Сложно и путанно наврав шефу, Ира отпросилась с работы и вместе со звонком на обеденный перерыв вылетела на улицу. Она крепко прижимала локтем маленькую коричневую сумочку, в которой лежали остро необходимые восемь тысяч триста сорок рублей, три тысячи триста сорок собственно Ириных, а пять тысяч – взятых у Анны Борисовны на пару дней, до зарплаты.
Анна Борисовна всегда выручала девчонок, чем могла, и сейчас безропотно выдала деньги, только подняла на Иру выцветшие голубые глаза:
- А зачем столько, Ирочка? Ты же недавно новую шапочку купила...
Ира машинально поправила на голове белую меховую шапку, покрутила на пальце локон, но ничего с ходу придумать не смогла и только махнула рукой:
- Нужно, Анна Борисовна, позарез нужно именно сейчас.
А про себя подумала: «Конечно, я дура. Кто же такое дело на последний день оставляет? Не догадалась раньше его спросить. Ну что я сегодня найду, если неизвестно даже, что мне нужно!»
Всю дорогу, стоя в медленном из-за московских пробок, автобусе, Ира размышляла о том же: «Поехать бы сейчас в ювелирный и купить большую медную индийскую вазу. Соответствует дню рождения, будет стоять много лет и напоминать обо мне. Но не попрет же он вазу домой, там жена...»
Вспомнив о жене, черным пятном заслонявшей светлую и любимую Володину голову, вспомнив всю его жизнь и всю их с Володей жизнь, отношения, прогулки и разговоры и то головокружительное, от чего уже полгода блестят глаза, Ира сначала приуныла, потом ободрилась и решила, что ничего «для дома» покупать не будет. Потом подумала, что дарить предметы одежды тоже скучно и, наконец подъехав к ГУМу, уже твердо знала, что ей нужно что-нибудь необыкновенное.
Она выкочила из автобуса и, опережая неповоротливых, по-зимнему одетых прохожих, побежала по скользкому, хрустящему от снежной крошки асфальту.
Ира толкнула замерзшую стеклянную дверь ГУМа, с удовольствием окунулась в волну теплого воздуха и, предчувствуя удачу, полетела вверх по коротенькому эскалатору.
На втором этаже эскалатор упирался в хвост очереди, струящейся из отдела посуды. На витрине, сияя кобальтом и золотым кружевом, стояли маленькие рюмки музейной красоты. На каждой прилепились крошечные фарфоровые веточки с цветами и листиками. Ире сразу представился какой-то чудесный праздник, например, Новый год. В уютном кресле сидит Володя, держит в руках рюмочку с ликером и, прищурившись, разглядывает нежные фарфоровые цветы. И вспоминает ее, Иру.
«А напротив – продолжил вдруг в ее голове кто-то посторонний , - с такой же рюмочкой сидит его...»
«Жена – хорошо это или плохо? – подумала Ира. – Раньше мне казалось,что когда я стану чьей-то женой, то буду доброй, вкусно пахнущей пирожками и вареньем, как мама. А оказывается, жена – это ужасно. Или кто-то делает ее ужасной. Кто? Второй человек? Третий?»
«Вот вам и второй, и третий», - отметила Ира, разглядывая идущих перед ней одутловатого полного мужчину неопределенного возраста и вцепившуюся в его руку молодую девушку в модном берете.
«Господи, ну что она зацепилась за эту дохлую моль? – негодовала Ира, машинально идя за ними. – Ведь ей, наверное, самой совестно и обидно. Я бы на ее месте никогда, никогда...»
Ира резко отвернулась и буквально ткнулась носом в большое, в рост, зеркало, которое мгновенно отразило высокую брюнетку в белой меховой шапочке и пальто нараспашку, с гончим выражением лица, круглыми глазами и красными от мороза щеками.
Ира засмеялась и незаметно показала зеркалу язык.
- Прекрасный, здоровый язык, - сказали за ее спиной. – Образцовый.
И в зеркале над Ирой возникло лицо ее школьной подруги Ленки Маковой.
- Что бессистемно бродишь? – спросила Макова.
- Я не бессистемно, - ответила отражению Ира. – Я ищу необыкновенный подарок.
- Для молодого человека, - насмешливо уточнила Макова. – Идем!
Она взяла Иру за руку и, возвышаясь над толпой, как колонна, потащила ее в отдел мужской парфюмерии.
- Не хочу, - вырывалась Ира. – Не хочу дешевых одеколонов и крема для бритья. Мне нужен дорогой подарок.
- Он дорогой, - спокойно уверила Макова. – Я уже купила.
Она подошла к прилавку, поговорила с продавщицей, и Ире дали маленькую темно-синюю коробочку и благоухающую тряпочку-образец.
