Дверь с шумом распахивалась и с грохотом отлетала к стене,- в комнату стремительно входил начальник нашего КБ Караев Леонид Филиппович. Вихрем, подпрыгивающей походкой, - при каждом шаге волосы над его лбом взлетали и опускались, - он проносился между двумя рядами «кульманов» к своему столу, бросив на ходу всем общее «Здрасссьте». Среднего роста, темноглазый и темноволосый, с широкой выпуклой грудью и таким же широким и тоже выпуклым животом, под которым на ремне, непонятно как, на бедрах держались брюки, он, время от времени поправляя и подтягивая этот ремень, повторял:
- Все, что выше пояса, - грудь!
Все в нашем КБ были друг с другом на «ты», - самому старшему из нас в то время было чуть за тридцать, - к Леониду Филипповичу мы обращались только на «вы», хотя и ему еще не было сорока. И он всем отвечал тем же: только «вы». Но не было в нашем отношении к нему ничего официального, мы уважали и любили его. И юмора он был необыкновенного! У нас окна звенели от хохота, когда Леонид Филиппович тихим голосом, с серьезной миной, рассказывал об очередном своем приключении.
Если кто помнит то время, - теперь кажущееся тихим и милым, - время застоя «социализма с человеческим лицом», – тот помнит, что нормально купить что-либо необходимое, очень нужное в данный момент, было почти невозможно, надо было «доставать»! Это касалось не только мебели, ковров, холодильников и пр., но и простых мелочей, скажем, - пузырька ацетона для смывания лака с ногтей…
Этот ацетон можно было втихую приобрести в химической лаборатории, что располагалась на нашем этаже, наполнив крошечный пузырек от пенициллина и заткнув его такой же крошечной резиновой пробкой. Что мы все и делали, - я имею в виду женскую половину не только нашего КБ, а и всего корпуса заводоуправления. Как обходились женщины всего остального коллектива завода, могу только предполагать.
И продолжалось это, на мой взгляд, безобидное, хищение социалистической собственности довольно благополучно до определенного момента… А надо сказать, что завод наш был режимным, (очень строго - режимным!), и время от времени на проходной совершались облавы, - проверяли обычно рабочих механических и сборочных цехов (помню, тогда многие делали у себя дома магнитофоны, - такой магнитофон был дома и у нас, его собрал муж из запчастей, что приносили горстями ему в гараж!). Нас, - заводоуправление, конструкторов и подобных прочих, - не трогали, и мы спокойно уносили пузырьки в своих сумочках.
Но, как говорится, гром грянул! В один прекрасный день произвели «шмон» и нашим сумочкам. И в этот день имела несчастье выносить в своей сумочке злосчастный пузырек сама начальник лаборатории. Начальником охраны завода в то время был милейший человек, Василий Васильевич К., который сам не единожды пользовался мелкими услугами в ее лаборатории, но и он не смог замять «дело о хищении», - ретивая охранница чуть ли не под пистолетом, (который, действительно, мог быть в кобуре, что топорщилась у нее на откляченном заду), привела несчастную женщину к нему в кабинет, где в это время кроме него были еще более ретивые охранники. Пришлось принимать меры, - бедная начальница была лишена премии, получила выговор и долгое время карикатура на нее красовалась в заводской газете, что висела на стенде с обеих сторон проходной.
Конечно, после этого мы все прижухли, но… все равно выносили ацетон, только уже не в сумочках, - слава Богу, пока не раздевали!
Довелось как-то выносить с завода пузырек с ацетоном и нашему Леониду Филипповичу, - Люся, жена, работавшая в каком - то НИИ, упросила его «достать» ацетон: ей тоже хотелось иметь свежий лак на ногтях. Леонид Филиппович, трепетно любящий свою Люсю, (мы все об этом знали и тихо завидовали ей), не смог отказать и, уходя с работы, спрятал пузырек во внутренний карман пиджака. Надо сказать, что Леонид Филиппович, как и многие другие работники завода, жил в городе, в отличие от всех нас, проживающих в рабочем поселке, почти рядом с заводом, - завод-то находился далеко за городской чертой, в лесу, - и «городских» привозили и увозили автобусами. Путь в один конец занимал, примерно, час.
Стоял июль, самый жаркий месяц в Сибири. В автобусе, где были заняты только «сидячие» места, (толпы и давки никогда не было!), даже при всех открытых окнах жара была невыносимая, - о кондиционерах даже не мечтали, о них пока и понятия не имели! (По- секрету: «климат» тогда создавали только в основных цехах при помощи мощнейшей холодильной станции и электрокалориферов!). Леонид Филиппович прошел к своему постоянному месту в передней части автобуса, удобно уселся на мягком, изрядно потертом сидении, и, отвернувшись к окну, приготовился подремать после суматошного и, как выражался он сам, раздраенного дня. «Жарко как!» - эти два слова саднили в голове… Казалось, - мозги вытекут от духоты и жара. Тонкая, (из ацетатного шелка!), тенниска прилипла к телу. Пиджак снять было нельзя: пузырек! «Ладно, как-нибудь…» – уже почти засыпая, подумал Леонид Филиппович. И в этот момент услышал из-за пазухи тихое, предательское: «пах!»! И легкой прохладой потекло по груди … «Пробка! – пронеслось в голове. – Как же я!…» Он не успел додумать, что должен был знать: пузырек от жары в автобусе и, (тем более!), от тепла тела нагреется и пробка!… Что и случилось… В нос ударила пока слабая струйка запаха ацетона. Караев запахнул поплотнее пиджак, прижал его к груди и животу и придвинулся потеснее к окну, надеясь, что ветром, бьющим в окна, все быстро унесет наружу. Но… Слабая струйка запаха уже превращалась в мощную волну и заполнила весь салон. Послышался ропот, а затем и громкие возгласы возмущения:
- Откуда эта вонь?
