***
Дневник Лики
Постель была непривычно теплой и казалась как никогда просторной. Странно: засыпать каждую ночь в точно такой же кровати, под таким же одеялом – но ощущать всё это сейчас будто впервые.
Впрочем, одеяло уже лежало бесформенной грудой на полу. Было жарко. Два тесно сплетённых тела – это всегда жарко.
Становилось темно. Темнота просила тебя остаться, укрыть любимую одеялом, обнять. Темнота умоляла позволить мне уснуть на твоём плече и следом уснуть самому. В темноте было тяжело думать – хотелось лишь любить.
Я первая привстала с кровати, потянулась к часам – совершенно бесполезный жест, ведь ощущение времени уже плотно вплелось в наше сознание за эти короткие и бесконечные вечера.
Мы молчали. Я завязывала тебе галстук, а ты смотрел на меня, на мои губы, на лёгкую улыбку. Готова поспорить, что ты пытался угадать, о чём я сейчас думаю.
Если бы ты спросил, я бы, наверное, даже ответила: уже не в первый раз я думала о том, что завязываю твой галстук иначе, и мне удивительно, что есть женщина, которая этого не замечает.
Ты коснулся губами уголка моих губ. Улыбнулся. Провел рукой по моей щеке, коснулся волос. Прошептал:
- Прости. Сейчас мне уже точно пора. Я позвоню тебе.
Я кивнула, с трудом заставляя себя не брать тебя за руку, не пытаться задержать ещё хотя бы на пару минут. Если я начну тебя удерживать, то ты, наверное, начнёшь собираться раньше, а я не хочу красть у нас время, которого и без того невозможно мало.
Потом, завтра или через неделю, будет снова вечер, привычный номер в привычном отеле, горячие простыни - и ничего больше. Даже думать нельзя о большем.
Мы будем красть друг друга из жизни и пытаться обмануть время… Но оно обманывает нас куда больше, позволяя прожить целую вечность за секунду, а потом каждую секунду ожидания превращая в мучительную вечность.
***
Дневник Лики
Необъяснимое недовольство всем на свете, а на самом деле – простая и легко объяснимая внутренняя дисгармония заставляет меня взять в руки телефон и позвонить тебе. Я всегда делаю так, чтобы успокоиться. Ты – причина моих самых больших переживаний, но кроме того – моё самое надёжное успокоительное.
- Я не отвлекаю тебя? Поговори со мной, пожалуйста.
- Не отвлекаешь, я ещё полчаса буду в дороге. О чём ты хочешь поговорить?
- О чём угодно. Хоть о погоде.
- О погоде я долго говорить не смогу.
- Знаю. Но сам-то ты не знаешь, что сказать.
На самом деле мне и не нужно чтобы ты знал, что сказать. Помолчи со мной, если хочешь... Увы, чтобы услышать молчание, нужно быть рядом. Но рядом тебя сейчас нет, и всё, что мне остаётся, - это твой голос в трубке... Тебя нет! Как мне ещё успокоиться?
Ты вздыхаешь, вслушиваясь в напряжённую тишину.
- Ты чего такая злая? Я ведь по твоему дыханию в трубке чувствую твое настроение.
- Я не злая... Расскажи мне что-нибудь. Что там на дорогах?
- Да как всегда сложно: пробки и куча нервных спешащих людей вокруг. Я и сам себя начинаю чувствовать также, когда оказываюсь среди них. Как же хочется сейчас не стоять здесь, а мчать куда-нибудь по трассе, включив музыку на полную громкость!
Ты замолкаешь, прислушиваясь к моей реакции. Я становлюсь спокойнее с каждым твоим словом, расслабляюсь, позволяя себе раствориться в твоём обволакивающем голосе.
- Продолжай, пожалуйста. Не жди от меня ответа, просто говори.
- Лика, это же не интересно, зачем я говорю всё это?
- Ты сам знаешь зачем. Меня успокаивает твой голос.... Хоть газету читай вслух.
...
Когда я кладу трубку, то уже улыбаюсь.
Короткие мгновения счастья. Мы сами решаем, какой объем счастья нас устраивает. Лелеем синицу, не думая о журавлях.
К вечеру эффект от разговора закончится, и я начну задумываться: почему ты не звонишь мне также, чтобы просто услышать, выкинуть из головы всех и всё?
Мне очень не нравится ответ, который, увы, напрашивается сам собой.
Мне без тебя, к сожалению, плохо. Вроде всего хватает, вроде всё как обычно, но только до тех пор, пока я не думаю о тебе и о том, что ты далеко от меня и занят совсем не мной. Чтобы было хорошо, надо всего лишь не думать - а это как раз не получается. Я учусь отвлекаться, учусь заниматься сотней других (интересных, сложных, увлекательных) дел. Но не могу отвлекаться круглосуточно.
Удивительное дело, достаточно полчаса поговорить с тобой, и становится легче проживать целый день. Но стоит только тебе исчезнуть из поля моего зрения, - я буквально зацикливаюсь на тебе, и волшебных средств, избавляющих от мыслей, просто не остаётся.
Подобно вирусу, мысли о тебе заполняют всю меня и всё вокруг меня, я не могу дышать… Не могу больше ни о чем думать. Сейчас обещаю себе не открывать нашу переписку – и через пять минут обнаруживаю себя посреди длинного письма тебе. Магия. Жестокое темное колдовство.
Я не жалуюсь, нет. Я знаю себя, я знаю, что не умею иначе. Я могу любить только так или не любить вовсе.
Но вот ведь в чём беда: мне без тебя плохо, а тебе без меня – хорошо. Смириться с этой мыслью – вот что по-настоящему сложно. Я могу смириться с твоим молчанием, но с тем, что ты не чувствуешь того, что чувствую во время этого вынужденного молчания я, - никак не получается. Мне видится в этом некоторое лицемерие: любить, но не нуждаться.
Тебе со мной хорошо. Но не со мной – тоже. Нет, я не имею в виду ложь, не думаю (не допускаю!), что не нужна тебе. Но и без меня – тебе тоже хорошо.
В какой момент случилось так, что ты живешь своей жизнью, а я – твоей? Я думаю о твоих поцелуях, а ты в это время целуешь другую? Почему я вдруг согласилась с тем, что так и должно быть?
Я говорила несколько раз, что я почти не знаю тебя. Я знаю наши встречи, знаю вкус твоих губ, знаю огонь твоего желания… Но я не знаю тебя. А сейчас понимаю: ведь и ты не знаешь меня. Знаешь лишь ту, что успеваешь увидеть. Видишь лишь ту, что я показываю тебе. Когда я говорю, что я – собственница, это ведь лишь слова для тебя, верно? Ох, как посмеялся бы ангел! Его Лика, которая ни за что не готова меняться, Лика, которая себя-то делить не умеет, не то, что других… Оказалась в такой ловушке. И никто не выпустит меня из неё, кроме меня самой.
А что я могу, в сущности? Отказаться от тебя, от самого дорогого мне человека? От того мужчины, который делает меня абсолютно, без преувеличения, счастливой, и с которым остальных мужчин я просто не вижу, не замечаю?
Наше время – день, но даже днём у меня мучительно мало тебя… Тебя физически рядом. Твоих ласк и нежности. Твоего голоса и спокойной рассудительности. Твоих ответов на мои вопросы и моих ответов тебе. Просто твоего присутствия. Когда я говорю тебе, что лежала бы котёнком на коленях – я и правда хочу быть просто рядом.