- Французские, - с достоинством произнесла продавщица, лениво жуя резинку. – Для мужчин, которые олигархи. Этот бренд раз в сто лет получаем. Восемь тысяч двести рублей.
Ира взяла в руки изящную коробочку, увидела тисненную надпись «Pozzo di Borgo» с изящной маленькой золотой коронкой сверху и глубоко вдохнула строгий и нежный запах сена, горьких трав и далекий – хвои.
«Пахнет несбыточной любовью», - определила про себя Ира. «Запахи имеют над людьми неожиданную власть, - вспомнились ей строчки из какой-то прочитанной книги. – Они могут сильно всколыхнуть чувства и часто...»
«Часто он будет вспоминать тебя?» - недоверчиво досказал внутри посторонний голос.
Но Ира топнула на него ногой, расплатилась за покупку и бережно спрятала коробочку в сумку...
... На улице возле «Детского мира» уже наряжали елку. Беззвучная толпа кипела за стеклянными стенами магазина, возле прилавков, блестевших новогодней мишурой.
Володя Ваганов стоял на тротуаре, подставив руку снежинкам, и смотрел, как они медленно падали на его теплую ладонь и таяли, оставляя на коже светлые пятна. Он думал о том, что прокрутил три с половиной десятка лет своей жизни и завтра ему стукнет тридцать шесть, и еще – что нужно купить елку для Сони, через пару дней елку уже не сыщешь.
Он вспомнил Соню с красными елочными шарами в руках, опутанную колючей серебряной гирляндой, и как кололись эти шары, когда Соня, смеясь, обхватила его и закружила по комнате...
- Мама, смотри, это Дед Мороз? – звонко спросила маленькая, закутанная до самых ушей девочка, указывая на него варежкой. Молодая тонконогая мама взглянула на светлую вагановскую бороду, на его дубленку, запорошенную снегом, легкомысленно засмеялась и прошла мимо. Ваганов посмотрел ей в след и подумал, что его лаборантки, Катя и Наташа, наверняка уже удрали с работы, - ничем этих женщин не исправишь.
Вдруг из-за его спины появилась рука, ловко дернула его за бороду, и перед Вагановым возникло сияющее Ирино лицо.
- Володя, - сказала она. - Володенька!
Ира легко прижалась головой к его плечу, потом отстранилась, оглядела его, стряхнула с воротника снег и, удостоверившись, что все в порядке, взяла под руку. Улица привычно повела их вверх, к небольшому ресторанчику на углу...
Они заняли маленький столик у окна, откуда была видна улица. За кружевной занавеской, отделив их от мира, сплошной стеной пошел крупный снег. Ресторан был еще полупустым и походил на оркестровую яму перед спектаклем, где настраивают инструменты, буднично и деловито, с привычным ощущением предстоящего праздника.
Молодой скучающий официант молниеносно принес их заказ, откупорил шампанское и, обернув бутылку салфеткой, наполнил бокалы.
Ира опустила глаза, посмотрела на свои руки, увидела знакомое кольцо с тремя рубиновыми каплями, которое при желании можно было вполне принять за обручальное, вздохнула и взяла зеленый запотевший бокал.
- За твое счастье, Володенька! - сказала она весело. - Чтобы оно, послушное, было всегда с тобой.
Ваганов заглянул в беспечальные Ирины глаза и спросил:
- Ира, а какое у тебя счастье?
- Ну, какое, - засмеялась Ира. - Чтобы всегда был праздник, везенье, чтобы в тридцать быть, как в двадцать...
- Так я счастливчик, - усмехнулся Ваганов.
" Твои тридцать пять - это твои же двадцать, - вспомнил он вчерашние слова Сони. - Одни надежды впереди".
- А еще, сказала Ира, - вот так смотреть на тебя. Целый день, целый год. Ходить с тобой к друзьям, в театры, гулять в осеннем парке...
Она положила руку на его запястье и замолчала, отвернувшись к окну...
"Что ты оправдываешься, - отмахнулась Соня. - Эти бесцельные прогулки, друзья, болтовня давно превратили твою жизнь в приятный пустячок". Ваганов попытался вспомнить, с чего вчера началась их ссора. Обычно Соня избегала объяснений, просто уходила к своему старому, заваленному книгами и расчетами письменному столу, который в шутку называла "полем битвы". Вчера - с чего это началось?"...
- Я люблю тебя, Володенька, - сказала Ира. - И хочу тебе всякого счастья. Ты должен баловать себя... Ну, ты просто для этого создан. Кстати, взгляни...
- Она вынула маленькую темно-синюю коробочку, положила перед ним на стол.
- Я, Иронька, живу с удовольствием, - рассеянно ответил Ваганов, поворачивая коробочку и рассматривая золотые надписи на крышке. - Себе не отказываю. Мои тридцать пять - это мои пятнадцать, А может, пять...
