Близится семьдесят шестой День Победы.
Участников-героев чествуют, награждают.
Я – непризнанный герой Великой Отечественной войны. Как это было?
А вот так.
Меня родили в октябре 1936 года в селе Пески, расположенном в четырёх километрах от районного центра Печенеги, в Харьковской области.
В 1937 году семья переехала в Харьков, где нашли работу родители.
Фашисты сразу попёрли на Москву. Когда им дали по зубам, они ринулись на Сталинград. В 1942 году в Харькове была советская власть. Отец отправлял оборудование завода в тыл.
И только с весны 1942 года гитлеровцы стали бомбить Харьков.
Разрушения были огромные. Жертв было много.
Мать сказала: «На все сёла у немцев бомб не хватит». Забрала восьмилетнего Ивана, шестилетнего меня и четырёхлетнюю Маню и уехала в родное своё село Новый Бурлук Печенежского района. Там жили её три сестры и брат Пётр. Все моложе её.
Слово Бурлук – печенежское – Гнилая вода.
В нашем роду была гнусная особенность: родные братья и сёстры не поддерживали родства. Например, в голодовку 1933 года старший брат матери Иван приходил к ней попросить покормить. Она не накормила. Он потом умер от голода. Вот такая у меня родня. Мать продолжила традицию: настроила врагами против меня Ваню и Маню.
Никто из сестёр матери не пустил нас к себе в дом.
Жила в селе Дуня Лисицкая. Соседка матери по детству. Дуня моложе матери года на три. Мужа и детей у неё не было.
Дуня – интересная женщина. Самый ленивый человек в селе. А, может, и в мире! Сколько ни бились председатель колхоза, парторг и бригадир, она ни разу на работу в колхоз не вышла.
От родителей ей досталась хатка из двух комнат с разными входами. Около дома – участок земли сотки две. Но земля пустовала. На ней вырос лес бурьяна, которым Дуня топила печку зимой.
Она постоянно голодала. Бродила по селу в надежде, что её кто-то покормит.
Заходит в хату:
- Иду по улице, слышу, что-то так пахнет! Ну так пахнет! На всю улицу пахнет!
- Садись, Дуня, съешь мисочку борща.
А к борщу был и кусок хлеба. А иногда и кусочек мясца.
Она выпрашивала картофельные очистки и варила из них еду.
Вот эта-то Дуня и пустила нас в бОльшую комнату.
10 августа 1942 года в село вступили немцы. Началась для нас оккупация.
Жила через дорогу семья Никифора Шидичева. Никифор был с детства любимцем односельчан: балагур и юморист. Он – ровесник моей матери. Они росли рядом, соседями через дорогу.
Сидят мужики на брёвнах у дома. Подходит Никифор.
- Ну, что нового, Никифор?
- Как пошёл я к свахе, да наелся там каши, да лёг на лежанке, да и нарибрил. А сваха Романовна в казаночек меня обмывал. Вход сват. «Вот это так! Вот это так-так! Сват у свата обделался!».
Мужики ржут.
У Никифора росли две дочки: Галя - ровесница нашему Ивану, и Шура – ровесница мне. На два дня старше меня.
Никифор служил у немцев полицаем. Это был добрый и весёлый полицай. Он не был врагом советской власти. Он просто струсил идти на войну. Немцы платили ему какой-то паёк. Он охранял с карабином артиллерийский склад на выгоне села.
Прибегает Шура и хвастается бусами, который сделал ей отец из изоляции телефонного провода:
- Папа вынул проволочку, порезал трубочку на дольки, нанизал на нитку то белую, то голубую, то белую, то голубую. Правда, красиво?
Шура убежала.
Я решил сделать Мане бусы из шестнадцати разноцветных проводов.
Рядом с нашим домом был немецкий штаб. Во дворе ходил часовой с карабином.
Стоял июльский яркий солнечный и знойный день. Я вынес из дома табуретку и ножницы. Приставил табуретку к дому-штабу и отрезал по двадцать сантиметров от каждого из шестнадцати проводов. Слез с табуретки, взял её и унёс к себе домой. Прислонившись к дому стояла Дуня Лисицкая и смотрела на меня.