Конечно, мы с тобой оба знаем, почему сейчас мне стало так мало тебя, хотя в абсолютном выражении мы проводим вместе больше времени, чем когда-либо. Оба знаем и не произносим вслух, как нам кажется, по разным причинам, но на самом деле – по одной-единственной: мы знаем, что этими словами всё закончится.
Давай я скажу их хотя бы дневнику: мне сейчас тебя так мало, потому что я хочу не красть твоё внимание, а владеть им безраздельно.
***
Дневник Лики
Ты уходил.
А я, закрывая за тобой дверь, хлопала ею так, что, казалось, тряслись стены... И этого было мало, даже этого звука, оглушающей резкости – несравнимо мало.
Ты уходил, а я уводила регулятор громкости на максимум, чтобы отвлечься, чтоб хотя бы разболелась голова, чтобы думать об этом, а не о том, что...
...ты ушёл и...
так и будет. Снова. Снова. Снова. Раз за разом.
Я безудержно рыдала. Я сходила с ума. Начинала звонить подружкам.
Дрожали губы – я сдерживала слёзы... Три секунды между безграничным счастьем и безнадежной пустотой. Три секунды, в которые ты делал шаг... Закрывались двери... И тебя больше нет. Нет на моих губах, нет в этой, давящей на плечи, реальности.
Ты уходил. А я молчала.
Полчаса на безумие. Десять минут на равнодушие. И снова (снова, опять, как всегда) улыбаться. Не задавать вопросов, на которые не получишь ответов.
Ты уходил, а я, закрывая за тобой дверь, сходила с ума от бессилия.
Я могла взбежать вверх по ступенькам на крышу – и навстречу ветру.
Могла бы тебя ненавидеть.
Могла бы тебя ударить.
Ничего бы не изменилось. НИЧЕГО.
Ты всё равно уходил.
А я ждала, когда ты вернёшься.
И дожидалась: ты приходил ко мне утром, чтобы обнять меня. Я плакала в твоих руках - тихо, боясь издать хоть звук. Кусала губы, чтобы не выдать себя.
Сжимала твою ладонь, будто это могло тебя удержать.
Ничто не могло. Может, могли бы слёзы? Я не проверяла. Зачем? Знать, что ты остался из жалости? Или... Узнать, что мои слёзы для тебя ничего не стоят?
Глупости. Не стоит делать того, что лишь причинит больше боли.
И всё же - плакала. Вытирала украдкой слёзы об подушку. Старалась почувствовать твоё тепло, чтобы унять свою дрожь. Но времени не хватало на то, чтобы успокоить себя и надышаться тобой... С неумолимостью летнего солнцестояния двигались стрелки к неожиданности, свойственной лишь утру.
В чём разница между утром и вечером?
Вечер заканчивается с закатом.
А когда заканчивается утро – не знает никто. Я вот знаю только, что оно заканчивается слишком быстро, и оставляет мне лишь воспоминания о твоих руках и мокрую от слёз подушку.
Затем медленно, бесконечно, до невозможности мучительно опускался вечер.
Телефон молчал. Нет, не молчал, звонки шли непрерывно, но я не знала, как говорить о делах. Пустота. Вокруг – пустота, внутри – тоже. Это глупо, но я не хотела говорить ни с кем, пока не услышу твой голос. Я просто не могла реагировать ни на что и ни на кого. Заблудилась в мыслях о тебе – и только ты мог вывести меня из этих лабиринтов.
Час, два, три... Скоро стемнеет, а когда темно – никто не звонит. И ты – тем более. Но я почему-то ждала. Почему-то, когда речь идёт о тебе, я теряю всякую способность мыслить логично и разумно.
Мы с тобой – как свежий снег на проспекте, под пушистым блеском которого прячется лишь гололед. Ты обнимаешь меня, мы вместе звонко смеёмся, мы – единое целое; все помирают от зависти, тебе или мне они завидуют - не важно. Но внутри, если стереть этот лоск, это мимолетное счастье – там слёзы, размазанная тушь и разговор с молчаливой телефонной трубкой: "Позвони, пожалуйста, позвони, найди для меня минутку".
И вот уже наступила ночь, и я понимаю, что не получу ни строчки от тебя... Буду переживать всё это сама с собой, придумывать глупости, накручиваться. Кажется, все девочки делают это.
Я рядом с тобой, когда тебе удобно.
Но я – вся твоя и тогда, когда тебе это безразлично.
***
Дневник Лики
Ты ведь не знаешь, как это больно, да и откуда тебе знать: как сердце, ещё секунду назад ожидавшее тебя, сжимается внутри осознавая, что кислорода сегодня не будет. Как тяжело просыпаться после снов, в которых мы были вдвоём, обнажённые, - и чувствовать холодную подушку, смятые от пережитых снов простыни… Ты, наверное, просто не думаешь о том, легко ли мне отказаться от ожидания тебя и начать, как ни в чём ни бывало, готовиться к очередному обычному, вероятно, пустому и холодному дню.
Интересно, если бы ты знал, если бы думал об этом, - изменилось бы хоть что-то? Я не могу допустить отрицательного ответа на этот вопрос, поскольку он делает наши отношения бессмысленными, а признания - фальшивыми. Но разве сам факт того, что я думаю об этом, не является однозначным признаком сомнений, пусть и не высказываемых напрямую?
Я иногда мучаюсь, не могу уснуть, потому что мне одиноко, а я не терплю одиночества – ни на физическом, ни на психологическом уровне. Внутренняя пустота удушающе противна, но пустота вокруг, отсутствие близкого человека рядом – ничуть не менее отвратительна. Ты же знаешь меня, ты так хорошо меня изучил и знаешь: если ненадолго оставить меня одну, то я начинаю искать ласку и нежность всюду, хоть и очень стараюсь удерживать себя от этих поисков. Конечно, ты это знаешь, но не хочешь думать об этом. Меня всегда удивляло, как хорошо у тебя получается не думать о чём-то, что не укладывается в твою картину мира. Тебе удобно думать, что всё хорошо, всё так и должно быть. Тебе нравится, что я жду тебя всегда.
Чёрт тебя побери, ты ведь знаешь и вторую сторону этой медали, и это знание уже – сущий садизм: я не хочу пустой ласки, я хочу лишь твоего тепла, твоего огня, твоей близости… Знаешь, что я дождусь тебя, пусть и наедине с этой холодной подушкой и своими снами.
Это так правильно, потому что я люблю тебя.
Но это так неправильно, потому что ты говоришь, что тоже любишь меня.
Я так много раз ломала свою жизнь. Ломала, потому что не было выбора. Переживала, умирала… Воскресала вновь, оживая, находя в себе силы, находя в себе себя. Ангел говорил об этом так, будто это событие, подвиг, поступок. Но, в сущности, так ли это? Просто инстинкт самосохранения. Когда выбора нет, то остается лишь всё переломать… Переступить и пойти дальше, если, конечно, у тебя есть силы идти. У меня, к счастью, они всегда были. Человек – сильное существо, он многое может, просто не знает об этом.
Сейчас я задумалась: а как быть в этот раз, как мне быть с тобой, с нами? Ведь сейчас у меня есть выбор, хоть и болезненный, отвратительный: либо отвернуться, либо смириться. Смогу ли я всё бросить, разбить на кусочки то, что сама создавала, только для того, чтобы перестать страдать от боли каждый раз, когда тебя нет рядом?
