говорят, бочку жигулевского привезли. Кислятина, страм в рот взять. А наши, то дорвались, дузят и дузят его. Мишка Микшин, так тот и уснул там же, на завалинке, напруденил полные штаны себе, и хоть бы хны, лежит, похрапывает. Ни стыда, ни совести.
- Нет. Я вчера у Андрея Антоновича коня попросил, теленка поискать, второй день домой не приходит. Да и конишка еще уросливый попался, и чё не так, чем не угодил. Сначала, чуть зубами не цапнул, хотел подпругу подтянуть, потом сбросить пытался, когда стеганул его прутом легонько. И теленка не нашел и сам уханькался. Пришел домой, а тот у воротчиков стоит и порозует недовольно. Что, мол, не видишь, я пришел. Пристебай, мамай, губастый!
- А я, намедни, на почту ходил, пенсию получать. Домой прихожу, пересчитываю, одна десятка лишняя. Я еще несколько раз считаю, всё равно восемь, а не семь. Десяток этих. Ну, я тут смикитил, а потом и дотункал сразу, что меня, Мария Дмитриевна, на вшивость проверяет, принесу, или нет, эту лишнюю десятку обратно.
- Ну, не знаю, не знаю… И что, принес?
- Принес. Она так удивилась и обрадовалась. Благодарить начала, сделала вид, что и взаправду, просчиталась.
- Ну-ну…
- Доброго здоровьица, мужики! Вы тут мужика мово не видали, не пробегал к магазину?
- Да нет, кума Матрена, не пробегал. А что, должон?
- Замудохался, говорит, я с работой твоей, сбегаю в магазин, хоть курева возьму. А сам стоит, глазёнками своими, бесстыжими, пилигает, ну точно, где-то на бутылку занять успел, идол окаянный. Вот пусть только домой заявится пьянёхонький, я ему, точно, зенки повыцарапываю, так и передайте, если на глаза вам попадется.
- Эх, ма, жизнь наша Бекова, нас …, а нам некого! Попадет ведь мужику не за понюх табака, которого, скорей всего, и домой то не принесет. У тебя, кум, как дела с ногами то? Я, то, вот совсем обезножил. Мочи никакой, особливо ночами. И крутит и мозжит, спасу нет. Пришлось вот корову на прошлой неделе сдать. Без молока теперь остались. Да много ли мы с матерью и пили то его. Вот по покосу скучать буду. Мне ведь с той стороны Сосновой все лога как на ладошке, где прошла моя колхозная молодость. Сяду под березой отдыхать, смотрю, и будто дом свой вижу, которого уж в помине нет, отца с матерью, братьев своих.
- Э, паря. У меня самого, тот же коленкор. Да вот еще правая рука совсем отказывает. Веришь, нет, я даже не могу, иной раз, и кружку пива ко рту своему поднести.
- Ну, тебе, кум, еще можно стаканами попробовать, коль кружками совсем уж невмоготу станет. А ты читал объявление на магазине, чтобы люди шли к загону в Евсеевом, опознать своих убиенных овечек. В последнюю грозу так шандарахнуло на Евсеюхе, что сразу 23 овечки так и скатились со щебешков вниз.
- О, глянь-ка, никак Гришка бежит. Погодь, погодь, Григорий, тут тебя Мотря твоя искала. Не нашла? Дуй тогда домой скорее, грозилась большой пистон тебе вставить. Нет, про размер не распространялась, но скорей всего, самый большой припасла. Да бутылку то, получше, спрячь, а то все видят.
- А вон, ну надо же, и сынок твой проснуться изволил. Ты, кум, сиди и поддакивай мне, когда надо будет. Сейчас я с этим, горе-женихом, разговор вести буду.
- Здравствуй, Васятка! Ты куда это лыжи то свои навострил? Бежишь, даже поздоровкаться некогда. Трактор свой, небось, завести торопишься. К марухе своей ехать. Небось, заждалась, бедная, все глаза проглядела, тебя дожидаючись. Вместе с тёщей будущей.
- Ты чего мелешь, старый! Плохо спал, личоли? Какой трактор, сегодня воскресенье, маруху какую-то приплел.