Когда Ваганов посадил Иру в такси, воздух стал уже густо-синим и зажглись фонари, но на улице еще шла бойкая торговля. Он вошел через маленькую калитку в деревянный загончик, где пленной грудой лежали пушистые, волшебно пахнущие елки, выбрал маленькую, с тонким липким стволом, и, аккуратно перевязав, понес домой.
Ваганов прошел через сквер, оплетенный снеговыми нитями, торопливо перебежал дорогу на красный свет и попал прямо в объятия маленького человека в кожаном пальто.
- Вовка! - воскликнул кожаный человек. - Здорово! Я тебя еще с той стороны улицы узнал!
Ваганов заглянул под низко надвинутый козырек щегольской черной кепки и увидел пьяное и счастливое лицо своего старинного приятеля Назарова.
- Привет, - обрадовался Ваганов. - Сто лет не виделись! Ну, как ты?
- Хорошо! Отлично! Новый год отмечаем! Друг в Прагу уезжает, так мы решили пораньше. Вон, видишь, наши, - он указал на шумную компанию, рассыпанную у дверей ресторана, - видишь? Уже все готовенькие. Давай покурим пока, - говорил он, вынимая пачку сигарет, - сейчас все подойдут.
Когда-то они учились вместе, на одном курсе, делили веселые студенческие вечеринки. И хотя жизнь давно отдалила их друг от друга и последние годы Ваганов вообще ничего о Назарове не слышал, сейчас его лизнул шершавый язычок ностальгии и он почувствовал, что рад встрече.
- Рассказывай, как живешь? - спросил он. - Что нового?
- Ну, работаю, конечно, - сморщился Назаров. - Сначала ездил в Питер, в Киев, - это еще при тебе было. Ездил, осваивал, выбирал. - Он глубоко затянулся, помолчал и вдруг сказал запальчиво: - Знаешь, я ведь думал, что-то серьезное получится. И не вышло. Так, все мелочи...
- Ты и тему бросил? - поинтересовался Ваганов.
- Бросил! - беззаботно отозвался Назаров. - Теперь знаешь на что живу? На тепличках. Теплички у меня маленькие, а навар большой. Образование все-таки биологическое...
- Что ты там выращивашь?
- Гвоздику. Гвоздика сейчас везде дорогая. А мне деньги нужны.
- Ты что, женился?
- Не женился, - отмахнулся Назаров. - Зачем мне? У меня вон Алина, Милочка... Да и в Москве еще, я ведь только вернулся.
- В командировке был?
- Да нет, с гвоздикой этой. Восемьдесят коробок повез.
- Ну и как, - усмехнулся Ваганов, - успешно?
- Слушай, - вдруг спохватился Назаров - ты про Ивлева знаешь?
- Виделись осенью в Питере, на конгрессе. Он только докторскую защитил. Вообще, он молодчина, Ивлев, - оживился Ваганов и вдруг замолчал, поразившись странному взгляду Назарова. - Ты что, Боря?
- Ивлев умер. Две недели назад.
- Что?! - закричал Ваганов. - Сашка Ивлев умер? От чего? В аварию попал?
- От инфаркта. Его до больницы не довезли... Мы уже в том возрасте, Володя, когда спокойно можно умереть от инфаркта.
- Он был младше нас, - машинально поправил Ваганов. - Он с Соней учился.
- Да, - сказал Назаров. - Кстати, как Соня?
- Нормально. Много работает.
- Диссертацию защитила?
- Давно.
- А как тебе с ней живется? - поинтересовался Назаров и вдруг закричал: - Милочка, Мила! - И побежал навстречу тонкой, как свечка, блондинке, выходящей из дверей ресторана.
- По разному, - ответил сам себе Ваганов...
"Я не люблю тебя" - сказала вчера Соня.
Вот с чего началась их ссора.
Так получилось, что вчера он возвратился домой только под утро. Да, последнее время он как-то закрутился: командировки, деловые встречи, эта Ира... После того, как года три назад он с блеском разделался с ферментами, наступил тупик. Дальше нужно было двигаться ощупью, наугад. Нужна была новая большая идея, беспроигрышная, обеспечивающая успех. Вся его жизнь состояла из больших и маленьких побед. Он старательно отвоевывал у жизни эти победы, потому что знал: случись ему серьезно проиграть - и он не встанет.
Сегодня он вдруг почувствовал, что вышел из формы.
Утром мальчишка Асеев поразил его своей моделью действия ферментов. Он доброжелательно разгромил Асеева, но запомнил поблескивающую в его робком предложении золотую жилку.