Получается, что всё было зря? Я сделала не то, не так… не с тем?
Ты обнимаешь меня, прижимаешь к себе. Я счастлива, я лежу в объятиях самого дорогого мне человека, но яд, сочащийся между нами по тонкой незримой нити, уже начинает отравлять меня. Я начинаю прощаться с тобой раньше, чем ты уходишь, иногда кажется, что даже раньше, чем мы встречаемся. Я каждую минуту, круглые сутки прощаюсь с тобой, потому что это – единственный для меня способ выжить, не провалиться в пустоту, которая поджидает меня за дверью. Я ещё жива, дышу и улыбаюсь лишь потому, что пускаю в себя эту пустоту понемногу, но каждый миг.
Ангел говорил, что он чувствует ночь и полнолуние кожей, и я так же чувствую их сейчас. Моя одиннадцатая луна. Могли ли мы подумать, что из этих двенадцати лун почти половину ночей мы проведем не вместе? Мне не хватает его… Когда я вспоминаю нашу далекую последнюю встречу, я думаю: неужели в тот день он ощущал ту же боль, какую я испытываю сейчас каждый день, день за днём? Это цинично и глупо – так думать. Но свои эмоции и чувства всегда кажутся более сильными, чем чужие.
Когда-то я лежала в его руках и думала о другом. Теперь я с другим – и думаю об ангеле. Нет, не потому, что жалею. А потому что мне как никогда нужен его совет, прежде чем я совершу, возможно, главный поступок в своей жизни.
***
Дневник Лики
Все мои тяжёлые мысли отодвигаются в сторону, когда обостряется главная, первичная потребность: потребность в воздухе, в кислороде.
Ты – мой кислород. Мне необходимо надышаться тобою.
Когда тебя нет, я чувствую, что какой-то очень важной части меня тоже нет. Равновесия, гармонии, покоя. Оказывается, у меня их не было очень долго, я искала себя, не отдавая себе в том отчёта, - а нашла тебя. Я с тобой стала такой, какой сама себе нравлюсь. У меня появились крылья, тысяча новых желаний – и силы исполнить каждое из них.
Сейчас тебя нет, и сил нет ни на что, все они уходят на то, чтобы успокоиться, мысленно отхлестать себя по щекам. Соберись, давай, всё будет хорошо. Всё снова будет. Он ведь обещал – и всегда выполнял свои обещания.
Если честно, помогает не слишком хорошо и ненадолго.
Мне целыми днями хочется писать: письма тебе, стихи о тебе, ещё что-то, где тоже будет очень-очень много тебя.
Я не отправляю тебе этих писем. Время безотчётной откровенности закончилось. Без диалога, без твоих ответов, мне кажется, что мои мысли уходят далеко в сторону от того, что ты хотел бы услышать, что мне следовало бы писать, но... об этом я могу лишь догадываться. Я выливаю на бумагу все свои переживания, без разбора. Может, ты всё так же готов к любым моим письмам и мыслям? Почему должно быть иначе? Ведь именно так ты говорил...
«Ты говорил». Я так много перечитываю твои письма – я могу сейчас цитировать их с любого места, любой строчки. Если я до сих пор не сошла с ума, не отравила себя фантазиями и домыслами, то только потому, что у меня есть твои письма. Они – аксиома, отправная точка всего, к которой я постоянно возвращаюсь. Ведь ты никогда не лгал мне, а значит вся правда – там. Остальное – мои глупости, мои демоны.
Я жду. Мне ничего не остаётся больше: читать твои письма, писать свои, не отправленные, и ждать, что я проснусь – и всё это окажется неправдой, глупостями, ошибкой.
Ты ведь мой… Ты говорил, что ты – мой.
Ты просто зайдёшь в комнату. Просто обнимешь, прижмешь к себе некрепко, а я – положу голову тебе на плечо и закрою глаза.
Ты ничего не станешь спрашивать. Ничего не попросишь, не упрекнёшь, не станешь решать моих проблем, вообще не вспомнишь о них. И не станешь рассказывать мне о своих.
Я буду слушать твой тихий ровный голос, почти шепот... Буду закутываться в его мягкую неторопливость и ненавязчивый уют. Он будет обволакивать, будто тонкое одеяло, и согревать.
Пока я буду сидеть за работой – ты будешь рядом, на диване, читать книжку или болтать тихонько по телефону. Да всё что угодно делать... Мне важно твоё присутствие, а не деятельное участие. Впрочем, я буду рада, если ты сделаешь мне чай, поставишь передо мной чашку и поцелуешь в щеку. Я улыбнусь. Я буду знать, что я не одна.
Ты уснёшь раньше, чем я встану из-за стола. Это даже хорошо, это ещё один показатель уюта, спокойствия. Я залезу под одеяло, приобниму или просто уткнусь в твоё плечо и усну. Не думая о том, что завтра сказка исчезнет. Зная, что так будет всегда. И я усну, улыбаясь, потому что мне больше нечего бояться.
Я проснусь отдохнувшей и не больной. Даже с удовольствием – первой, чтобы успеть приготовить завтрак и сварить кофе.
Утро совершенно точно будет добрым, только....
....только, увы, всё это – лишь мои фантазии. Этого не будет.
***
Время возвращения к реальности всё же наступило.
Дневник лежит на столе. Лика смотрит на него и понимает, что не хочет писать того, о чём думает. Надеется забыть – и завтра продолжить свою прекрасную историю.
Нет, это случилось не вдруг. Она могла бы сказать, что вот, сегодня, сейчас поняла – но нет. Неправда. Это было всегда, и она всегда это понимала, но отодвигала куда-то далеко, ставила на самую высокую полку в своём сознании. Не вижу – значит, нет. Глупая девчоночья реакция? Да нет… Мы все, в любом возрасте, совершаем эту глупость: делаем вид, что всё хорошо. Потому что очень хотим, чтобы всё, наконец, было хорошо. Мы так хотим быть счастливы, до условностей ли, до деталей, когда счастье – вот оно, лежит на ладони? Бери, оно твоё, только забудь…
Забудь, что у тебя его могут отнять. Забудь, что каждый день снова и снова его будут забирать у тебя.
Всегда ли к счастью прилагается несколько строчек мелким шрифтом? А могла бы она не обращать внимания на это примечание, ведь вот же, было же хорошо, - можно оставить как есть и не просить большего? Никто не знает ответов на эти вопросы. В этой сказке – не случилось. Не получилось остаться в плену своих иллюзий, и не удалось удержать в плену тех чертей, что подольют ложку дёгтя.
Он виноват в этом? Нет, конечно, не виноват. Он же был честен всегда. Разве можно винить его в том, что она думала, будто препятствия несущественны, старалась их попросту не замечать и была уверена, что справится с ними?
Кто-то мог бы сказать, что это – лукавство, что не нужно его выгораживать, ведь он мог бы быть решительнее. Но многие ли сами пробовали быть решительными? Один человек из сотни смог бы… И, между прочим, будь он решительнее, он, возможно, смог бы сделать счастливой её. А стал бы счастлив он сам? Как выбрать, чьё счастье важнее? Можно ли вообще выбирать между счастьем кого бы то ни было и своим собственным, пусть не счастьем, но равновесием, совестью, спокойствием, наконец?