- Ну, как-же так, милок, мы выполнили вот с отцом твоим, просьбу-приказ вчерашний твой, а ты вроде как взад пятки намылился уже? Струхнул малость, а? Жим-жим сыграло.
- Вы чо! Ополоумели тут совсем, сидя на бревне этом. О чем вообще базар?
- Ну, кому может и базар, а кому и … Ты вот вчерась, отправлял своего отца с матерью, идти свататься? Как к кому? Не придуривайся, что не помнишь. К Феньке, к кому же еще. Ахти мнеченьки, к ней по ночам вся деревня ходит? Тебе вот твой отец, вчера то же самое говорил, так ты и слушать ничего не хотел.
- Ну, вот Василий, мы с кумом моим, а твоим отцом, выполнили твою просьбу-приказание, сосватали тебе Феньку твою. Скажи, кум. Слышь, а она и не сопротивлялась долго. Не успели по первой стопке выпить, как она стала шмутки свои собирать. Скажи, кум. Как куда? Откуда нам знать, где вы жить собрались. Что, батя, батя! Ничего не знаем, мать ее тоже рада-радёшенька, такая шара подвалила, дочку, наконец-то, сбагрить.
В общем, Васёк, узлы с тряпками и постелью, там, посередь избы, невеста там же. Ждут, вместе с тёщей, родненькой твоей, когда ты трактор свой заведешь и телегу прицепишь, скарб перевозить. Верно, кум, говоришь, приданым это называется, по культурному, то.
Что, язви тебя, в шары то! Через коромысло, в бога, душу, мать! Пошто ножки то сразу подломились! И в горле пересохло. А вчерась то, батюшки свет, уж такой смелый был. Пошел вон отсель. Считай, что пошутили мы с кумом на этот раз. Но учти, второй раз мы шутковать шутки не будем.
- Глянь, глянь, побёг то как! Вприпрыжку! А что ты, кум, насчет беды то своей, мне калякал, давеча? Это, кум, не беда совсем, это Васькино облегчение случилось. Так думаю, что надолго. Может, и до зимы даже.
- Ты, то куда кума с литовкой-то побежала в такую рань. Присядь, отдохни малость.
- Какое там, прясядь. Некогда мне с вами антимонии разводить, надо до Фёдорова добежать, да, закоситься, успеть, пока вражина этот, Всмяткин, не опередил. Мы, бабы, стоим у магазина, рты разинув, жопы раздвинув, а эти то, что вытворяют, все наши покосы уже позанимали, ироды проклятущие. Как на работу идти, так начнут выкобеливаться, то за бочину хватаются, то кила у них вдруг наружу вылазить начинает. Некогда, мужики, лясы с вами точить, как-нибудь в другой раз, а сейчас извиняйте, побёгла я.
- Да, достается бабенке, все сама, да сама. А мужику ейному похрену мороз, пал на трактор и с глаз долой. Слышь, кум, давеча мы про магазин с тобой талдычили, как мужики пиво жигулевское пили на завалинке. А ты помнишь, как на этой самой завалинке, пьяный Терентий, старика Крестьянникова за бороденку подергал. Так вот слыхал, не стали в Алтайске сильно с ним черемониться, три года присудили. Жаль мужика, безобидный ведь Терентий, сам по себе то.
- Я намедни, интересное кино смотрел. В гостях, как-раз, был у Криворуковых. Ты сам, небось, видел, как кукурузник над Куячей все круги нарезал, так вот Анисья то глуховатая на одно ухо, никак не могла расслышать, что там с него талдычат. Ведь не поленилась же, скинула причиндалы свои, полезла на тополину, что в ограде у них растут. Ну, метра на три, получилось у ней вскарабкаться, подставила ладошку к уху, слушает. Мужики внизу сидят за столом, угорают от этой артистки, с погорелого театра. Кирюха кричит ей снизу:
- Ну чего, мать, услыхала-то, ты там поближе, небось, к эроплану то этому?
- Да зазря самустилась то. Всю красавицу свою исцарапала только. С праздником каким-то поздравляют, кричат, что, мол, верной дорогой идете, дорогие наши товарищи! Идите и дальше туда. А куда, не расслышала.