"Группа у меня хорошая - подумал Ваганов. - Каждый из них мог бы самостоятельно работать. Нет, не мог бы, - ему вспомнилось неуверенное лицо Асеева, - ответственности боятся. Они разрабатывают, исполняют, а отвечать боятся. Они на мне стоят. А я дело знаю. Но все-таки Соня права: мои тридцать пять..."
Он вдруг вспомнил события десятилетней давности, годы аспирантуры - как гнал с утра до позднего времени и как дрожали его руки от азарта, когда эксперимент подходил к концу. И еще - сумасшедшее ощущение молодости: сознание, что все может.
" Соня ошиблась, - снова подумал Ваганов, - мои тридцать пять - это, пожалуй, мои шестьдесят, а то и больше"...
Скользя по накатанному асфальту, к нему опять подбежал Назаров.
- Володя, - безоговорочно закричал он, - едем с нами! Сейчас катим к Алине, подхватываем еще Милочку. - Он помахал ей рукой. - Девица - прелесть. Ночь протанцуем, а утром, - он мечтательно потянулся, - в горы, на лыжах кататься! А потом... ну, потом видно будет.
Ваганов глядел в его смеющиеся глаза, и ему вдруг нестерпимо захотелось домой.
- Не могу, - печально соврал он. - У меня Соня болеет.
- Тогда конечно, - послушно опечалился Назаров, - против Сони я ничего не могу. Передай ей, пусть поправляется... Эх, если бы у меня была такая Соня, - вдруг вздохнул он, - и я был бы на твоем месте...
Ваганов неожиданно почувствовал жалость.
- Слушай, - сказал он. - Ты что это, серьезно - с гвоздикой? А то иди ко мне работать, вместе что-нибудь сообразим.
- Нет, - убито отозвался Назаров. - Знаешь, у каждого человека есть грань. Грань между молодостью, когда можешь все, и зрелостью, когда втиснут в одну-единственную колею и в твоей воле изменить только скорость. И дорога назад загромождена прошлым. Начать сначала надеется только дурак - а я не дурак, - говорил он, постепенно воодушевляясь. - Я - деловой человек. И удачливый, - закончил он, уже вполне довольный собой.
"Верно - подумал про себя Ваганов, - у каждого человека есть грань. Я дошел до нее, занес ногу над чертой и не шагнул никуда..."
... До дома оставалось пол-остановки. На углу Ваганов задержался возле усатого грузина, еле натянувшего на добротное пальто потрепанный белый халат. Грузин одаривал покупателей порциями золотистых мандаринов. Женщин он еще одаривал бесплатной огненной улыбкой.
"Идеальный вариант коммерции", - подумал Ваганов, распихивая по карманом купленные мандарины. Грузин посмотрел на него скучным взором и улыбаться не стал.
Ваганов шел быстро и представлял, как обрадуется Соня елке, как в суматошных новогодних праздниках растают недоразумения и ссоры последних дней. Снег все кружился и кружился, выбеливая асфальт и темные деревья, принося странное успокоение и надежду.
- Все наладится, - говорил себе Ваганов, сворачивая во двор. - Не станет больше пустоты в этой жизни, уходящей без следа между пальцами...
" И счастье, послушное, будет всегда с тобой, - вдруг вспомнились ему Ирины слова. - Ты должен жить с удовольствием, баловать себя... Ты просто для этого создан..."
Ты для этого создан?!
Ваганов остановился, прислонился к стене дома.
Он поставил елку в снег и закурил, прикрывая ладонью сигарету от мокрых снежинок... Покурив, постоял еще минуты три, вдыхая легкий морозный воздух, потом сунул руку в карман, нащупал маленькую темно-синюю коробочку - Ирин подарок - и, размахнувшись, забросил ее далеко в снег...
Сони дома не было. Одежный шкаф в прихожей, почему-то был открыт и пуст. Ваганов прошел через комнату в кухню, удивленно отметив в квартире какой-то неожиданный беспорядок. В темной кухне остро пахло молотым кофе.
"Типично лабораторная привычка пить кофе вечером, чтобы поработать еще час-другой" - вслух подумал Ваганов, включая свет и ставя на газовую горелку чайник.
Он вымыл руки, выложил мандарины в красивую, привезенную из Юрмалы плетенку, поставил ее на стол.
На столе лежал лист бумаги с четкой Сониной скорописью. Ваганов быстро пробежал его глазами, потом сел и медленно перечел еще раз. Несколько минут он сидел и молча смотрел на этот лист, затем встал и высыпал мандарины в холодильник, на замерзшую морковку.
Постоял у окна, барабаня пальцами по стеклу.
За окном небо стало чистым, снег наконец кончился, и по пустому двору, по крышам, по земле, уходя в бесконечность, тянулась голубая снежная дорога.
Рисунок Анны Ходыревской