Солнце начинало припекать, предвещая наступление погожего дня. Гомон выписывающих в почти безоблачном небе немыслимые пируэты стрижей становился все громче. Я сбавил шаг и на пару минут прикрыл глаза, подставив лицо еще не развеявшему свежеть утреннему ветерку.
Расположенная перед полустанком деревня осталась за спиной, слышно было только как кукарекают петухи да кудахчут куры. Да вот еще товарняк прогрохотал. Я улыбнулся сам себе и, взявшись за лямки рюкзака, бодро зашагал. Идти мне было где-то около часа. По полю, точнее – по утоптанной годами дороге.
А началось все с Ванькиного сообщения в фэйсбуке. Дружили мы с ним когда-то. Каникулы вместе проводили. Рыбу ловили да по садам лазали, а потом, когда подросли, в клуб мотались. По девкам. От чего случалось и от местных отгребать.
Потом жизнь развела. Слышал я краем уха: женился Ванька, да и в деревню перебрался. С женой вместе. Фермерствовать стали. Я этой новости не удивился. Ванька всегда деревню любил. Нет, и я ее любил, но как места отдыха на каникулах. А ему и за скотиной ухаживать нравилось, и по хозяйству возиться. Бывало, с утра забежишь к нему: мол, погнали на речку, а он штакетник поправляет в саду. По собственной инициативе; или мастерит что во дворе. Он даже огород полол и жука колорадского с радостью собирал, а для меня и то и другое форменной пыткой было. Мне разве что воду таскать нравилось и дрова колоть.
Мы как школу закончили, в деревню все реже ездить стали, да и то если срывались из города, то ненадолго. Некоторое время переписывались. Ну а потом армия, а дальше, в кутерьме будней, потеряли мы друг друга из виду. И вот сообщение – нашел меня прежний товарищ.
С аватарки на меня смотрел заматеревший, полысевший и постаревший Ванька. Честное слово, встретил бы на улице – не узнал. Среди фоток на его странице была и с могилы жены. С сыном, весьма на молодого Ваньку похожим, они сфотографировались на Радуницу, когда, значит, усопших поминают. Ванька, судя по всему, верующим стал и даже пономарил в храме, расположенном в соседней деревне. В том самом, в котором раньше клуб размещался.
Словом, написал мне Ванька, что на несколько дней уезжает в город на свадьбу к сыну и предлагал приехать. «Отдохнешь – писал – места старые вспомнишь, воздухом чистым подышишь». Я вроде сначала заколебался: как-то вот так срываться из привычной суетливой городской среды. Но потом махнул рукой, с антресолей достал старый, с советских еще времен, полинялый рюкзак – почему-то именно с ним, раритетным, страсть как захотелось поехать – купил через интернет билет на поезд, специально в плацкарт, на верхнюю боковушку и – и через сутки вот оно – утро деревенское.
Шел и лишний раз радовался, что на машине не поехал. В поезде, да еще в плацкарте, с молодости не катался. А тут как в прошлое попал. Граненый стакан в подстаканнике, стук колес в ночи, перемешанный с чьим-то храпом и сопением. Лежа на полке, вспоминал: сколько я уж в деревне не был? На первом курсе последний раз приезжал, аккурат после армии. Да и то ненадолго. Бабушке – Царствие ей Небесное – огород помочь вскопать. Ваньку тогда не застал.
В общем, малость подзапыхавшись – возраст, что поделать – через час был на месте. Разулыбавшийся Ванька меня у калитки встречал; во дворе у него все по-прежнему было ухожено, скошено, чистенько. Единственное, после сделанной пару лет назад операции на сердце Ванька больше скотину не держал, за исключением козы, кур с петухом, дворового пса и большого рыжего пушистого кота.
В жизни Ванька оказался еще более полным и постаревшим, но по-прежнему, как нынче принято говорить – позитивным. Он как раз через час должен был уезжать на своей видавшей виды «Ниве», на которой порывался меня на станции встретить, но я отказался – пройтись по полю хотелось. Показал он мне сад, домик в нем, катух, где проводили ночь куры с красивым породистым петухом и козой; небольшой огород, которые я должен был несколько дней поливать. И уехал. Так мы толком и не поговорили.
Ну да ладно. Ночевать я решил в садовом домике, на настиле с сеном. Но это потом, а пока оправился на речку. Она аккурат подле дома текла, в низине, ветлами да ивами плакучими скрытая. В нашем детстве, помню, опускали в нее моторы, воду качать для полива огорода. Раньше-то спуск был весь выкошен, козы паслись, а нынче бурьян по пояс, одна-единственная тропинка к речке и вела.
