1.
- Здравствуйте, красавицы! – так, выходя из парадной я приветствовал, сидящих у дверей на лавочке, местных пенсионерок. Я уже привык к этому неизменному атрибуту нашего дома и принимал его, понимая, как непросто в такое суетное время найти возможность пообщаться, поделиться своими мыслями, обсудить последние новости или просто «помыть косточки» соседям.
- И вам не хворать! - прозвучал привычный и неизменный ответ. Бабульки заговорщицки переглянулись и захихикали.
Как важно бывает услышать пожелание здоровья или простое приветствие от соседа или незнакомого человека. Простые, искренние слова удивительным образом поднимают настроение, ведут и поддерживают нас, дают энергию. Хотелось бы верить, что, приветствуя подобным образом друг друга, мы, пусть ненадолго, но продлеваем друг другу жизнь.
Обычно, не дожидаясь ответа, я, быстрым шагом двигался в сторону припаркованной машины, но сегодня что-то меня задержало.
- Что в свете нового? – остановившись у сидящих на лавочке пенсионерок, спросил я.
Попробуйте так заговорить с бабушками, сидящими у вашей парадной. Увы, охотно общаясь между собой, они не спешат распространять имеющуюся у них информацию человеку не из их узкого круга доверенных лиц. Это доверие нужно заслужить. И я, хотя и был соседом, хотя и здоровался с ними чуть ли не каждый день, все еще был чужим. Поэтому в ответ на свой вопрос получил дежурную фразу:
- Да, все по-старому, - несколько пар подслеповатых глаз внимательно изучали меня. Наступила неловкая пауза, которая прервалась появлением у парадной женщины с инвалидной коляской, в которой сгорбившись сидел невероятно худой парень.
Я в оцепенении смотрел, как медленно двигается мимо эта пара. Внезапно, парень, сидящий в коляске поднял голову. Мы встретились глазами. Боже, сколько боли и тоски было в этом взгляде! Какая безысходность. Женщина подкатила коляску к первой ступеньке лестницы у парадной, развернула её и, тяжело вздохнув, начала тянуть вверх к двери.
Сбросив с себя оцепенение, я рванулся к коляске и подхватил за колеса. Женщина подняла на меня усталый взгляд и попыталась улыбнуться. Коляска, с сидящим в ней инвалидом, оказалась на удивление легкой. Парень в кресле немигающими глазами внимательно смотрел не меня. А я постарался больше не встречаться с ним взглядом.
Вдвоем мы довольно быстро занесли коляску на второй этаж, где у двери в лифт смогли перевести дыхание. Женщина тяжело вздохнула и тихо поблагодарила:
- Спасибо.
- А Вы на 12-м живете, верно? Я Ваших родителей знала. – продолжила соседка, нажав на кнопку вызова лифта, - А мы на 10-м... Я пробовала обменять квартиру, чтобы жить пониже, но пока – никак не получается.
Я не разбираюсь в тонкостях рынка недвижимости, но что-нибудь нужно было сказать.
- Да, сейчас сложно с обменом.
Меня немного тяготила необходимость продолжения разговора, так как не знал, что еще, можно сказать. Чувствовал я себя неловко, хотелось скорее уйти. Выручило то, что подъехала лифт и я помог женщине внести коляску в кабину.
- Спасибо, дальше мы сами. Уже привыкли.
Дверь лифта закрылась, и я поспешил к выходу, где меня встретили приветливые взгляды пенсионерок.
- Вы такой молодец, что помогли Валентине Сергеевне. Она совсем одна, без мужа, а сын - инвалид. Тяжело ей.
Мы, жители больших городов, зачастую не знаем даже своих соседей по площадке, не говоря уже о тех, кто живет на других этажах. Я ближе подошёл к лавочке и пенсионерки пододвинулись, предоставив мне возможность передохнуть. Я понял, что теперь для них стал своим человеком. Бабушки тут же поведали мне историю соседки с сыном инвалидом. Я узнал, что парня в кресле зовут Олег, что он на 10 лет моложе меня, и что с 15 лет инвалид. Маму Олега звали Валентина Сергеевна. 18 лет назад они с мужем купили квартиру в нашем доме. Родился сын. У мужа была хорошая работа. Школа, в которой преподавала Валентина Сергеевна, и где учился Олег, находилась в двух кварталах пешком от дома, да и магазины тоже были рядом.