Так много вопросов и так мало ответов - да просто ответы здесь не нужны. Сегодня или через год она осознала бы это – не важно. По крупицам, день за днём, понимала бы – или разом, будто от удара молнии, - это не имеет значения.
Она сидит на краешке кровати с телефоном в руках, и слёзы капают на экран. Она молчит, не издаёт ни звука. Пытается, так привычно, выгнать из головы эти мысли, но, увы, впервые за долгие недели вместе с ним, - ничего не выходит.
Несколько лишних слов. Чуть затянувшаяся пауза между ответами. Не тот ответ… не тот, что она ждала на свою, может и неуместную, но всё же шутку. Несколько мелочей, вместе составивших критическую массу, сорвавших все предохранители, выпустивших всех демонов наружу.
Где-то далеко он смотрит в экран телефона, ждёт ответа (ведь она всегда отвечает!), и с каждой минутой тишины понимает – он сейчас теряет её. Нет, конечно, он найдёт слова, а когда не хватит слов, то найдёт другие способы – и она снова будет в его руках.
Но вот игры в откровенность на этом заканчиваются.
Всю ночь она сидела у окна, смотрела на проспект, а из открытой форточки задувал осенний ветер, трепал волосы, но как-то было не до него, совсем не до него...
Холодно. Наверное, было холодно, но, как это обычно бывает, холод ощущался в последнюю очередь. Ветер в волосах, губы слегка щиплет, пальцы обжигают льдом - но всё это забывало приходить в голову. Только одиночество стучало в висках.
Конечно, нашлись слова и для дневника – но уже совсем другие, составляющие настолько разительный контраст с тем, что она писала ещё неделю назад, как будто теперь в той же тетради пишет совсем другой человек. Наверное, отчасти так и есть.
***
Дневник Лики
Я знаю, что такое холод. Настоящий, стойкий, колющий изнутри и обжигающий каждый миллиметр кожи. Он разрывает её, сушит, сжигает. Это боль, адская, злая, непреодолимая. От неё трудно избавиться, даже окунувшись в тепло, можно – уже им – обжечься.
Я знаю, что такое несвобода. Тесная клетка. Главное – не то, что она есть, а то, что ты о ней знаешь. От осознания того, что каждый рывок под контролем, хочется громко кричать. Но никто не выпустит. Нужно самой подобрать ключ. А для этого нужно быть сильной.
Я знаю, что такое боль. Настоящая, крепкая. Каждую клеточку тела она пронзает сотней маленьких острых иголочек. Но нужно сдержать стон – чтобы никто не узнал, что моё тело подвластно боли, чтобы никто не заметил, что боль сильнее меня.
Я даже почти знаю, что такое смерть. Когда сначала леденеют пальцы, потом лёд сковывает тело и холодной рукой сжимает сердце, не давая ему возможности дёрнуться. Потом мысли тихо расползаются по уголкам сознания, а затем и вовсе убегают из него. Тогда нет ни боли, ни страха, только бессознательное, зверское желание жить, которое может разбить корку льда на сердце, давая ему биться с новой силой, освобождая из его клетки, его несвободы.
Я знаю и страх. Он сковывает тело. Он все мысли обращает в: «А вдруг…?». Это тоже больно по-своему. Больно, потому что чувство берёт верх над всем моим существом. Страх – тоже форма несвободы. Та форма, при которой невозможно выбраться из трясины боязни, хоть никто и не держит. Просто трудно отыскать хоть какой-то выход.
Я знаю многое, но то, что я почувствовала сейчас, - страшнее. Бессилие. Все мои желания и мечты не стоят ничего. Это уже было однажды – но тогда моё «Почему», и правда, не требовало ответа. А сейчас я бессильна спорить с истиной.
Твоя честность оказалась на вкус горче самого терпкого яда. Ещё больнее оттого, что именно за эту честность я так сильно люблю тебя.
Стоит только почувствовать крылья за спиной, как начинается дождь – и тяжёлые мокрые перья тянут к земле. До некоторого момента какое-то непредвиденное чудо с завидным постоянством спасает нас каждый раз, когда, понадеявшись на крылья, мы начинаем падать. Мы привыкаем к этому, начинаем верить в свою собственную сказку, в сладкую ложь, придуманную для самих себя. Потом наступает этот момент, такой, как сейчас, - и крылья с треском ломаются.
Я должна сознаться: я ничего не ломала ради тебя, я писала об этом когда-то, но тогда ещё не знала, о чем пишу. Я для тебя лишь строила – наш мир, такой маленький, хрупкий, но уютный для нас двоих.
Когда-то давно я думала, что любить – это ломать себя, убирать лишнее... Тогда я не умела ещё любить вовсе. Любить – это не менять себя, тем более – не менять любимого. Любить – строить новое, то, что делает двоих уникальными друг для друга, то, что делает пару подходящих друг другу людей гармоничной, уравновешенной во всем. Только когда есть это равновесие, отношения способны сколь угодно долго существовать и греть обоих. Только тогда прикосновения смогут заменять слова, а слова – горсть поцелуев; взгляды – вместо просьб и желаний; желания – вместо тысячи намеков. Как это называется: понимание, ощущение друг друга, интуиция? Не важно. Это – любовь. Многочисленные её проявления. Отсутствие одного из компонентов не позволяет называть явление таковым. Каждый из них необходим.
Сегодня я вынуждена признать: я не смогу вечно поддерживать гармонию за нас обоих. Ты хочешь быть со мной и, конечно, по-своему меня любишь. Боль разрывает меня на части, заполняя собой каждую клетку, не поэтому, а потому, что я теперь точно знаю: ты никогда не поможешь мне. Ты никогда не согласишься выйти за пределы своего привычного образа жизни.
Сейчас, когда я это поняла столь отчетливо, я спешно придумываю то, что могло бы отвлечь, заставить хоть на секунду забыть о том, что наша сказка, наше безрассудное счастье закончились. Вот ты: целуешь меня, ласкаешь, но мы оба знаем, что это – конец. Забыть об этом невозможно.
Когда-то давно мне сказали, что если не бороться за свое счастье, то оно обязательно перестанет бороться за себя и найдет того, кто его отвоюет. Я согласна с каждым словом, но сейчас я сижу и вижу лишь безысходность... Словно в чьих-то чужих руках сейчас моё счастье (а, видно, так и есть), и бессмысленно за него бороться, пока ты хоть чуть-чуть не захочешь того же.
Знаешь, я много в жизни говорила слов, я даже излишне невнимательна была к ним, к их смыслу и бесценности, но сейчас я как никогда понимаю, что – да. Да, я люблю тебя.
Ты меня тоже по-своему любишь, но точно – не достаточно.
Девочкам положено бояться, но в этом я не желаю быть похожей на всех девочек. Всегда старательно давила в себе каждый, едва зародившийся, страх. Когда-то давно я боялась темноты, а папа выключал свет и закрывал плотно дверь в моей комнате. И со временем я перестала бояться, я не хотела расстраивать папу. Он научил меня, что бояться нужно тихо - или не бояться вовсе.
Но всё же, в своих страхах иногда приходится признаваться, хотя бы себе. Чтобы вылечиться от чего-то, нужно, прежде всего, осознать свой диагноз.
Я боюсь, что проснусь однажды утром, а нас нет. Есть ты, есть я – а нас нет.
Сегодня ты ясно дал мне понять, что избавиться от этого страха можно лишь одной ценой, и, похоже, нам всё же придётся её уплатить.
