- На моё счастье, доктор, - проговорил он, теперь прицельно разглядывая топор вдоль рукоятки, - я не помню никаких подробностей той нашей размолвки, поэтому мне нечего вам прощать. Другое дело, если вам есть, что простить мне, и вы чувствуете потребность это сделать, что ж, вы в своём праве.
Он опустил топор, пожал плечами и направился на задний двор, к дровянику. Я же подхватил ведро и пошёл к колодцу.
Наша коновязь находилась неподалёку от колодца, и, подходя к нему, я увидел, что кони ведут себя беспокойно. Они не дремали, свесив головы, как полагается накормленным и напоенным коням, а переступали, пофыркивали. задирали головы, вытягивали шеи и потряхивали ими, как будто их что-то тревожило. Особенно чуткий темпераментный Чёрт.
Мне это показалось подозрительным. И, поставив ведро на землю, я подошёл посмотреть, что их тревожит, на ходу обращаясь к ним с теми ничего не значащами ласковыми словами, которыми профаны – не лошадники надеются успокоить лошадей, беря не смыслом, а тоном.
Вот только тогда – не раньше – я увидел его, стоящим в зарослях осинника у забора, хоть и лишённых листьев, чтобы скрыть человека, но достаточно густых, чтобы сделать его не бросающимся в глаза.
Калитка была далеко, заперта, как и сами ворота, и прекрасно просматривалась из окна – мы бы заметили, если бы он вошёл. Следовательно, чтобы попасть во двор, он воспользовался каким-то других входом. Потому что сигать через довольно высокий забор с его горбом оказалось бы затруднительно.
- Господи! – невольно вырвалось у меня. – Откуда ты здесь взялся? И где, в таком случае, твой отец?
- Не имею понятия, - ответил неприязненно Карл, слегка отступая и почти вжимаясь в забор. – Я от него сбежал, как только он напился. А случилось это скоро – мы ещё на корабль не успели сесть.
Я готов был волосы на себе рвать – во-первых, присматривать за мальчишкой в наши планы не входило, во-вторых, теперь можно было забыть о советах Майкрофта – если Ленц не доедет – а он едва ли поедет куда-то без сына – то Майкрофт о наших делах и знать не будет. Словом, я был полностью деморализован и раздавлен, и понятия не имел, что делать. К тому же. что бы я ни решил, у меня не было ни малейшей уверенности, что мальчишка подчиниться моему решению – он был более не на цепи и явно недостаточно напичкан наркотиками, чтобы вести себя, как послушная овечка. Пожалуй, будь Вернер дома, я бы сейчас в приступе малодушия громко закричал, призывая его на помощь. Но Вернера не было, а звать Рону или Холмса мне казалось не только бесполезным, но и опрометчивым.
Тем не менее, один вопрос требовал разрешения и мог существенно повлиять на то, что будет дальше.
- Почему ты пришёл сюда? – спросил я. – Почему не к тем людям, которые дают тебе твоё «лекарство»? Или ты уже был там, и это они послали тебя? Зачем? Ты же не глупый, Карл, ты прекрасно понимаешь, что так просто я тебя отсюда не выпущу. Итак, зачем?
- Я хотел убедиться, что Магон всё ещё тут. – сказал он. – Магон стоитне одной дозы моего «лекарства». Если бы вы сейчас не заметили меня, я бы просто убрался, как пришёл.
- А как ты, кстати, пришёл? Неужели через забор перелез?
Мальчик насмешливо покачал головой:
- Там, где у вас горел сарай, доски забора тоже прогорели. Я просто выбил пару, а через забор мне не перелезть – сами понимаете. С такой спиной мне не разогнуться так, чтобы достать до верхнего края.
- То есть, ты хотел выследить Магона и продать его? Кому? Людям Клуни или тем, что с корабля в Инвернессе?
- Может, у меня ещё и выйдет, - с отменным нахальством проговорил этот тип. – Убивать вы меня не станете – для этого вы слишком гуманны. Значит, запрёте. А убежать из-под замка – дело некоторой изобретательности и стечения обстоятельств. У меня не раз получалось.
- Ну, хорошо, - подумав, проговорил я. – А смысл? Ты ведь не за идею стараешься – за дозу наркотика, который позволяет тебе расслабиться и получить маленький кусочек ненастоящего счастья и удовольствия. Ненадолго. А потом что? Смерть? Не дожив даже до отрочества? Ты очень умный, Карл. Гораздо умнее, чем все твои ровесники. Мы ведь уже говорили об этом с тобой, и мне казалось, что ты понял. То, что ты вытворял под действием своего «лекарства» в церкви, не ужасно и не пугающе – это тошнотворно и противно. Но ради мгновения довольства ты сделаешь ещё не то. Я, собственно, сам могу заставить тебя, привязав покрепче и показав издалека шприц с морфием, например, поедать свои собственные экскременты или даже чужие экскременты. Ради укола «счастья». И ты будешь. А если я обману тебя и не сделаю укола, а снова попрошу их есть, ты опять будешь. До бессчетного количества раз. Неужели тебя, действительно, может устраивать такое низведение тебя до… не знаю… до забавной цирковой мартышки, что ли…
Я был достаточно резок, достаточно насмешлив, поэтому ничуть не удивился тому, что мальчишка бросился на меня. Это было с моей стороны правильной тактикой – как ни мал и как ни увечен, ему не следовало отдавать право второго хода. Выйдя из себя и кинувшись, он предоставил это право мне – и живо оказался на земле с завёрнутой за горбатую спину рукой и придавленный коленом. Кроме колена мне для его удержания вполне хватало одной руки, а другой я потянул из брюк ремень, намереваясь связать ему хоть руки в запястьях - прежде, чем волочь в дом.