Беда пришла, как всегда, нежданно. Муж, поехал на машине, в командировку и взял с собой Олега. Валентина Сергеевна не сразу согласилась с тем, чтобы Олег ехал с отцом, ведь скоро конец четверти и нужно исправить оценки по нескольким предметам. Но сын так просил и смотрел на нее так умоляюще, что она не смогла отказать.
Валентина Сергеевна вела урок, когда ее позвали в учительскую, где, в ожидании на столе лежала телефонная трубка. Когда учительница вошла в кабинет, коллеги почему-то перешли на шепот, стали отворачиваться и потихоньку выходить в коридор. Кто-то подставил ей стул. Сердце Валентины Сергеевны забилось чаще, дрожащей рукой она взяла трубку и опустилась на стул.
- Валентина Сергеевна? – спросил мужской голос в трубке.
- Да, это я, - ответила учительница, - Кто это? Что-то случилось?
- Майор Смирнов, - представился мужчина - управление внутренних дел. Машина, на которой, ехали ваш муж и сын попала в аварию. Водитель скончался на месте, пассажир находится в реанимации в 3-ей городской больнице…
Валентина Сергеевна уронила трубку, не дослушав до конца.
- Когда Олега выписывали из больницы, говорят, что ей предлагали оставить его в интернате. Мол, тяжело будет одной с инвалидом то. Олежка же не только двигаться не может, он не слышит и не говорит. Она, видать, сама не представляла, насколько будет тяжело. Думала, что удастся его вылечить. Измучалась она с сыном. Видели, как он здорово исхудал. Не ест ничего. Сказывали, даже капельницу ставить приходится, чтобы накормить, - так всезнающие пенсионерки продолжали свой рассказ.
Тут двери парадной распахнулись и на крыльцо быстрыми шагами вышла Валентина Сергеевна.
- Вас подвести? – я быстро встал с лавки и шагнул навстречу спускающейся женщине. На улице было довольно холодно, а я, не рассчитывая на продолжительное время пребывания на улице, надел легкую куртку и спортивную шапку, даже перчаток не взял. Поэтому и ухватился за возможность вежливо выйти из затянувшейся беседы с бабушками.
- Нет, спасибо, тут недалеко. Мне до аптеки, - ответила соседка, не останавливаясь.
- Я все-таки подвезу.
Мы молча дошли до машины и поехали в сторону ближайшей аптеки. Однако, нужного лекарства там не оказалось, и Валентина Сергеевна уже с радостью приняла предложение доехать до следующей.
- Тяжело Вам с Олегом приходится, - начал я разговор.
- В начале очень тяжело было. От безысходности, от невозможности исправить случившееся. Как-то разом исчезли все друзья и знакомые. Да еще мне пришлось бросить работу в школе. Зарабатываю теперь репетиторством. Денег немного, но на жизнь хватает. А Олежке лечение дорогое нужно и операции за рубежом, врачи говорят, что тогда, может и был бы шанс на выздоровление. Да, что говорить…
Обратный путь из аптеки Валентина Сергеевна ехала молча. Только когда заворачивали в арку дома, она внезапно обернулась:
- Вы видели его глаза?! Мне порой кажется, что он не хочет жить. Он же специально не ест ничего, хотя может. И на меня злится, что ему капельницы ставим. А иной раз, у меня самой черные мысли возникают, что было бы лучше, если бы он тогда погиб вместе с мужем. Подумаю, а потом плачу. Хожу в церковь и молюсь… Понимаю, что это из-за моей слабости, - соседка тяжело вздохнула и отвернулась, чтобы я не видел полные слез глаза.