Потом полдня пробродил я по деревне. Идиллия смешивалась с чувством грусти – множество домов стояло заброшенными и окруженные бурьяном, выглядели они одиноко, а старые, пыльные, тут и там потрескавшиеся окна словно смотрели с немым укором. Вместе с полуразрушившимися печными трубами. Уже умерших хозяев я помнил еще живыми. Их дети давно переехали в город и в деревню не наведывались. Не было слышно привычного с детства гула проносившихся «Восходов» и «Минсков». А вот местное сельпо и не изменилось почти.
В общем, погулял я, на кладбище заглянул и, как принято говорить в деревне: «своих проведал». А потом вечером, отужинав, долго в наступивших вечерних сумерках просидел в саду, на пороге домика, пялился на звезды и только глубоко за полночь спать завалился, вдыхая запах сена.
Утром решил в лес сходить. Не за грибами, нет – этого дела я не любитель совсем – просто погулять. Отыскал у Ваньки в чулане старые сапоги болотные. Примерил – в самый раз. Дождевик нашел. А свитер теплый у меня свой был, как и средство от комаров, увидев которое Ванька небось засмеялся б: в деревне такими штучками не пользуются.
В общем, собрался я и пошел. Лес от деревни в минутах сорока ходьбы. В детстве любил на велике в него мотаться. Ну, по краю, конечно, вглубь-то никогда не забредал. И вот решил недочет этот исправить. Уже потом, как говорится – постфактум, периодически бил себя по лбу: мол, а компас-то что не догадался взять, он ведь наверняка у Ваньки в чулане валялся. Детский еще. Мобильник также не взял. Я вообще его старался не таскать с собой, дабы он мне идиллию своими звонками не нарушал.
Дошел не спеша до леса. Сначала тут и там сухие деревья попадались – старые, поди, что ли; еще кусты разные встречались с волчьими ягодами, но с каждым шагом вглубь лес все дремучей становился. И такое ощущение – в низину уходил. Вокруг – все больше ели да поскрипывавшие сосны. Из-за их раскидистых ветвей, почти не пропускавших солнечные лучи, я словно в сумраке очутился. Надо бы обратно повернуть, а вместо этого я как заговоренный вперед прусь, о толстые и наполовину торчащие из земли – словно живые – корни спотыкаюсь.
Тропы нет, высокая, по колено, трава, словно на севере тут и там мхом перемешана, запах сырости и прелой листвы. Тут уж я в себя пришел, даже усмехнулся и еще подумал: «Надо Ваньке потом рассказать. Интересно, он знает, какие дебри в здешнем лесу водятся? И почему-то пробурчал: “Чертовом”». Мне аж как-то нехорошо от поминания нечистого сделалось. Понял – не к месту ляпнул. Вспомнились рассказанные Ванькиным дедом разные истории про приведения – страсть мы как в детстве с Ванькой их боялись. Хотя я человек, в общем, рационально мыслящий и нерелигиозный. А тут вот, на тебе, как говаривала бабушка: испужался.
Повернулся я, да и пошел обратно, точнее, это я так по наивности своей подумал, что – обратно. Бродил-бродил, даже не скажу сколько, но точно – долго. И? И гляжу, когда уже совсем из сил выбился, знакомое место-то. Ну да – та самая чаща дремучая, из которой я выбраться пытался. Задрал голову кверху и вижу: сквозь ветви, редкие звезды проглядывают. Надо мной – почудилось – посмеиваются. Выходит, день-деньской прошастал и вот.
Чувствую, на меня пока еще легкая паника накатывает. Ночевать-то тут не охота совсем. Вспомнился домик в саду, уютная постель на сене и ужин из молодой картошки. Жареной. И тут мне в голову идея пришла: раз уж я не выбрался, бредя, как мне казалось, обратно, пойду-ка я вперед. Да и любопытство верх над усталостью и голодом взяло. Ну и попер. Как странник с посохом – палку какую-то себе нашел, чтобы не грохнуться где.
Бреду, а уже и темень, сначала – глаз коли, а потом кое-как попривык и даже силуэты деревьев вблизи различать начал. Хорошо на ногах сапоги болотные, а то в своих кроссовках промок бы – частенько под ногами хлюпанье раздаваться стало. Иду, бубню сам на себя: мол, фонарик не догадался взять, хотя в чулане отыскал его, карманный. Даже в руках повертел, да и не взял, засветло ж рассчитывал вернуться. Наивный.
