Женщина должна быть всегда впереди она раньше всех должна вставать
Так и я сегодня.
Воскресенье.
Дeвять утра.
За окном дождик.
Уже cваренa гречневая каша, испекла оладушки с яблоками, почти готов шпинат с чесноком и салат с белыми и красными бoбами.
C Шаббата у меня остались голубцы.
Так что на воскресенье уже достаточно еды, но компот ещё надо сварить это уже легко.
Сейчас можно сесть и заняться своим любимым делом .
А за субботу y меня накопилось много материала и мыслей которая ходит в короткой форме надо оформить, иначе они будут меня бередить.
Начну с главного прямо перед Шаббата в пятницу я получила известие от моей двоюродной тёти, которая младше меня, из Вильнюса.
Она прислала интересную статью воспоминания одного работника в НКВД корни которого из Ошмян. Я успела прочитать её и сохранить своих файлах.
Выдержка из которой хочу с вами сейчас поделиться.
Есть такое выражение и смех и грех.
Эти чувства я испытывала читая эту статью.
Hевольно на лице возникалa улыбка, c мыслями, что ничего на свете не бывает случайного, впрочeм читайте сами
*** *** ***
Мы благодарны архиву Международного общества «Мемориал» за возможность обнародовать данные воспоминания в журнале «Исторический курьер».
Ошмяны
Покинув 28-го августа 1920 г. город Вильно,личный состав особого отдела во главе с товарищем Медведем пешим строем прибыл в уездный город Ошмяны, где мы остановились.
Надо сказать, что мой отец был родом из Ошмян, и его двоюродный брат оказался старостой еврейской синагоги в Ошмянах.
Не помню, я ли зашел к нему или он, узнав, что я в Ошмянах, разыскал меня, но когда мы встретились, «дядя» пришел в ужас от того, что я нахожусь среди «этих бродяг», как он отозвался о нашем отряде.
Возмутившись подобным оскорблением, я попытался разъяснить этому старому идиоту всю чистоту и правоту идей коммунизма и ничтожность и зловредность его националистическо-буржуазного мировоззрения, но, как и следовало ожидать, расстались мы, оставшись каждый при своем мнении.
На второй день Медведь решил организовать прощальный митинг для населения Ошмян, так как на следующее утро мы должны были уходить дальше.
Для придания митингу большей торжественности Филипп Демьянович поручил мне разыскать и пригласить хотя бы не большой оркестр из местных музыкантов.
Но городок был маленький и никакого оркестра там не оказалось.
С большим трудом мне удалось разыскать еврея скрипача, который указал на двух своих компаньонов (флейтиста и контрабасиста), вместе с которыми он брался изобразить оркестр.
Обычно эта тройка обслуживала местные свадьбы, вечеринки и прочие мероприятия, нуждающиеся в музыкальном оформлении.
Конечно, никто из этих музыкантов не знал «Интернационала», и мне пришлось битый час напевать им мелодию, а они по слуху подбирали ее.
Звучание этого куцего оркестра-трио было весьма жиденьким, и как я ни пытался разъяснить им, что «Интернационал» надо играть торжественно и строго ритмично, все это у них получалось довольно плохо.
Но положение было безвыходным, так как других музыкантов в городе не нашлось, о чем я и доложил Медведю, который решил, что пусть все-таки «музыка» будет.
И вот начался митинг.
Из ораторов на нем выступили: Филипп Демьянович Медведь – по- русски, Иосиф Казимирович Опанский – по-литовски, Ян Ольский – по-польски, и на еврейском языке – я.
После каждого оратора, по условленному знаку, тройка музыкантов старательно играла «Интернационал», по ритму несколько напоминавший [веселый] еврейский танец «фрейлахс».
Многие наши работники во время этих музыкальных заставок еле сдерживались от душившего их смеха, но смеяться было нельзя.
Я все время бросал грозные взгляды на музыкантов, но они, с удивлением и опаской поглядывая на меня, никак не могли понять, чем они не угодили.
Интересно, что мой ошмянский «дядя», несмотря на выяснившиеся при встрече разногласия, все же пришел на митинг.
И когда подошла моя очередь выступать, и я стал разъяснять еврейской рабочей бедноте всю подлость и вредность буржуазного шовинизма и национализма, и сказал, что рабочие не должны зависеть от всяких старост синагоги, подобных моему дальнему родственнику Шрейдеру, а также и от других богачей города, «дядя» схватился руками за голову и начал резким и визгливым голосом причитать: «Ай-вай, ай-вай, ай-вай!» и убежал с митинга.
Этот инцидент вызвал громкий смех всех присутствующих.
Тем временем мое выступление, которое, по-видимому, понравилось рабочей и беднейшей части населения Ошмян, подошло к концу, и я, как было принято в то время, закончил его лозунгами:
«Да здравствует мировая революция! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – и сделал условный знак в сторону «оркестра».
Но музыканты настолько растерялись, что вдруг вместо «Интернационала» заиграли известную еврейскую молитву «Кол-нидры» , которую обычно поет кантор в синагоге в день великого поста.
Почему они заиграли эту молитву, понять было трудно.
Может быть эти бедняки, измученные постоянными унижениями и нищетой, и, по-видимому, впервые услышав на своем родном языке призыв к борьбе против несправедливого гнета, почувствовали потребность сыграть что-то,звучащее торжественно для них самих .
Увидев мой свирепый взгляд и отчаянную жестикуляцию, испуганные оркестранты быстро перестроились и снова заиграли «Интернационал».
Кстати, мой «родственник», убежав с митинга, все же на этом не успокоился.
К вечеру он вызвал меня из дома, где мы остановились ночевать, и стал меня допрашивать, когда я принял православие, знает ли об этом мой отец и как он это перенесет.
Когда же я объяснил ему, что мы – большевики – интернационалисты и в Б-га не верим, он снова пришел в ужас и, не попрощавшись, ушел, на этот раз уже совсем.
Мои товарищи по работе впоследствии долго вспоминали этот инцидент и поддразнивали меня и «дядей», и молитвой, явившейся «музыкальным оформлением» моей «речи».
На следующее утро мы пешим строем выступили из Ошмян и вскоре добрались до какой- то маленькой станции, где была намечена новая граница между буржуазной Литвой и Советской Россией.
Здесь товарищ Медведь оставил группу особистов для несения пограничной службы, а затем мы направились в Минск.
* «Кол нидрей» (букв. «Все обеты») — молитва на арамейском, читаемая в синагоге в начале вечерней службы Йом-Киппур и сопровождаемая грустным напевом.
Продолжение следует.