***
- Тебе плохо, Лика?
Только не проходящие, ежедневные, круглосуточные тренировки самоконтроля позволяют ей не спросить в ответ естественное и очевидное: «А разве это не заметно? Разве тебе нужно, чтобы я говорила это вслух?».
Она знает, что он ответит. В лучшем случае – ничего, просто улыбнётся и закроет ей рот поцелуем… Она не будет сопротивляться и переспрашивать: его поцелуи слишком сладки, чтобы после них задавать какие-то вопросы. Пожалуй, они даже имеют выраженный эффект: на какое-то время ей станет очень хорошо, и она забудет о своей боли.
В худшем случае он вновь продемонстрирует свою честность, скажет ей что-то, от чего она вновь постарается дышать реже, чтобы сдержать слёзы.
Интересно, задумывался ли он о том, почему никогда не видел её слёз? А ведь она очень гордится свой способностью молчать и держать лицо в каждой подобной ситуации. Не слушать объяснений. Не слушать ответных обвинений. Не слушать…
Она молчит. Пропускает пару вдохов – и улыбается. Целует его уверенно и горячо. Если бы он знал, что происходит в её голове, то он бы почувствовал разницу между обычным поцелуем и таким: требующим безоговорочного внимания. Требующим забыть обо всём и всех… Это её техника борьбы со слезами. Когда так целуешь любимого мужчину, плакать просто невозможно.
Но он не знает ни об этой её черте, ни о ненависти к слезам. Стоит признать: он вообще очень многого о ней не знает. Она не считает для себя возможным проявлять те свои черты, которые могут испортить ему настроение. Её задача – делать его счастливым во чтобы то ни стало, для этого он когда-то взял её за руку, повёл по улице и посадил в кресло перед собой, заказывая вино вместо кофе.
Роли, роли… Если бы она позволила себе выйти из роли и, что куда более трудно для неё – примерить на себя чужую роль, то созналась бы, что ей сейчас очень-очень плохо, просто невозможно.
Невозможно жить всё время в предчувствии конца, но и для того, чтобы своей волей и своей рукой всё закончить, нужно немало сил. Редкие люди умеют ставить точки посреди чистого листа, не дожидаясь последней строчки. Она - точно не умеет.
День за днём, встреча за встречей, разговор за разговором её интуиция кричит: это всё скоро закончится. Это должно закончиться, всё идёт к тому. Она её игнорирует, затыкает уши и не желает слышать ни интуицию, ни, тем более, свой рассудок.
Она прощается с ним, закрывает дверь, и готова к тому, что никогда она больше не откроется. Целует его, касается его щеки - и запоминает свои ощущения, потому что они могут быть последними. Набирает его номер телефона и всегда вздрагивает от второго длинного гудка - ей кажется, что он не ответит.
И всё, всё, ничего больше не будет.
Он прощается с ней, говорит: "До встречи, не скучай", а она не может не скучать, потому что через минуту её накрывает паранойя: встречи не будет. Слово «скучать» - слишком пресное и пустое, чтобы передать то, что она чувствует от разговора до встречи, от встречи до новой встречи и от письма до разговора. Если бы не её исключительное психическое здоровье, не тысяча и один способ отвлечься и успокоить себя, то она бы давно сошла с ума, подсела на что-нибудь успокоительное, или просто скатилась бы до уровня тех истеричек, которые точно знают, что в их жизни не так, но ничего не готовы в ней менять. Плакала бы, срывалась на окружающих и, особенно, - на близких, зацикливалась на всякой ерунде типа его страницы в соцсети, забыла про прочие занятия и увлечения.
Хорошо, что она не такая. Но плохо, что она так же не готова что-то менять. Не готова закрыть навсегда дверь между собой и им, забыть его вкус и запах, посмотреть в глаза кому-то другому, набирать чей-то другой номер.
Не быть его и не бывать с ним.
Невозможно.
Необходимо.
Каждый день она живёт между этими словами, не решаясь выбрать, какое - отмести, а какому - покориться. Не решаясь что-то изменить...
Впрочем, она может изменить только одно. В каждой ситуации есть минимум два решения, но в их отношениях - полноценное равенство, и каждый из них может принять лишь одно решение. Чёрное и белое. Вместе или порознь. Убить или спасти… «Казнить нельзя помиловать».
А потому она снова и снова тешит себя надеждой, что решение будет за ним. Её решение – слишком больное, смертельно опасное для их душ, чувств и несбывшихся желаний.
Невозможно.
Необходимо.
Им необходимо вырваться из этого круга, ведь каждый из них в глубине души понимает: от ощущения безнадёжности они погибнут скорее, чем от ещё не наступившей, но неизбежной развязки.
***
- Почему?.. - вопрос застывает в воздухе, уже понятый, его нет нужды произносить вслух.
- Ты правда хочешь поговорить об этом?
Она молчит, хотя да, очень сильно хочет, но знает, что разговора не выйдет. Он не знаешь ответа – а слышать тишину в ответ она хочет.
Его пальцы инстинктивно шарят по одеялу, находят её ладонь, сжимают...
- Тебе хорошо со мной?
Он ещё спрашивает.
- Конечно. Мне очень хорошо с тобой.
Пальцы сплетены плотно, ладони касаются друг друга... От этого тепло. Это – один из штрихов к их уюту, такому хрупкому и недолговечному. Но его уже давно стало недостаточно.
Он тянется к ней, чтобы поцеловать. Она в последнюю секунду плотно сжимает губы.
Он вздыхает. Не нужна проницательность, чтобы понять, о чём она думает. Прячет глаза. Прячет лицо, прижимается к нему, словно хочет забрать его целиком себе, словно это поможет…
Он нежно прижимает её к себе, не отпуская руки, а она придвигается ближе, чтобы совсем тесно прижаться к нему, чувствовать его дыхание. Он целует её в плечо, и она почти физически чувствует, как он закрывает глаза, как наслаждается этим моментом... Они оба знают: сейчас, именно сейчас наслаждение достигло предела, а вовсе не десять минут назад. Сейчас, в этом сплетении рук, тесных объятиях, легких поцелуях... В молчании.
Наслаждение с привкусом боли.
Откуда-то издалека, почти из другой жизни ей вспоминаются слова: «Я панически боюсь боли». Разве это была она? Сейчас она уже так привыкла к боли...
Потом он отпустит её ладонь – и она сама тут же отодвинется от него. Связь разорвана. Когда он держит её за руку, она ещё чувствует её, но стоит только ему её отпустить – она чувствует этот обрыв всем сердцем.
- Не говори ничего. Я знаю.
Всё тот же вопрос готов слететь с её губ – но она снова молчит, потому что задать вопрос сейчас – значит дать ему шанс объясниться. А она, разумеется, согласится с любым его объяснением.
Он внимательно смотрит на неё изучающим взглядом. Знал бы он, как сложно заставить себя поверить в то, что иначе быть не может. Что вот так – правильно.
- Ты всё-таки хочешь поговорить об этом?
Она снова молчит, проглатывая вопрос, сжимая плотно губы, чтобы он не сорвался сам, ведь он не просто вертится на языке, он её буквально обжигает, как стручок чилийского перца: «Почему ты уходишь, хотя знаешь, что ты мне нужен?».
Если бы можно было не задавать ему этот вопрос, а просто сказать, что он не прав. Что он не должен уходить. Какова бы ни была причина этих мучительных расставаний – он ошибается.