- Водитель! Почему у вас в автобусе пахнет ацетоном?
- Безобразие! Товарищи! Кто везет ацетон?
Наш герой еще теснее вжался в кресло и, отвернувшись к окну, не подавал признаков жизни: я сплю! я ничего не слышу! меня нет!
И вдруг из задних рядов послышалось растерянное и почти испуганное:
- Может, это от меня?… Я сегодня утром счищал краску с костюма, с рукава… извините... - это произнес начальник типографии Тарасов Николай Евсеевич, приятель и партнер Караева по шахматам.
- Как! - еще громче возмутились коллеги. - Вы знали и влезли в автобус! Уже дышать невозможно! Водитель! Остановите автобус! Остановите!
Автобус остановился.
- Откройте дверь! Немедленно откройте дверь! Высадите его! – громче всех кричала начальник отдела кадров Плетнева Анна Семеновна.
- Дак я… Я чуть-чуть… - оправдывался Тарасов.
Но его никто не слушал.
- Выходите! Выходите сейчас же! – уже орали все.
Один Леонид Филиппович «спал».
И Тарасов вышел. На середине пути, на пустом шоссе, вдоль которого тянулся наш знаменитый ленточный бор! Оставалось ловить попутку…
А Леонид Филиппович вечером отчитывался перед Люсей о своем неудавшемся предприятии и, морщась, отдирал от груди и живота лохмотья растворившейся тенниски…
Конечно, не смог удержаться, и потом все рассказал Тарасову (и нам!). И когда Тарасов в обеденный перерыв приходил к нам в отдел сыграть партию-другую в шахматы с нашим начальником, мы часто слышали:
- Эх, Евсеич-Евсеич! Как же ты так? Костюм чистил!… - И Евсеич крякал и смущенно посмеивался в кулак.
А как мы хохотали, когда Лонид Филиппович рассказывал эту историю нам…
Без улыбки невозможно было смотреть, как иногда летом, после рабочего дня, он усаживался на мотороллер позади Евсеича, - мотороллер при этом словно приседал, - одной рукой крепко обхватывал щупленького водителя чуть пониже груди, а другой посылал прощальное приветствие остальным попутчикам, что уже гуськом тянулись к открытой двери автобуса.
* *
*
Многие из нашего отдела были выпускниками одного из Сибирских политехнических институтов. Учились еще в середине и конце пятидесятых. Жили в старом общежитии, где удобства были минимальными. По субботам, после лекций, собирались большими компаниями и шли в баню. Здание бани было построено еще в прошлом веке (теперь уже в позапрошлом!) и поражало своей архитектурой снаружи и внутри: затейливые лепные узоры по стенам и на потолках, крошечные козырьки над множеством дверей, изящные, словно раковины, маленькие балкончики тут и там, просторный, с высоким потолком и застекленным фонарем в самом центре его, кассовый зал, больше похожий на кассовый зал вокзала. Белый мрамор, черный гранит. Строилось на века!
Конечно, новичок, да еще из провинции, терялся в таком великолепии.
В кассовом зале компания разделялась: девушки шли в женское отделение, парни, понятно, в мужское. Леонид Филиппович, тогда еще просто Леня, первокурсник, молодой и подвижный, играя мускулами перед новыми друзьями, зазевался, выбирая шайку поновее и, как ему казалось, почище, выходил последним, когда все уже из предбанника ушли. В полутемном коридоре, пустом и холодном, было три двери. Прочесть табличку на одной из них («Мужской зал») наш студент не удосужился, торопился: куда ведут все двери из мужской раздевалки? Ну, конечно же, в мужской зал! Он, как всегда, порывисто открыл первую попавшуюся, и… застыл… Прямо перед ним стояла (в чем мать родила!) и набирала воду в шайку молодая женщина. Она подняла голову на звук открывающейся двери и встретилась глазами с Леонидом Филипповичем. "Чертилка!" – пронеслось у того в голове, - это была преподаватель черчения! Только вчера она отчитывала его за нечеткость линий и ужасный шрифт!
- Здравствуйте! – растерянно произнес он.
- Здравствуйте, - машинально и так же растерянно ответила «Чертилка».
Прикрываясь шайкой, он попятился назад, спиной вперед! Выпал в коридор и тут же рванул на себя другую дверь. Торопясь, захлопнул ее за собой, развернулся и… обомлел! Он стоял на маленьком балкончике над кассовым залом! Внизу, под ним, на цветном кафельном полу, двумя тонкими змейками, - в платках, шапках-ушанках, беретиках, - тянулись очереди к кассам, - вверху, над головой, сиял солнцем потолочный фонарь!