Мужики за столом дружно грохнули от хохота. Они все прекрасно слышали, как с самолета призывают быть осторожным в лесу, беречь его от пожара.
- Глянь, кум, рыбак с удочкой идет, а его давеча Артамоновна и в хвост и в гриву чихвостила, бежала, сломя голову, закашиваться, покос свой успеть застолбить. Ну что, Николаич, как рыбалка сегодня? Видать, далеко вниз спускался.
- Здорово, мужики! Да никакой рыбалки нонче. Тишина, одни дристушки в забоке трещат, да Клавдия Майдурова меня чуть до смерти не испужала. Сидит с удочкой в кустах, напротив избушки своей, как сычиха, молчком. Чуть не наступил ее. Пойду, лучше литовочку возьму свою, да покос свой проверю.
- Ну-ну. С богом, как говорится.
- Счас встретятся там, в логу с Артамоновной, и кина не надо.
- Сосед ко мне забегал, оказывается Генка Ершов из армии пришел, так вот он рассказывал, как встреча проходила. Говорит, как был Генка баламутом и бестолочью, несусветной до службы, кажись таким и остался, если еще не хлеще. Выпил и давай молоть, что ни попадя. И где он только не был, да в каких только секретных войсках он не служил. Сосед говорит, что в каком-то бате. Или в стройбате, или дисбате. Балаболил, балаболил, да так и уснул за столом
- Растуды твою мать! Значит опять сядет на шею своей матери, будет доить ее до смерти. Денег требовать ежедневно на выпивку.
- Привет аксакалам куячинским! Всё сидите, судачите, наверное, уже всем косточки-то на несколько рядов прополоскали? Один я остался.
- Вот ведь, варнак окаянный, глянь-ка, как незаметно подкрался! Ты что, совсем опупел парень, или как ишшо? Ну, вот чо к чему, скажи на милость, испужать нас вздумал?
- А это я, чтобы раззагнетить вас маненько, а то смотрю, присмирели совсем, закемарите, и не дай господь, еще с бревнышка свалитесь.
- Ты бы, Федька, лучше за свою кралю так беспокоился, как за нас. Гляди, опять пойдет девка, своим задом вертеть по деревне, а потом и на передок слабину даст, самустит кого-нибудь невзначай, да и пойдет, напропалую, свиристелка твоя, вразнос.
- Вы чо, мужики! Я же шутейно к вам, а вы сразу зачинаете галиться надо мной. Я ведь вас, пеньков трухлявых, ненароком, не только испужать, но и изнахратить могу.
- В огороде моя Валюха, сгоняй в магазин, говорит, возьми красненького бутылочку, запурхалась совсем на жарище этой. Посидим в тенёчке. Так что, пока, аксакалы, устраивайте и дальше суды-пересуды свои. А мне недосуг. Побёг я.
- Смотри, кум, чего это Заздравин Василий на телеге с флягами по деревне рассекает? В такое-то время. Знать, что-то натворил.
- Тпру, родимая! Здорово были, мужики! Куревом не богаты?
- Здоровей видали! А ты чего это Василий батькович, с флягами, по селу то мотаешься? Заблудился никак? Гурт то твой, на вроде в Партизане стоит. И молоко то, Евсей, в Куяган давно оттартал. Еще давеча молоковоз его по верхней дороге пропылил. Фляги то с чем?
- Да, с молоком, будь оно неладно. Загулял я вчера, самую малость, ну и забыл эти фляги в родник поставить. Скисло оно, проклятущее. А бригадир с управляющим в один голос мне, всё мол, дружок, проквасил молоко, ставим тебе его в начёт, и можешь даже рот свой не открывать. Перечить нам, тем более, не советуем. Вот и езжу по селу, предлагаю людям по дешевке, всё меньше с зарплаты вычтут. Может вам кому, а?
- Ну, заверни к моей старушке, пусть флягу одну возьмет, творог потом сварим, детям отнесем.
- Спасибо, мил человек, ну бывайте, почапал дальше. Ну-у! Трогай, милая!
