Четвёртая глава

               
                1
     Нечаев Лёха в тайге не фраер: прочитал букварь по первому разу от корки до корки, на шкуре своей на память зарубки сделал. В лесу он свой, теперь свой. К норе-землянке вышел напрямки, как по компасу. Он мечтал, что вернётся, вот и сбылось.
       Густой пихтач по склону в урочище, лапником укрыл от глаз чужих потаённое. Здесь логово волчица когда-то вырыла на большую семью на долгие времена, но время для стаи остановилось не по правилам.
     Раненый медведь перешёл черту, попрал закон, обезумев от боли, убивал  не для того, чтобы жить, -  но для того, чтоб убить. Многие погибли в ту страшную ночь в ставшей тесной норе. Молодняк с улицы отступил, развеялся по лесу, как и не было. Обнаружить логово тогда было дело случая.
     Лёха решил: лучшего места спрятать найденное, пожалуй, что и нет. Просто не увидеть, специально не найти. Среди мертвых был ещё живой, вернее едва живой, с серыми глазами, серый, двух- или трёхгодовалый волк. Не подъярок, состоявшийся по всем понятиям хищник со своими принципами, с непростым характером. С одной сплошной раной на теле.
- Добить?
      Смотреть в глаза было не обязательно: что ж там, кроме боли? Тоска и одиночество. Каждый сам за себя – правило неправильное…
- Он такой  же, неприкаянный.
      Лето прошло, дружбы не состоялось. Волк позволял ухаживать за собой, принимал пищу, пока был слаб, окрепнув,  ушёл. Иногда Нечаев видел его издали, Серый ходил своим путём, у Лёхи были свои хлопоты о хлебе насущном.
     Вот сбылось: вернулся! Возле норы следов не было, никто сюда не захаживал.
     Всё для жизни на первое время было: утварь, вещи и продукты Лёха сносил сюда  с берега в прошлый раз. С детства привычка осталась:  не жить одним днём. Снять наручники, когда под рукой всякого, – пустяк, не отнимающий время.
- Время нужно выждать, пока искать не устанут.
                2
      Коренев, нагляделся крови в жизни своей, замарался не раз и не два. К вынуждающим обстоятельствам  относился по - житейски рассудительно, к процессу пристрастия не имел.
Дышал ровно, голос не повышал:
- Говорить мне с тобой нет нужды: знаю, кто ты.
       Ткнув дулом пистолета Дубинину в лицо, не позволил подняться с земли на ноги.
- Нечаев где?
       Мерзкое и липкое нечто закралось в душу, придавило плечи. Глаза в тоске затуманились, голос подвёл, дрогнул:
- Не знаю. Сбежал.
     Кроме мокрых дырочек на спине, страшная рана на затылке у Кустова не оставляла сомнений, что тому уже всё равно, какие слова произносятся. Со страху можно много чего обещать.
- Я знаю, где золото, я покажу. Я знаю где!
       Макс сидел на траве рядом, тяжело дышал , всхлипывая:
- Угораздило. Как  же? Угораздило..
Из под широких ладоней на животе, просачиваясь, кровь красила зелёные листья бурыми пятнами.
- Больно? - посочувствовал Коренев:
- Что вот теперь делать с тобой? Не знаешь?
         Макс отвел руки, показывая кровавое месиво:
- Угораздило.
- Это меня угораздило взять тебя. Подвёл ты меня.
       Во сне кошмарном такое увидеть – вздрогнешь и проснёшься. Вытирая со лба испарину, Ощепков закрыл глаза, не веря. Выстрел в затылок несчастному, сломал реальность.  Так не бывает.
      Тело Макса с простреленной головой, склонившись к коленям, осталось сидеть, сохранив равновесие. Коренев уронил его, толкнул ногой.
- Босота! Босота, твою мать!
     Увесистая оплеуха вернула Ощепкова на землю грешную.
- Сопли утри! Сворачиваться будем.
                3
      По распадку от реки с потоками влажного воздуха, звуки, повторяясь затухающим эхом, принесли отголоски стрельбы, похожей по интенсивности на перестрелку.
- Часом не мои ли менты кого-то встретили? Опять старатели?
     Спешить некуда. Любопытство на голодный желудок не беспокоило. Лёха сладил костерок без дыма – согрел банку с тушёнкой. «Война войной - обед по расписанию».
- За водой лучше идти под вечер, когда страсти утихнут.Тогда и погляжу: чего да как.
      Такая мысленная форма общения со своим «я»  в одиночестве обретала смысл и союзника внутри себя. Позаимствованный у Мартына карабин перезимовал в сухом дупле без ущерба, Лёха стрелял из него в прошлом году два раза, два раза промазал. Решил тогда больше зря живность не беспокоить, но по пути к реке вооружился.
-Человек с ружьём – уже не мишень: может и сдачи дать. Вроде  бы.
       Солнце окрасило понизу облака в цвета алого пламени. Разлившийся закат, уходя за горизонт, растворялся в воздухе, густел за деревьями, на листьях и кронах в тёмно- бордовые и тёмные сумерки. Тёплый пепел в кострище, примятая трава, где стояла палатка, и следы...
- Люди были, да сплыли. Куда - непонятно. Вверх или вниз? Чисто, мусора нет, Так у нас не делают.
       Рассуждая вполголоса, стараясь понять: кто  же тут такой культурный наляпал крови здесь, и там, и ещё вон там, Лёха прошёл по следам волочения до старицы весеннего ручья.   
      Под берегом, в намытом, неглубоком туннеле, укрытом кучей сухих ветвей, лежали себе спокойно покойнички. Уйти  бы от греха, но посмотреть, кто это: свои или чужие - было нужно.
     Двоих, не худеньких, по одёжке судить, городских и не бедных, Лёха не встречал. А вот Кустова, старшего лейтенанта, доводилось видеть живым и здоровым.
- О, чёрт! Да он и сейчас не совсем мёртвый. Дышит.