Но нет. На самом деле, она ведь сознательно не даёт ему шанса оправдаться за те необдуманные слова, что терзают её уже который день. Ей не нужны его объяснения, если он сейчас объяснит, а она – согласится или хотя бы примет их, то всё будет снова как раньше. Острая невыносимая боль от его слов и их смысла сменится вновь на тупую, ненавязчивую, но изматывающую боль бесконечных прощаний.
Она отворачивается на несколько секунд, чтобы заставить себя улыбнуться, чтобы сменить маску.
Молчание... Привкус боли на губах, который не стереть даже его поцелуем.
Когда эта боль стала традицией?
А ведь она – всё та же, и всё так же панически боится боли. Её болевой порог пройден – и что будет дальше она уже не хочет знать. Она не даёт ему ни одного шанса разубедить её, потому что знает: есть лишь один способ избежать боли, и он к нему никогда не будет готов.
***
- А ты умеешь улыбаться просто так?
Он удивленно поднял на неё взгляд.
Она задумчиво обрывала лепестки ярко-оранжевых гербер, стоящих в вазе. Уже весь стол был усыпан этими лепестками, половина цветов обреченно склонила истерзанные головки.
- О чём ты?
Она ущипнула очередной лепесток, разжала пальцы, бросая его в охапку собратьев.
Подняла голову и одарила его пустым холодным взглядом.
- Просто улыбаться. Потому что так надо. Когда совсем этого не хочется. Умеешь?
Рука уже сжимала очередной цветок, но взгляд ещё упрямо удерживал внимание собеседника.
Странно неуютно он чувствовал себя под этим взглядом.
- Ну... Конечно. Без этого нельзя. Не всегда ведь делаешь то, что хочешь. Разве не так?
- Нет, - отрезала она, отводя от него взгляд, будто в секунду теряя интерес.
- Да что с тобой сегодня? - удивленно прошептал он.
Её руки уже вернулись к своему беспощадно-бесполезному занятию. Она будто не услышала его вопрос.
- Нельзя подделывать эмоции. Это неправильно.
Лепесток за лепестком падали на стол. Казалось, всё её внимание было только там, в огненно-рыжей махровой охапке.
- И ты так делаешь. Все так делают.
- Я не горжусь этим. Я даже не хочу в этом признаваться. И рано или поздно говорю о том, что была фальшивой.
- Зачем, глупая? - улыбнувшись, спросил он, не отрывая взгляда от её сосредоточенного лица.
Она резко вскинула голову.
- Почему это я глупая?
Даже его улыбка не смягчила резкости её тона. Он, смутившись, перестал улыбаться.
- Зачем ты мучаешь цветы?
Она задумчиво опустила взгляд... Коснулась очередного цветка... Одним движением оборвала все лепестки и бросила их на пол.
- Когда ты мне их даришь, я улыбаюсь. И ты – тоже. А потом ты уходишь, и я их ненавижу... Ты даришь мне цветы по вторникам, я тебя встречаю поцелуем по четвергам, и все уверены, что мы счастливы. А эти чертовы цветы всю неделю, пока я жду тебя, стоят на столе и напоминают, что всё в нашей жизни – ненастоящее.
***
Последнее письмо написано и отправлено, телефон выключен – а уйти сил нет. Так получается всегда, когда хочется сбежать от того, что слишком дорого.
Она смотрит по сторонам: на широкую кровать под бордовым покрывалом; плотные бархатные шторы, сейчас тяжёлыми складками собранные по обеим сторонам двух высоких окон с широкими подоконниками, но по вечерам – плотно задёрнутые; письменный стол с двумя призывно-манящими бокалами на нём; мраморный камин, над которым висит зеркало в массивной раме. Смотрит и понимает самое простое: от себя не убежать. Станет только больнее, тяжелее и опаснее. К острой боли от постоянных прощаний добавятся бесконечные мучительные сомнения в правильности своего решения. Желание быть вместе будет постоянно искать слабину в решительности и рано или поздно найдёт её.
Убежать – не выход.
Она аккуратно расстегивает пряжку ремешка на плаще, пуговицы одну за другой... Распахивает. Душно.
Она боится, что потом будет жалеть. Что всё изменится, просто ей забыли об этом сказать. Что всё на самом деле не так уж плохо... Просто черный цвет на сером фоне заметнее белого. Бело-черные разводы по жизни, широкими мазками... Кто сказал, что будет легко, кто обещал, что она будет круглосуточно счастливой?
Открывает сумку, достаёт записную книжку, листает. Столько цифр, чьих-то номеров, имен... Её кто-то также забудет на страницах записной книжки. И она даже не грустит по этому поводу, ей абсолютно всё равно. Кто-то забыл её... Кого-то не помнит она. Всё честно.
Правду говорят: мы кричим, что никому не нужны, когда на самом деле не нужны всего одному человеку.
Она включает телефон – тот-который-только-для-него-телефон – и нетерпеливо ждёт, пока он загружается, пока ищет сеть... Выжидает минуту – может, придёт сообщение? Уведомление о пропущенном звонке?
Ничего не приходит.
Ну и ладно. Что такое наша гордость перед тем, кто видел нас на коленях?
Набирает номер. Гудок. Ещё один. Третий. Он отвечает раньше, чем она успевает передумать и сбросить звонок.
– Алло! Ну наконец-то, я всё утро о тебе думаю. Почему ты не звонишь?
Как просто всё: «Почему ты не звонишь». Потому что зачем-то ждала звонка от него. Неужели он думает, что она всю жизнь будет ждать?
Она забывает, что нужно что-то ответить. Услышав его голос, выходит из оцепенения, и вместо того, чтобы поддаться его обаянию, понимает, что не хочет говорить. Не хочет объяснять, где она и что здесь делает. Не хочет, чтобы он её переубедил.
И больше всего на свете не желает, чтобы он согласился и положил трубку навсегда.
Чтобы всего этого не случилось, ей нужно прямо сейчас, в эту секунду, обрезать все нити, что их связывают.
Она сбрасывает звонок, так и не говоря ни слова.
Хлопает дверью, оставив звонящий телефон на подушке.
Не вернётся. Да, будет плохо, да, будет выть от тоски, – но она не вернётся больше в эту комнату за плотно задернутыми шторами. В комнату, где всё было переполнено ими. Он так решил, определил, что их место – вот здесь, в этих стенах. А там, за дверью, – другая реальность, другая жизнь, в которой ей места нет.
Она выходит на улицу, распахивает плащ – всё так же душно, также тесно в груди. Это не лечится свежим ветром с залива, и даже бокал прохладного вина поможет совсем ненадолго. Эту тесноту мог бы вылечить он – своим появлением и нужными словами. Увы, этих слов он не скажет, не потому, что не хочет их говорить, а потому, что просто не понимает её боли. А она, как всякая женщина, не умела объяснять свою боль. Да и можно ли её объяснить? Можно ли считать друг друга близкими людьми, если причина боли требует объяснения?
Проходя мимо того места, где они всегда встречались, она невольно бросает взгляд на парковку и от удивления останавливается посреди дороги. Он стоит там, у парапета, смотрит на воду. Оказывается, и он бывает сентиментальным.
Конечно, она перебегает дорогу и идёт к нему. Конечно, он оборачивается и видит её раньше, чем она подходит близко. Кажется, он совсем не удивлён. Она усмехается: ну надо же, именно сегодня их ощущение друг друга достигло самого пика. Как же жаль, что теперь уже поздно… Лучше бы он чувствовал её, когда произносил вслух свою правду.