- Ты мне кум, давеча, про Анисью Криворукову на тополине рассказывал, а я тебе сейчас еще смешнее расскажу историю. Ты видел, поди, нашего нового учителя? Ну, приезжий, потешный такой, в очках и шепелявит. Понадобились ему для опытов школьных, разные виды зерновых. Кто-то умный из мужиков подсказал, ты Александр Иванович, у царя спроси, у него этого добра навалом.
Приперся утром наш очкарик в контору, сам знаешь, по утрам там, от мужиков и дыма не протолкнуться, встал на пороге и громко так:
- Здравствуйте, товарищи! А кто тут будет товарищ Царь?
Ну, ты же знаешь мужиков наших, вся контора пала со смеху! А мужик один подходит к нему и тихонько так говорит:
- Извини, мол, вообще то меня зовут Семен Афанасьевич, а царем меня злые языки нарекли. За глаза, все так меня в деревне называют. Что хотел, то?
Тут пришла очередь нашему учителю извиняться, аж покраснел, бедненький. Вот так-то, кум, с нашими мужиками можно и не в такой просак попасть. У них ведь не заржавеет.
- А как так получилось, куманёк дорогой, что на концерт то, мы с тобой, вчерась не сходили, не посмотрели. И ведь объявления никакого на клубе не было, да и народ то, почти весь, на сене был, не успели приехать, бедолаги. Сколько потом рёву то было! А ведь не местные, едрит твою в корень, артисты то, были. Не с Алтайска, даже не с Барнаула, кажись, все московские.
Один там, говорят, уж больно чудной был, ну чисто на алтайца нашего похож, вместо глазёнок щелки одни только и видно. Впору спички вставлять.
- Эй, Федька! Как вчерашнего мужика, что пел вчера на концерте, звать-величать то? Вот, пестерь глухой! Да погоди ты, с великом своим! Как фамилия того алтайца, певца вчерашнего? Как не алтаец? А кто ж, тогда? Нанаец. Ты глядикося, еще и такие есть. Кола Бельды! Надо же, охламон охламоном, а уже слова нерусские знает. Что стоишь, расшаперился, езжай, давай, куда хотел.
- Ишшо слыхал, что, одна деваха-акробатка, стала со своим телом так изгиляться, будто бы голову меж ног своих засунула, руками обняла их, и на старуху Постничиху смотрит и улыбается. Вот уж не знаю, почему на ее то. А ту колошматить от страха давай, старуха ведь впрямь подумала, что ни в жисть, эта деваха больше на ноженьки свои не встанет.
- Да, кум, а может и к лучшему, что на концерт этот не сходили. Не спи потом всю ночь, помогай, в мыслях своих, той девахе, с телом ейным, разобраться, а здоровьишко, сам знаешь, уже не то, силенок маловато, боюсь, не справился бы. Вот так и осрамился бы на всю Куячу. Да хучь и во сне, всё равно ведь жалко.
- А вон смотри, у нас и своих, доморощенных артистов хоть пруд пруди и концерта никакого не надо. Тьфу! Идти не может, телепается, чуть живёхонька, её ведут, а она еще и кочевряжется чего-то.
- Ох, юбка моя, юбка тюлевая! По дороге, босиком, запи@дюривала!
- Это точно, ёк макарёк. И откелева, если не секрет, вы эту красавицу, прости господи, вынули?
- Я сегодня напилась, не на ваши денежки! У меня курочка снеслась, на яичко напилась!
- О, какие песни мы знаем еще! А что, говорите, у Соломатиных за праздник такой сегодня случился? Вона как, значит, невестка им сына родила, наконец, то. Дождались, слава богу. Ну, уводите ее поскорей, а то уснет тут рядом с нами.
- Ой, сват, ты мой сват! Не бери меня за зад! А бери мня за перёд, лучше горе не берёт!
- Иди, иди, уж. В таком состоянии, кум, ее точно, хоть за зад, хоть за перёд -горе, точно, не возьмет. Как складно сказал то, это, знать, пение ее на мне сказалось.