Но кроме дремучести вокруг – ничего. Никакой тропинки и в помине нет. Попал я, словом. По собственной глупости. И ночь на дворе. Точнее – в чаще. Состояние мое можно было выразить одним словом: блин. Стою – злюсь на себя. И тут. И тут гляжу, где-то вдалеке огонек виднеется. Костер? Вроде он. И кто его в такой глухомани развести мог? Первая мысль – валить оттуда подальше, я ж даже нож Ванькин охотничий с собой не взял. А надо было б, на всякий случай. Может этот случай и настал уже. Подумал: вдруг у костра урки какие сбежавшие греются, или маньяки.
В общем, начал я пятиться. Только к удивлению своему не назад, а вперед. Туда меня толкало одолевшее страх любопытство. Соображал я тогда плохо, мысли путались, ноги стали ватными, я из-за этого пару раз почти что грохнулся и даже один раз о дерево лбом шарахнулся. Причем пер не крадучись, именно напролом. Как дурак. Или заговоренный. Скорее даже и то и другое.
Выбрался. Передо мной небольшая поляна. Посреди – бревно. На нем старичок, с седыми, зачесанными назад волосами и длинной, такой же седой, бородой аж до колен. На нем – видавший виды пиджак с заплатами, только запахнутый не по-мужски: слева направо, а наоборот.
Сидит он перед костром, ночное небо искрами освещающим, меня словно не замечает. Я в таком состоянии был, что рассуждать здраво не мог. Единственно, на секунду промелькнуло в голове: лесник. Но тут же, вторым, так сказать, мельком: не, не лесник.
Гляжу я, а напротив него, по ту сторону костра, другое бревно, словно для меня кем-то притащенное. Подошел я, сел. Только не спрашивайте: зачем? Сел вот и все. Думать не получалось. Только обрывки блуждающих по голове мыслей, вроде этой: сейчас грохнет меня, и закопает, и буду я потом без вести пропавшим.
Как сел напротив, так и чуть с бревна этого не свалился. И сперва подумал: совсем, что ли, очумел от страха, галлюцинации словил. Прям за старичком, немного поодаль, росло дерево. Единственное на поляне. В потьмах я не различил – какое, но разглядел на нем бабу, с распущенными волосами и вплетенными в них ветками. Волосы эти чуть ли не до подбородка спадали и оттого глаз ее я не видел. Тело вроде голое, но скрытое за ветвями. Единственное – догадался: старуха передо мной, такая же как и тот, кто напротив.
– Жинка это моя – глядя на огонь, негромким, каким-то ненашенским голосом, произнес старичок. Мать ее прокляла когда-то. Давным-давно. Душа ее по лесу с тех пор и скитается. Вот я и прибрал. В жены себе.
Я молча слушал, разве что ощущая невероятность происходящего, иногда мне казалось, что сплю и вот-вот проснусь. Украдкой даже щипал себя за ладонь. Не просыпался.
При словах старичка жинка его издала какой-то звук. Непередаваемый. Мертвый. У меня аж похолодело все внутри.
– Смирная она, не пужайся – словно почувствовав мое состояние, произнес старичок
– Хозяин я здешний. Уж сам не помню – сколько. Когда-то такой же как и вы, люди, был. Да согрешил душегубством. Креста на мне не было. Да и сейчас нет. И меня мать прокляла. В лес ушел. Средь людей мне места не было. Да и знал: искали меня, чтобы, значит, на дыбу, а потом колесовать.
При этих словах я вспомнил картинки из когда-то читанной книги – то ли учебника, то ли другой какой, – на которой изображалось колесование этом самое. Старичок, как я догадался – леший, продолжал, подбросив хворост в огонь.
– Привык я вдали от людей. Чурался их. Грибами и ягодами жил поначалу. И силки на зверей расставлял. Землянку вырыл и печку кой-как сложил из камней. Думал и помру здесь. Да вот не получается. Хотя те, кто искал меня, померли давно уж. Потерял я счет времени. Понял, что нелюдем стал и хозяином здешним. Голоса птиц и диких зверей различаю. Слушаются они меня. Как и души обретающихся здесь иной раз горемык – утопленников, висельников, или таких вот как мы с жинкой. Да и погубить могу некрещеных, случайно сюды забредших.
Я вспомнил, что бабушка мне рассказывала о том, как в детстве меня крестили. И машинально начал шарить ладонью по груди, ища крест, и сам себе удивился: чего творю-то – я ж не носил крестик никогда. И вот здесь, перед лешим и женой его, понял: напрасно.
Мне еще почудилось, что при этих моих метаниях леший усмехнулся в бороду. Но, может, почудилось. Леший замолчал и долго смотрел на огонь. Я не шевелился, косился на лесного хозяина и ждал. Сам не знаю чего.