Проводив ее до дверей, я, переполненный тяжелыми мыслями, отправился на работу. И всю дорогу думал: каково парню, потерявшему свободу двигаться, видеть вокруг себя бурлящий поток проносящейся мимо жизни. Каково это быть навечно замкнутым, как в тюрьме, в собственном изувеченном теле. И каково матери ухаживать за своим медленно умирающим ребенком, с постоянными мыслями о том, что ничего невозможно исправить.
2.
Но тяжелые мысли отошли на второй план, как только я вошел в офис и с головой погрузился в текущие дела бизнеса. Новые планы, новые контракты и предстоящая командировка не давали возможности всплыть мрачным воспоминаниям от встречи с соседями. До вечера я разбирал и готовил бумаги для поездки. Возвратился домой уже за полночь, но проснулся непривычно рано. Виной тому были, видимо все еще не уснувшие во мне переживания. Вновь и вновь вставало передо мной лицо подростка– инвалида, его полные безысходности глаза. Я решил отвлечься подготовкой к командировке, однако много времени на это не потребовалось. В дорогу я никогда не брал с собой много вещей. Все, что мне было нужно, уместилось в небольшую спортивную сумку. Сунув в карман куртки пакет любимых конфет, не забыл одну развернуть и сунуть в рот. Настроение, нехотя, вернулось и, выходя на площадку, я уже тихо насвистывал что-то из Битлз. Быстро спустившись вниз по лестнице, я медленно распахнул дверь. Лавочка перед парадной была пуста. Привычный ряд внимательных глаз не отслеживал мой путь от парадной до машины. Солнце, еще прикрытое рядами серых облаков, уже слегка улыбалось и не было ни единого намека на то, что погода может испортится. Настроение было замечательным и позитивный настрой уже не могли омрачить мимолетные воспоминания о вчерашней встрече с соседкой и ее сыном. А когда я сел за руль, то голова была уже целиком заполнена мыслями о дороге и работе. Мне предстояло проехать порядка 600 км и часов в десять вечера прибыть на место. Пустынная дорога и любимая музыка успокаивали и уносили мыслями далеко и от работы, и от мрачных воспоминаний.
Погода начала портится уже в середине пути. Солнце закрыли свинцовые тучи, и они опустились так низко, что порывы ветра проносили их рваные клочья буквально над макушками деревьев. Хлопья снега залепляли лобовое стекло. И ни одной встречной или попутной машины - все сидят дома, пережидая непогоду. Снежная поземка белыми лентами пересекала дорогу. Видимость не больше 50 метров. Надо спешить. До ближайшего населенного пункта – 20 километров. Объеду сопку и можно сделать привал, перекусить в придорожном кафе. Мелькнул какой-то знак, но я не успел его разглядеть - весь залеплен снегом.
А дальше, как в замедленном кино: машину резко повело в сторону обочины, я круто повернул руль влево, потом мелькание кадров… Последнее, что запомнилось, это удар, потом, приближающаяся к лицу поверхность мешка безопасности и парящие вокруг мелкие осколки стекла и снег. Дальше - темнота.
Время остановилось: часы разбились, мобильный телефон выпал, солнце скрыто сплошной серой пеленой. Я мог так пролежать без сознания и несколько секунд и несколько часов.
Сначала появился свет. Яркий нестерпимый. И холод, прошивающий длинными иглами все тело насквозь. А потом появилась нестерпимая боль. Подумалось, раз болит, значит, живой. Я попытался сдвинуться с места и оглядеться. Машина, съехав в кювет, несколько раз перевернулась и врезалась в ствол дерева метрах в 50 пятидесяти от дороги. Капот смялся и приборной доской мне придавило ноги. Острая боль в левой руке - вероятно, сломал или вывихнул. Я попытался пошевелить ногами – от боли потемнело в глазах. Левая нога, очевидно, тоже сломана. Превозмогая боль, орудуя лишь одной рукой, я попытался избавиться от металлических оков искореженного ударом металла. Наконец обессиленный, вывалился наружу и вновь потерял сознание.