Ощущение было такое, будто меня лягнула лошадь в висок – даже без боли, просто ошеломляющий удар – и темнота.
Я очнулся в кухне на скамье. Надо мной склонялось казавшееся мне перевёрнутым встревоженное лицо Роны, голова была тяжёлой и гудела, как медный колокол. К тому же, меня тошнило, и я невольно замычал, призывая на помощь.
Помощь подоспела сначала в виде того самого ведра, которым, соблюдая постельный режим, пользовался Холмс, а потом ещё в виде холодного мокрого компресса на голову, принесшего облегчение.
- Лежи тихо, - сказала Рона. – Судя по всему, удар тот же, что в Брокхилле был нанесён доктору Мэртону. Одна рука.
Только теперь я вспышкой всё вспомнил и попытался сесть, от чего стены бессовестно закружились у меня перед глазами, и мне снова пригодилось пресловутое ведро.
- Да лежи же ты, наказание! – прикрикнула Рона. И я увидел теперь, что её веки припухли и покраснели, словно она не то недавно плакала, не то сдерживала слёзы.
Однако, я успел увидеть, что в комнате, кроме Роны, Холмс, а Вернера всё ещё нет, и другое ведро, оставленное мной у колодца, стоит полное воды. «Этот омывать мою рану слезами не станет, - невольно подумал я. – Вот ведь, и воды принёс. Меня, наверное, со двора тоже он принёс – для Роны было б тяжело. Вот интересно только, что прежде – воду или меня?
- Что там… то есть… кто меня… меня же во дворе нашли? – попытался сформулировать я вопрос.
- Нашли-нашли, и камень у твоего виска, величиной с картофелину. Понятно, он не с неба божьим соизволением упал.
- А сколько времени я без сознания?
- Недолго. Минуты – не часы.
- Всё равно он успел сто раз скрыться, - с горечью посетовал я.
- Кто?
- Этот уродец Карл Ленц. Я поймал его шпионящим в нашем дворе, и он сказал, что сбежал от отца, а когда я его схватил и попытался ему руки связать, меня и ударили. Ну, или швырнули этим камнем – я не настолько отчётливо помню последний миг.
- Ударили – не швырнули, - подал голос Холмс. И ваше счастье, что ударили. Швырни он таким – вы бы остались там, где упали, навсегда. Вам и этого-то не мало.
- Я не успел никого увидеть, - признался я. – А этот мальчишка Ленц знает, что вы здесь, и теперь всё пропало… Эх, как же я его не удержал! Он теперь, уж наверное, воссоединился со своими патронами из Клуни-Ярда, а то и прямо с «Кольца Сатурна».
- Не успел бы, пожалуй, - заметил Холмс, поглядев на мои часы – он явно освоил премудрость узнавания времени по их циферблату. – Ещё не поздно, кстати, попытаться изловить его, да и прикончить, чтобы не болтал лишнего.
Я похолодел от этих его слов, сказанных с завидным холодным спокойствием. Неужели мой друг мог так перемениться, что сделался способен убить ребёнка – пусть ребёнка пакостного и зловредного, но несчастного и больного? Мне сделалось нехорошо от этой мысли, а мне, видит Бог, и так хорошо не было, но в следующий миг я одёрнул себя – Магон – не Магон, но это же Холмс. Мой Холмс, который никогда бы… - пристально ещё раз поглядев прямо в его непроницаемые мерцающие сиреневым ледяные глаза. я фыркнул и махнул на него рукой:
- У вас всегда были проблемы с чувством юмора, это правда. Лучше подумайте, что нам теперь делать.
Затвердевшее лицо Холмса дрогнуло и в глазах мелькнуло такое знакомое мне добродушное лукавство.
- Уже лучше, - проговорил он. – Не то вы, кажется, сами начали в отношении меня страдать этаким нездоровым дуализмом. Ещё раз попробуйте понять, доктор: я едва ли мог как-то перемениться, у меня затёрта только память личности, а не сама личность. Перестань я говорить об этом, начни притворяться, я, пожалуй, обману вас – вы ведь меня помните, а я, хоть и не помню, всё равно я. Но мне не хочется вас дурачить, как ни неприятны мне эти испытующие взгляды. Вот и на ведро с водой вы чуть ли ни с гадливостью посмотрели. А не принеси я его, чем бы Рона смачивала вам голову, скажите мне, пожалуйста?
Только теперь до меня дошло, что я сам виноват, и что это я спровоцировал его на высказывание о возможном убийстве Карла. Холмс оставался Холмсом, всё с той же наблюдательностью, всё с тем же умением строить свои дедукции и видеть человека насквозь.
- Простите, - с чувством раскаяния проговорил я. – Вы, как всегда, безупречны в своих наблюдениях. И чёрная мысль, связанная с проклятым ведром, у меня и в самом деле мелькнула. Ну да вы ведь извините человека, которого только что стукнули по голове камнем, размером с картофелину, за некоторый беспорядок в мыслях?