Шутник был архитектор!…
* *
*
Поселок наш строился в пятидесятые и шестидесятые годы. Поначалу преобладали небольшие кирпичные пятиэтажки, -хрущевки, - чуть позже появились такие же пятиэтажки, но уже многоподъездные и панельные. Строительство шло довольно активно, - почти каждый год к первому мая и к седьмому ноября сдавался дом: директор завода, - очень уважаемый и любимый всеми, - старался обеспечить своих работников жильем. Пусть однообразным, не очень удобным и комфортным, - но жильем. Однообразие наших улиц украшали деревья, - шикарные, могучие лиственницы, кудрявые липы, нежные березы и клены. Бульвары обрамляли кусты сирени, рябины, жасмина. Леонид Филиппович получил двухкомнатную квартиру на втором этаже на одной из таких улиц. По одну сторону стояли кирпичные близнецы-пятиэтажки, по другую панельные. Все панельные дома были выкрашены в розовый цвет. Леонид Филиппович жил в розовом доме. Над ним, на четвертом этаже, была квартира начальника АТС – Ковалева Василия Степановича, который часто бывал у нас в КБ, - сыграть в шахматы во время обеда или просто поболтать. Правда, зануда был ужасный и, как говорится: что вижу, о том пою. Наши женщины его ненавидели: мог громко, на всю комнату, сказать: - « Ты сегодня плохо выглядишь! И платье помятое!», или «Твой Николай опять пьяный пришел? Я вчера его видел с…?» и т. п. Прогнать его мы не могли, просто терпели.
Леонид Филиппович особо с ним дружбу не водил, и, как и мы, - тоже терпел его визиты в КБ, ну, и так, по-соседски, иногда встречались.
Каждое утро, в половине седьмого, на их улицу, к дому номер три подъезжала грузовая машина-самосвал за мусором. Надо было успеть добежать до самосвала, - а Леонид Филиппович жил в доме номер девять! - вскарабкаться по скользкой металлической лесенке до верха кузова, высыпать из своего ведра мусор и быстро спуститься вниз, так как там уже стояла очередь! Помогать друг другу было некогда, - все торопились на работу! А «хозяин» машины, рабочий – мусорщик, стоял в стороне и, покуривая, наблюдал за «действом»!
Кстати, я тоже прошла через это, прожив больше тридцати лет в таком же панельном розовом доме в том же поселке. Особенно «хорошо» было зимой!
И вот одним таким розовым утром, выйдя из подъезда розового дома с ведром, полным мусора, Леонид Филиппович догнал соседа, вышедшего чуть раньше по тому же поводу, и уже вместе они подошли к дому номер три, к самосвалу- мусоровозу. Леонид Филиппович споро поднялся по лесенке, освободил свое ведерко, принял ведро соседа, - помог.
Теперь, как говорится, по - свободе, выполнив свою домашнюю обязанность, они, не спеша, вразвалочку, помахивая пустыми ведрами и ведя утреннюю беседу (так, ни о чем!), подошли к своему розовому дому и вошли в подъезд.
На площадке второго этажа Леонид Филиппович повернул направо, к своей двери, Василий Степанович пошагал к себе, выше. Повернув ручку, Леонид Филиппович удивился: дверь не открывалась… Этого не могло быть! Он четко помнил, что поднял защелку замка, - дверь не должна была захлопнуться! «Может, я, все-таки, не поднял защелку, - растерянно подумал он. - Придется будить Люсю…» Этого никак не хотелось, так как он знал, что будут надутые, вытянутые трубочкой вперед, губы, недовольный сонный взгляд и сердитое: «Ну, ты… Опять?»
Легонько нажал на кнопку звонка. За дверью тренькнуло. Тихо. Он чуть помялся, потоптался на месте. Снова нажал, посильнее, но очень быстро убрал палец. Там тренькнуло погромче. И опять тихо. Никакого движения! «Да что же это? Сколько можно?» - и, уже теряя терпение, он с силой вдавил кнопку и не отпускал ее, пока там, внутри, не щелкнул замок. Дверь распахнулась, - на пороге из темного коридора вырос мужик… В трусах ! Почему-то запомнилось: в полосочку!
- Тебе чё надо? – гаркнул он в лицо оторопевшему Леониду Филипповичу.
- Я… вот… мусор вынес… - пролепетал Леонид Филиппович, уже слыша, как с верхнего этажа, громыхая ведром, несется Ковалев!
- Вот такая «ирония судьбы» – закончил свой рассказ наш начальник. – Зашли-то мы в дом номер семь!…
* *
*
А с какой горечью и тоской он поведал нам, как вместо зарплаты отдал Люсе «заначку» ! Сокрушался:
- Карманы перепутал! Все перепрятывал-перепрятывал и перепутал!
И опять на взрыв хохота к нам в комнату заглядывали любопытные физиономии…
Что говорить! Умел разделить: делу - время, а потехе – час! За что мы все его и любили.