Затем опять пробуждение, свет, холод и боль. Каждое движение отдавалось толчками пульсирующей крови в висках, и острой болью в сломанных конечностях. Я решил зафиксировать ногу и руку. Руку я примотал к телу шарфом. Подходящая для импровизированной шины ветка лежала рядом, видимо, обломившись при столкновении. Для фиксации ноги подошел ремень для буксировки. В таком состоянии боль тревожила меньше, но двигаться стало сложнее. Мороз чувствовался все сильнее. Нужно было согреться. Я был признателен погибшему автомобилю за то, что он спас мою жизнь, приняв и погасив всю силу удара. От машины осталась лишь гора искореженного метала, восстановить её вряд ли получиться. Так пусть яркое пламя на останках будет неким салютом в ее честь, а меня спасет от смерти еще раз. Сжигая остатки автомобиля, я преследовал еще одну цель – подать сигнал бедствия. Языки пламени с жадностью облизывали металлические конструкции. Столб густого черного дыма поднимался вверх, упираясь в низкий потолок серых облаков, постепенно смешиваясь и растворяясь в небе. Пару раз раздавались хлопки и пламя вспыхивало ярче, рассыпая во все стороны искры. Я отполз на безопасное расстояние и прислонившись к насыпи наслаждался волнами тепла, наполнявшими меня уверенностью, что помощь скоро прибудет. Но, спустя 2 часа, я все еще лежал, с ужасом наблюдая, как вместе с последними всполохами над почерневшим остовом машины, улетучивается моя надежда на спасение. Еще через час уже не было видно ни огня, ни дыма и снег начал покрывать остывшие куски металла, окончательно скрывая последствия аварии.
Что делать? Лежать и ждать, пока найдут или пытаться добраться до людей самому. Снег шел не переставая, ветер все крепчал. До заката осталось пара часов, и оставаться здесь – верная гибель. Место аварии уже основательно засыпало снегом и с дороги никто меня не увидит. Значит оставаться нельзя. Так, сколько там было до деревни, километров 20двадцать? Это если ехать по дороге, которая делает поворот вокруг сопки. А если срезать и пойти, нет, проползти через лес? Получается вдвое ближе.
Так я начал свой путь в чащу леса. Двигался медленно. Каждый толчок правой ногой отдавался режущей болью в истерзанном теле. Я постоянно проваливался в сугробы, выбираясь из которых, терял силы.
Поднявшись по склону порядка метров пятисот, я перевернулся на спину и посмотрел вниз. Дороги не было видно из-за деревьев, однако были видны проблески фар приближающегося автомобиля. Закричав и повернувшись на бок, я начал скатываться вниз. После спуска метров на сто, стала понятна вся бесполезность этих действий. Увы, ветер был всё еще силен и вихри снежинок, кружась, скрадывали любой звук. Увидеть или услышать меня с проезжающей мимо машины было невозможно. Проводив мелькающий огонек, увозящий, возможно, последний шанс на спасение я лишь на мгновение позволил пожалеть себя. От бессилия на глаза навернулись слезы и потребовалось время, чтобы собраться. Превозмогая боль, с криком, я перевернулся на живот и пополз вверх. Для того, чтобы отвлечься от боли, начал считать свои движения. Раз, два… Рука проваливается в сугроб, лицо вминается в колючий ледяной снег. Нет времени вытирать лицо. Волосы, выбивающиеся из-под шапки, и брови обледенели.
Уже совсем стемнело. Ветер и снег постепенно стихли и небо очистилось от рваных клочьев серых облаков, открыв взору сверкающие алмазами звезды и величественный Млечный путь. В других обстоятельствах я бы долго созерцал завораживающее зрелище, но не в нынешнем состоянии. Лишь на миг мой взгляд скользнул вверх, угадывая между голыми черными на фоне неба ветками, знакомые узоры созвездий. Слабое освещение от непостижимо далеких светил позволило разглядеть лежащий передо мной снег и ствол ближайшего дерева, окруженный невысокими кустами.