В пыли возле штаба остались чёткие отпечатки босых ножек семилетнего пацана. Ничего не стоило меня вычислить. Но меня, видно, Бог любит!
Подъехал мотоциклист и повертелся по двору. Затёр все мои следы.
Какой-нибудь читатель-губошлёп скажет:
- Брехня это всё. Был же часовой!
У меня есть свидетель – Дуня Лисицкая.
Часовой не видел этого моего «подвига» потому, что он, разинув рот и глотая слюни, смотрел, как в саду два здоровенных молодых немца штыками от карабинов сдирали шкуру с огромной свиньи.
Если бы часовой случайно оглянулся, он мог бы меня застрелить.
И был бы по законам военного времени прав.
Можно ли назвать этот мой поступок геройским или подвигом? Никак нельзя. Подвиг – это когда человек во имя высокой цели добровольно жертвует жизнью. Вот, например, Матросов или Космодемьянская. Если бы я поставил цель нарушить связь штаба с кем-то там, то был бы подвиг. А у меня был гнусный, безнравственный поступок, подлое воровство. Хотя и направленное случайно против врагов. Я ведь, дурак, и у своих бы отрезал.
Был у меня и другой подвиг.
Когда весь бурьян с Дуниного огорода сожгли, и стало нечем топить, Иван с сумкой в руках сказал мне:
- Идём в артиллерийский склад за порохом.
Склад охранял полицай Никифор с карабином. Скорее всего, без патронов.
В вырытой на выгоне траншее длиной сто метров шириной и высотой два метра складированы ящики со снарядами диаметром сантиметров по десять и длинно с полметра.
Когда Никифор ушёл в другой конец траншеи, мы вползли в склад.
Иван оторвал бирочку от ящика, отломил одну планку, вынул снаряд. Потом так же и второй. Положил один снаряд на землю пулей к себе, второй взял в руки пулей к себе и стал тихонько бить лежащий снаряд по медной гильзе. Пуля расшаталась. Иван вынул пулю. Я держал сумку. Иван высыпал порох. Мы разрядили штук десять снарядов. Набрали полную сумку пороха.
Иван аккуратно вставил пули в пустые гильзы, пустые снаряды уложил в ящики и привязал бирочки. Мы благополучно выползли из траншеи. И потом этим порохом варили еду. В том числе обсмалили и сварили по кусочку свиную шкуру, которую мать выпросила у немцев.
Спрашивается: можно ли считать наш с Иваном поступок подвигом? Никак нельзя. Нет высокой идеи, например, патриотизма. Поэтому наш поступок был в сущности безнравственным, то есть гаденьким воровством.
Самое интересное, что наша порча снарядов никак не повлияла на исход Отечественной войны, на военный потенциал Третьего Рейха. Когда немцы бежали из села, они просто бросили этот склад.
Полицай Никифор в августе 1943 года бежал с немцами. Но потом отстал от них и сдался армейской комендатуре. Его арестовали. Судили выездным открытым судом в Новом Бурлуке.
Выступило человек десять в защиту Никифора: он-де не чинил зла людям. Ему дали десять лет тюрьмы. Он с чистой совестью вернулся в село, так как никому зла не сделал.
А потом Шура вышла замуж за моего двоюродного брата Павлушу. И я стал Никифору родственником – сватом.
Герой ли я Отечественной войны? Не, не герой. Значит, у меня нет мотивов выдумывать и врать.
Один губошлёп меня иронически спросил:
- А может ты и листовки расклеивал? И поезда пускал под откос?
- Нет, - отвечаю, - сука ты поганая, не расклеивал и не пускал.
И последний вопрос: являюсь ли я участником Великой Отечественной войны? Являюсь!!!
К ним я отношу:
- кто участвовал в боевых действиях;
- кто был призван на войну, хотя и не участвовал в боевых действиях;
- кто за Волгой растил хлеб для солдат, шил им шинели, точил им снаряды;
- кто был в немецкой оккупации;
- кто был у немцев в плену;
- кто погиб, кто умер от ран, болезней и голода во время войны.
- кто вообще жил во время войны, даже грудные дети.
И я, как участник Великой Отечественной войны, каждый год праздную великий праздник – День Победы.