Он встречает её улыбкой – привычной, тёплой, нежной, до слёз любимой улыбкой, на которую невозможно не ответить. Она, конечно же, отвечает, но одергивает себя мысленно, чтобы не подойти ближе. На расстоянии метра ещё есть шанс выполнить задуманное. Он делает движение её навстречу, но через долю секунды, видимо, приходит к тому же выводу.
– Когда я звонил, ты была там?
Она смотрит на него с насмешкой. Ответ не требовался, и вопрос был явно задан потому, что нужно же что-то говорить. Её маршрут совершенно очевиден. Эти две точки на карте – и пятнадцать минут неспешным шагом, что их связывают, – часть их самих. И они оба сейчас понимают, что означает их встреча: не сговариваясь, они провели это утро, прощаясь друг с другом. В глаза не получится, в глаза хочется улыбаться. Будучи рядом – тоже не получится, потому что рядом хочется только прижиматься друг к другу крепче и никогда ни по какой, самой правильной и неизбежной, причине не отпускать друг друга.
- Ты не брала трубку. Я подумал, что что-то случилось.
Она прячет руки в карманы в надежде, что тогда желание прикоснуться к нему станет не таким навязчивым. Это, наверное, первая их встреча, когда они не касаются друг друга.
– Случилось.
Он будто ждёт, что она скажет что-то ещё. Обычно так и бывает: она говорит – он слушает и задаёт вопросы.
Не сегодня.
Молчание затягивается, он делает ещё полшага к ней, она конечно же поднимает глаза и смотрит на него вопросительно. Какие слова он выберет для этого момента?
Он вздыхает.
– Я чувствую себя виноватым.
– Ты ни в чем не виноват.
Она отвечает сразу и не раздумывая. Смотрит ему прямо в глаза и видит то, что невозможно было передать этой простой фразой. Видит, но не желает снимать с него этого груза.
Он выдерживает этот её взгляд и произносит тихо:
– Нет, я точно знаю, что виноват.
Она удивлённо подняла бровь. Неужели?
– Я помню тот вечер.
Она смотрит на него, плотно сжав губы. Потом всё же отвечает:
– Это была совершенно ни к чему не обязывающая несерьёзная беседа. Ты сказал, что так хорошо тебе бывает только со мной. А я ответила тебе в шутку: это потому, что я – лучшая.
– Да. Я согласился тогда, и сейчас тоже согласен с твоими словами, безо всяких шуток.
Он помнит. За последние полчаса это – уже третья причина бросить свои затею и наконец обнять его. Но в голове стучит «Поздно… Всё уже сказано – и этого не вернуть. Если мы не сделаем этого сейчас, то не сумеем никогда. Всё будет по-старому… а так нельзя».
Она смотрит на него прямо и жёстко, едва сдерживая злые слёзы.
– Ты тогда ответил не совсем так. Ты ответил, что я и правда – во многом лучше, но тебе не хотелось бы больше сравнивать, потому что это ничего не меняет.
Он видит в её глазах, что теперь уже обратной дороги нет, – но не верит.
Протягивает руку.
Она поводит плечом, отстраняясь.
Как-то внезапно, вдруг, она понимает, что ужасно замёрзла – этот разговор вытянул из неё всё тепло. Едва успела подумать об этом, как слышит его слова:
– Пойдём в машину, тебе нужно согреться.
Разве так можно? Разве можно отказываться от человека, который чувствует тебя, как самого себя?
Можно, если он этого хочет. Ему нужно помочь – сам он не справится, но его желание она чувствует также явственно, как он – её дрожь.
Она садится рядом с ним, напоминая себе о том, что не нужно класть голову ему на плечо и тянуться к его коленям. Лучше даже не смотреть на него.
Он вздыхает. Переживает всё то же самое, и, кажется, с не меньшим трудом. Всё логично, разумно, даже правильно – но совершенно невыносимо.
– Знаешь… Я не должен просить, но… Пожалуйста, попробуй забыть.
«Глупости, никогда я ничего не забуду, как и ты. Но я знаю, что ты хочешь услышать. Ты боишься, что я снова буду искушать тебя. Что позвоню в неподходящий момент, или напишу то, что пробьет твою броню – и ты не справишься с этим. Правильно боишься: броня твоя ничего не стоит, ты и сейчас-то смотришь мне не в глаза, а на губы. Готова поспорить, что, несмотря на драматичность момента, ты уже успел задуматься о том, есть ли на мне бельё.»
– Я обещаю больше не звонить тебе без повода. И не писать.
Эти слова и твёрдый тон, которым они были сказаны, дались ей тяжело, и, кажется, вся эта тяжесть легла сейчас ему на плечи. Он молчал. Потом вздохнул и, опустив взгляд, ответил:
– Я позвоню тебе сам. Мне нужно разобраться во всём. В себе.
Она вздёргивает подбородок, одаривает его очередным резким взглядом.
– Ты уверен, что когда-нибудь разберёшься?
– Не знаю... Мне нужно подумать обо всём.
– Ты можешь думать бесконечно. И ты, конечно, позвонишь, гораздо раньше – и будешь вести себя так, будто ты забыл. Нет, не то, что ты просишь меня забыть, а сегодняшний день.
Снова пауза.
«Нет, милый, я не буду помогать тебе. Не в этом разговоре.»
– Ты знаешь... Мне давно не было так трудно подбирать слова, как сейчас.
– Конечно. Труднее всего подбирать слова, когда решение уже принято, а ты делаешь вид, будто оно ещё обсуждается. Хочешь создать впечатление, будто мы приняли его вместе.
– Зачем ты так… Добиваешь.
– Брось. Не делай вид, будто ты ещё сомневаешься. Тебе так будет легче, ты уже это решил – и мы оба знаем это.
В его глазах вдруг вспыхивает почти яростный огонь. Он меняется в лице – что случилось, что он вспомнил в этот момент, о чём подумал? Что бы это ни было – она видела его таким впервые.
- Да! Да, я так решил. Я устал быть виноватым. Устал молчать и подбирать слова. Устал сравнивать…
Он замолкает посреди фразы, видя улыбку – тёплую, понимающую, насмешливую улыбку на её губах.
- Ты сейчас говоришь не обо мне. Я всегда просила тебя не молчать, даже если мне от твоих слов будет тяжело. Просила не подбирать слова и обещала понять тебя. Всегда говорила, что виноватый вид тебе не к лицу. И сравнивать ты начал сам, я не толкала тебя к этому. Ты говоришь со мной этим злым жёстким голосом, но злишься не на меня. Тебе и правда нужно разобраться во всём.
Он отводит взгляд в сторону, чтобы не смотреть ей в глаза.
- Вот почему мне нужно подбирать слова. Ты слишком хорошо меня понимаешь и чувствуешь. А потом говоришь о своих выводах вслух. О выводах, которые я не хочу делать. От этого становится только тяжелее.
Она всё-таки берёт его за руку. Почувствовав её прикосновение, он закрывает глаза, расслабляется. Внезапная вспышка гаснет без следа. Осязание заменяет все остальные чувства.
- Ты решил неправильно. Лишаешь меня возможности быть рядом, пока ты разбираешься в себе, - и это несправедливо. Но всё же я пришла к тому же решению, ещё утром, до твоего звонка. По другой причине, о которой я не хочу говорить. Поэтому можно считать, что мы решили вместе.