Негнущимися пальцами я пытался ухватиться за кустарник и за ствол дерева для того, чтобы потом, удерживаясь за них, перекатить свое изувеченное тело хотя бы на метр вперед. Перемещаться так было весьма болезненно, но я вновь и вновь хватался то за кусты, то за стволы деревьев. В очередной раз, перевалившись через сугроб, я не ощутил опоры – внизу был склон, и кубарем покатился вниз с треском ломая кустарник. Спортивная шапка ненамного смягчила удар - голова со звоном ударилась о ствол дерева, в глазах вспыхнули и погасли искры. Меня опять окутала темнота.
Пришел я в себя от того, что с ветки дерева на лицо свалился снег. Откашливаясь и отплевываясь от таявших во рту ледяных кристаллов, сделал несколько перекатов вперед. Раз, два… В голове гудело. Тошнило. Стволы деревьев, словно танцевали передо мной какой-то языческий танец, покачиваясь из стороны в сторону. И вдруг, между черных, качающихся силуэтов я увидел огонек. Невероятными усилиями, превозмогая боль в теле и опираясь на уже ничего не чувствующую руку я пытался потянуться к этому спасительному огоньку, который был и близко и, в то же время, недосягаемо далеко, как звезда в ночном небе. Свет исходил из окна невысокой избушки. Такой теплый, такой живой… Всего несколько метров осталось до порога, когда силы окончательно покинули меня.
3.
Сквозь слабо сомкнутые веки я, скорее, не увидел, а почувствовал тот самый теплый желто-оранжевый свет. Только теперь он был вокруг меня. Этот свет обволакивал, как пуховое одеяло, даря тепло и покой. Вот и конец, подумалось в тот момент. Все, как по написанному: когда человек замерзает, ему становиться тепло и хорошо. Но, вместе с оживающим сознанием, ожила и боль. Она начала робко проявляться в кончиках пальцев рук и ног, в боку, в голове и, постепенно усиливаясь, залила все тело. Пытаясь освободиться от навалившейся волны боли, я решил повернуться на бок.
- Лежи спокойно, не шевелись, - произнёс глухой старческих голос. С трудом расширив щель между веками, на фоне бревенчатой стены в мерцающем свете от свечей, расставленных вокруг, я увидел темное, покрытое глубокими морщинами лицо старика, обрамленное космами седых нечесаных волос и такой же седой бородой. Из-под густых косматых бровей, на меня смотрела пара внимательных добрейших глаз, окруженных паутиной морщинок. А в зрачках играли оранжевые огоньки.
- Вы кто? – не узнал я своего голоса - таким он был тихим, подобно дуновению сквозняка под дверью.
- Ты еще слишком слаб, чтобы разговаривать. – прозвучал все тот же хриплый старческий голос. Из-за густой бороды и усов не было видно губ, и казалось, что старик не говорит, а мысленно общается со мной. Хотя, может это так и было.
Склонившись, старик заботливо подтянул ватное стеганное одеяло и опустил прохладную шершавую ладонь на мой лоб.
-Ох-хо-хо-хо-хо, - заохал дед и, развернувшись, шаркая по земляному полу избы тяжелыми валенками, вышел из комнаты. Проем, за которым скрылся старик, задернулся темным занавесом, сшитым из разноцветных лоскутков. Проводив темный силуэт, я чтобы отвлечься от боли, начал изучать узор на занавеске и сам не заметил, как уснул или снова погрузился в небытие.
В редкие мгновения, когда сознание возвращалось, я сквозь едва приоткрытые веки силился внимательно рассмотреть помещение и моего спасителя. Вокруг были бревенчатые стены, потемневшие от времени. Дневной свет почти не проникал сквозь небольшие окна, проемы которых были не из стекла, а, как будто, из слюды или тонкой кожи. К тому же их закрывали плотные занавески, сшитые из разноцветных лоскутков. Пахло сушеными травами и расплавленным воском. Хозяин избушки то появлялся, то снова исчезал в проеме, задернутом таким же лоскутным занавесом. Всякий раз, когда занавес открывался, комнатку освещал теплый мерцающий свет.