– Устал я – наконец, произнес старичок. А путь мне один – в преисподнюю. Смутно, но жизнь человеческую помню, но с каждым годом – а сколько мне годов-то и не скажу уже – все хуже и хуже. Нечистый во мне все больше власти получает. Вытеснят во мне человеческое – то, что еще осталось. Я, вон, и по-людски и разговариваю уже с трудом.
Леший снова замолчал. Потом произнес:
– Ты там, у себя, средь людей, поставь свечку за меня. За Антипа. Так меня когда-то звали. За упокой души. Может и упокоит меня, Господь-то, а? Как думаешь? – с какой-то нечеловеческой тоской, смешанной с надеждой, произнес леший. И наконец, посмотрел на меня.
Вот после этого взгляда я, если и не в Бога уверовал тотчас, но в потусторонний мир уверовал точно. Не могу передать этот взгляд. Нелюдской какой-то, как и голос.
В ответ на просьбу лешего я только машинально пожал плечами. Да и что я, городской житель, мог ответить? А тут еще жена его что-то промычала. Жуткое. Леший слегка приподнял руку. Замолчала. Сразу.
– И за жинку мою там свечку поставь. Некрещеная она. Эх. Была когда-то Маланьей.
– Поставишь? – спросил леший.
– Поставлю – ответил я, кивнув.
Леший ничего не ответил. Какое-то время мы молча сидели перед костром, потом я заметил как начинает рассеиваться сумрак ночи. Поднял взгляд на небо: одна за другой, над самыми верхушками слегка колышущих от ветра деревьев, гаснут звезды. Я посмотрел на лешего и никого перед собой не увидел. Только догорающий костер. Посмотрел на дерево, на котором сидела его жена – никого. Над моей головой с уханьем пролетела сова, где-то вдали застучал дятел и начинался заполнявший лес гомон просыпающихся птиц.
Я поднялся. Страх исчез, а спать не хотелось. «Ну что ж – подумал – еще одна попытка выбраться». Я пошел в том же направлении, которым вышел на поляну и увидел за деревьями просвет. Знакомые места. Самое начало леса. Не удивился.
Через час я уже был дома и, наскоро полив огород, завалился спать. Проснулся вечером. Все, произошедшее в лесу, показалось сном. Страшным. В оставшиеся два дня в лес я больше ни ногой, даже посматривал в его сторону с некоторой оторопью. Но в один из дней пехом дошел до соседней деревни – туда-обратно двадцать километров – и купил в тамошней церкви крестик. Серебряный.
Я все думал: рассказывать мне о случившемся Ваньке или нет. Решил рассказать. И сделал это в первый же вечер после его возвращения. Сидели мы терраске, чай пили. Товарищ мой выслушал историю с лешим внимательно и долго молчал.
– Слышал я об Антипе – наконец произнес, отхлебывая, по старинке, чай из блюдца – от деда своего еще. Он нам в детстве что-то такое рассказывал. Ты просто забыл. В старину вроде как и люди в лесу пропадали. Краеведа нашего, деревенского, Палмитрофаныча помнишь?
– Смутно.
– Помер он лет пять тому назад. И вот он рассказывал мне про душегуба Антипа. С незапамятных времен о нем предание в деревне. Палмитрофаныч заинтересовался этим и даже в Москву ездил, в этот, как его – Ванька хлопнул себя ладонью по лбу – архив Древних актов. И что-то там раскопал про Антипа. Сыскное дело, что ли. Был такой в наших краях. В семнадцатом веке. За смертоубийство его ловили. Да он в лес сбежал.
– И что мне теперь делать-то, свечку за него ставить или нет?
– Поставь, конечно.
– А мне того, из потустороннего мира за это не прилетит?
– Ну, Бог – творец всякого мира, в том числе и потустороннего. Ты лучше на Него больше уповай – наставительно заметил товарищ мой.
В общем, засиделись мы тогда с Ванькой за полночь, детство вспоминали. А о лешем больше не говорили.
Вернувшись в город, я зашел в церковь и поставил за Антипа и Маланью свечку, за упокой их душ. Может, станут они снова людьми и упокоятся с миром.
А я с тех пор в церковь не то чтобы постоянно ходил, захаживал – скорее. Но крестик с себя уже не снимал. С Ванькой же мы теперь не часто, но переписываемся в фэйсбуке, фотки друг друга лайкаем. На следующее лето я снова в деревню собираюсь. Но уже с детьми. Они никогда в деревне еще не были. Надо исправить сей недочет.
18 – 26 апреля 2021 года. Чкаловский.