Она убирает руку и собирается выходить из машины.
Он тянется поцеловать её – совершенно машинально, потому что, что бы он ни говорил, он считает её своей.
Она отворачивается к окну. Он вздыхает, глядя на её плотно сжатые губы.
– Я позвоню тебе.
Она протягивает руку, поправляет его чёлку, проводит пальцами по щеке и с уверенной усмешкой отвечает:
– Не сомневаюсь.
«Но если это будет так же, как ты только что хотел поцеловать меня, то я не стану обманываться во второй раз. Я поговорю с тобой... Может даже не удержусь и сознаюсь, что ты всё ещё самый любимый, самый дорогой мне мужчина. И – кто знает? – может однажды ты снова поцелуешь мои пальцы.
Но я высвобожу руку... и отправлю тебя домой.
Я никогда не забуду этот день: день, когда ты отказался от меня просто потому, что я усложняю тебе жизнь. Ты это называл любовью?»
***
Ангел свесил ноги с подоконника вниз, на улицу, и, не оборачиваясь, бросил:
- Привет.
Она ждала этого момента столько дней, но вот он наступил – а внутри так пусто, что нет сил даже отреагировать.
- Ты вернулся?
- Да.
- Устал подглядывать в окна?
Резкий разворот. Жёсткий взгляд.
- Устал ждать, пока ты наиграешься в любовь.
Он имеет право говорить с ней так… И так смотреть – тоже.
Под этим взглядом хотелось сжаться в комок. Но Лика заставила себя поднять руку, коснуться его волос, поправить вечно непослушную челку. «Не отвернись, только не отодвигайся от меня… Ты мне нужен, правда, нужен…»
- Знаешь, сколько раз я жалела, что ты там, за окном, а не здесь, на подоконнике?
- Знаю.
Он перехватил её руку и поцеловал пальцы легким невесомым поцелуем.
- Простишь меня?
Как он может не простить? За нелюбовь положено прощать.
- А ты меня?..
За то, что оставил её одну? Но ведь она сама его отпустила.
- Спасибо, что вернулся, - вместо ответа.
Рука девушки осталась в руке ангела, и тишина повисла над их окном.
- И что теперь, опять будешь плакать?
- Нет, ангел. Наверное, нет.
- А почему так неуверенно? Почему ты опустила взгляд и не смотришь на меня?
Пальцы сжимают подбородок и заставляют смотреть в глаза.
- Ты плачешь. Обманщица ты, Лика, - ты плачешь. Ты не хочешь отвыкать, прощаться с вашей сказкой, которую так беспощадно раздавила реальность. А ведь она не даёт тебе жить дальше.
- Да. Но ангел, дело не только в этом – я боюсь. Боюсь жить дальше.
- Чего ты боишься? Ты же ничего никогда не боялась. Ты же знала всегда – так бывает. Всё сказочное рано или поздно заканчивается. А путать сказку и реальность – это слабость. Ты ведь не станешь слабой?
- Я не знаю, ангел.
- Почему?
- Я уже слабая. Я люблю его, ангел.
Ангел глубоко вздохнул. Так же глубоко вздохнула Лика, вытирая слёзы. Она было закрыла глаза, но его решительный голос заставил её вздрогнуть.
- Его больше не будет?
Лика посмотрела на него удивлённо и даже немного заинтересованно. А он изменился… Пока она, как он выразился, играла в любовь, он учился быть мужчиной.
«В моей жизни. Договаривай, что уж там. Больше всего на свете ты боишься, что я сдамся, и что он снова заберёт меня у тебя. Ты готов довольствоваться нашим одним на двоих подоконником, нашими разговорами, моим присутствием в твоей жизни, моей случайной нежностью, - но только бы не делить меня ни с кем. И ты считаешь возможным учить меня отличиям сказки от реальности? Да вас же таких миллионы… Живёте в иллюзии близости, иллюзии отношений или иллюзии любви. А на самом деле - просто игнорируете тысячу деталей, указывающих на то, что ваша жизнь – придуманная.»
Она так задумалась, глядя в его глаза, что забыла об ответе. Медленно отвела взгляд.
- Нет, не будет.
Она взяла в руки бокал, и, не ожидая джентльменских жестов, сама освежила остатки шампанского в нём из наполовину пустой бутылки.
Минута… десять… полчаса. Лишь тихое потрескивание шампанского в бокале.
Почти шепотом:
- Я спрошу?
Но даже от шепота она вздрогнула. Кивнула.
- Почему?..
Она рассеянно улыбнулась и подняла глаза.
- Вот именно поэтому я и не могу поверить, что его больше не будет, не могу попрощаться с ним по-настоящему. Я не знаю, почему. Не могу себе объяснить это решение. Но я уверена, что так должно быть. Как будто… Знаешь, будто, если я не порву эту связь сейчас – то всё светлое, что было в ней, вся эта незапятнанная нежность – потускнеют и отравятся окончательно. Я могу сейчас легко всё вернуть, - но я не могу также легко простить его. Это будет не то. Не то, что я хочу, чтобы между нами было. Не сказка… А реальность у него есть и без меня.
Ангел улыбнулся сожалеющей улыбкой. Нужна ли ей чья бы то ни было жалость сейчас? Едва ли. Она и сама себя не жалеет.
- Лика, посмотри на это с другой стороны: ты приобрела опыт. Уверен, что он пригодится тебе не раз. Ты стала иначе чувствовать и понимать мужчин, и однажды встретишь того, кто сможет это увидеть и оценить.
Она внимательно посмотрела на него тяжёлым взглядом. Потом вздохнула. Он не виноват ни в чём, он хочет помочь. Откуда ему знать, что у неё внутри…
- Да, ангел, ты где-то прав. Но вот ведь в чём дело: я не хочу никого другого так чувствовать. Не просто не хочу: мне неприятно думать, что кто-то попытается заменить его. Все наши слова, признания, действия, прикосновения – они только для нас двоих. Ни с кем и никогда я не смогу быть такой, какой была с ним. И, к сожалению, только такой, какой я была с ним, я ощущаю себя правильно, цельно, полноценно. Увы, когда мы жаждем испытать самых ярких и глубоких из чувств, мы не задумываемся о том, что после них любые другие будут казаться тусклыми и не впечатляющими.
Он придвинулся к ней ближе.
- Лика, если это и правда такое глубокое чувство, то я тем более не могу понять, зачем ты отказываешься от него. Может быть, ты боишься того, что уже было однажды?
- Нет. – Она решительно тряхнула волосами. – Нет! Это другое… Мы в тупике, понимаешь? Этот тупик – наш потолок, максимум. Сказка не может стать реальностью, пока её так ограничивают. Он готов быть со мной сколь угодно долго… Пока я не мешаю ему. Быть таким же откровенным. Быть моим рядом со мной – и становится чужим, уходя из зоны доступа. Менять раз в неделю герберы у меня на столе. Но я хочу больше.
Ангел грустно улыбнулся.
- А что может быть больше, чем любовь?
Лика задумчиво покрутила в руках пустой бокал… И выпустила его из рук, проводив взглядом до самого асфальта. Тысяча мелких осколков брызгами разлетелась в разные стороны.
- Счастье, ангел. А разве бывает счастье по талонам – раз в неделю и по праздникам?