- Нет, вы посмотрите, кто это к нам пожаловать изволили? Даже не знаем как вас правильно и назвать то, чтоб не обидеть. Чи, тракторист с прицепщиком, знатные, а могёт статься, что бегуны, каких Куяча не видывала ишшо, или любители зверьков разных, там, кротов, тушканчиков и прочих тварей, по полям бегающих. А, Лёха, уважь стариков, расскажи, как на самом деле, происходило там у вас.
- Вот деревня, прости господи! Ну, все и всё то, в ней знают! Вот вы то, два старика, не первой уже свежести, целыми днями штаны на этой колодине протираете, уже до дыр, однакось. Вы то, откель знать могли, что у нас там, в Сухом приключилось.
- Ты, Лёша, не серчай на стариков то. Может нам сорока на хвосте весточку эту принесла. Ты по существу давай, толком всё расскажи, а то мало ли чо, люди там наплетут.
- Да рассказывать то, разу нечего. Кончили пахать, возвращаемся домой, как раз ехали по тридцатигектарной полосе. Смотрю, впереди живность какая-то бежит, может крот, но, сука, шустро бежал то, значит, не крот. Не утерпел, выскочил на ходу из трактора, думал счас изловлю его и рассмотрю, получше.
- Так ты чо, рычаги бросил и за живностью рванул? А трактор как же?
- А что трактор, там же в кабине Ванька, прицепщик оставался.
- Ну, и? Не томи, же.
- Вот тебе и ну и! Гонялись, гонялись, потом друг на друга глянули и ох…ели, охнули, значит, разом. Оглянулись, а трактор, то, сам по себе, уже на краю полосы чешет, домой, знать, торопится очень.
- Пришлось второй раз рвать когти, теперь уже в другую сторону, за трактором. Успели догнать, враз, с Ванькой, в кабину с двух сторон запрыгнули. Сидим, едем и молчим. Не знаю, почему молчком то. Наверное, про не пойманную живность думали, а может еще про чё-нибудь.
- Вот же, олухи царя небесного! Ну, учудили, так учудили! Хорошо, что так всё кончилось.
- Вы, старики, это самое, не трёкайте боле никому, что услыхали здесь.
- Ну, ясное море. Могила.
- А вон туда глянь-ка кум, у тебя глаз-то по вострее моего будет. Это кто, в куфайке, в теплынь такую, у Марьиных воротчиков стоит. Кажись, Федя Телелинский, в Куячу пожаловал. Давненько не захаживал сюда.
А что ему, шлындает, где заблагорассудится, как там у него в частушке: - “Балалаечка моя, тебе сено не косить. На тебя налогу нету и штраховку не платить”. Слышь, кум, люди то, всё знают у нас, болтают, что Юрку то, Кузнецова он ведь заделал. Вот пройдоха, и на балалайке играть мастак и ребятёшек строгать, тоже. Не заржавел, знать, струмент у Федьки.
- Нет, навроде не он, ни мешка, ни балалайки, не видать. В последний раз я его видел, как он к Калинычу в дом заходил. Наверное, прознал, что у них балалайка имеется, а может за просто так, в гости.
И вот поди ж ты, талант к стихоплётству у него не отнимешь, какие частушки складывает. И ведь всё в своей черепушке держит. Ты знаешь, как он свою собачонку назвал, что к нему в какой-то деревне прибилась – “Туго@бка”! И ведь придумал же, шельмец.
- Да, это не он. Ну, тоже не наш, пришлый чей-то. Непонятно вообще, с какого бока-припёка, припёрся сюда? Шарятся такие вот по деревням, выпучат шары свои бесстыжие, алкашня несчастная, а потом вещи пропадают. Да не про Телелинского я, тот сам всегда говорит, что он не воровливый.
- Ну, что, кум, пора, наверное, и нам на седало с тобой кандылять, хорошо посидели, потрёкали малость, новости куячинские прослушали. Глянь, уже дождик занакрапывал, то-то поясницу всю ночь ломило. Не дай бог, зарядит на неделю, беда с сеном то будет, сгниет в кошанине. Ну и вы бывайте, господа хорошие, не обессудьте нас, если что не так.
*** фото взято в свободном доступе в интернете