Бывало, старик появлялся из-за занавеса со свечей в руках, усаживался на табурет у небольшого деревянного стола и, поставив свечу перед собой внимательно смотрел на нее. В такие моменты лицо старика менялось. Неповторимо богатая палитра эмоций от радости, до негодования и даже злости проявлялась в теплом мерцающем свете огарков. Узловатые пальцы с трепетом касались поверхности свечей, покрываясь тонкой коркой оплавленного воска. Губы старика шевелились, произнося какие-то заклинания. Он, словно, разговаривал с кем-то, скрытым в пламени, а может и с самой свечой.
Было и такое, что я заставал хозяина, сидящим за изготовлением новых свечей. Лицо старика, словно светилось изнутри, излучая всё тот же мерцающий оранжевый свет, улыбкой искрились его глаза. Бережно раскатывая между широкими ладонями теплый воск, временами поправляя нить фитиля, старик непрерывно проговаривал свои заклинания, а может быть напевал песню. Завершив работу над очередной свечой, он аккуратно оборачивал ее пергаментом и укладывал сверху ранее уложенных штабелями у стены готовых свечек. Все манипуляции со свечами незнакомец проделывал с такой странной нежностью, трепетом и заботой, что казалось будто в его руках не простые свечки, а некие таинственные жезлы.
Однажды, придя в сознание, я был свидетелем еще более странного поведения старца. В очередной раз, поставив огарок на растрескавшуюся поверхность старого стола, старик со злостью отбросил табурет, потом, словно вспомнив, что он в доме не один, тихо поднял его, придвинул к столу и сел перед свечой, пару раз оглянувшись в мою сторону. Нервно сомкнув руки, в немом гневе старик судорожно сжимал и разжимал пальцы. Несколько раз рука медленно протягивалась в сторону закоптившегося огарка, но потом, также медленно опускалась на стол. В конце концов, старик, будто собравшись с духом, вытянул руку к свече и, ухватившись двумя пальцами за фитиль, потушил огонь. Рука долго не отпускала фитиль. Лица старца не было видно, поскольку его голова опустилась вниз. Затем, медленно разжав пальцы, он развернулся на табурете, сполз на пол, встав на колени и повернувшись в угол комнаты начал креститься и кланяться. Только теперь я заметил в темном углу икону, висящую под потолком. Завершив молитву, старик, кряхтя, приподнялся, взял со стола свечу и скрылся в оранжевом свете за пологом.
В памяти всплывает и другой случай. Меня разбудил резкий звук. Старик стоял перед столом, на котором стоял огарок. Огонек его был настолько слаб, что едва освещал саму свечу. Пламя почти красного цвета колыхалось и, казалось, вот-вот потухнет. Старец словно в оцепенении, смотрел на умирающее пламя. Но, вдруг, встрепенулся, метнулся за полог и, через мгновение появился, неся в руках новую свечу. Шепча в седые усы не то молитвы, не то заклинания, дед уверенным движением поднес фитиль новой свечи к пламени огарка. Вскоре комната осветилась ярким ровным светом, а над огарком повисло облако сизого дыма, которое через мгновение рассеялось. Старик, словно потеряв силы, рухнул на табурет. Его руки плетьми упали на стол по обе стороны от пылающей свечи. Медленно ладошки протянулись к свечке, словно греясь в ее свете. Глаза старика светились радостью. Повернувшись ко мне, он, подмигнул и улыбнулся, кивнув головой в сторону яркого пламени. Вновь погружаясь в болезненный сон, я видел, как мой спаситель скрывается за пологом, бережно неся пылающую свечу, защищая яркое пламя широкой ладонью.
4.
Мое лечение было весьма неприятным. Старик поил какими-то горькими настойками, ноги, руки и тело натирал мерзко пахнущими мазями, заставлял сгибать негнущиеся колени и шевелить пальцами на руках и ногах. Еда была невкусной. Думается, он кормил меня кашами с добавлением сушеных ягод, грибов и разными травами. Были еще супы – отвар из овощей и напитки из заваренных кипятком трав.
Но, как бы там ни было, лекарства действовали. Моя беспомощность и слабость вскоре начали исчезать и появилась уверенность в движениях. Я уже мог самостоятельно перевернуться и даже пытался садиться, хотя хозяин каждый раз укладывал меня и просил не торопиться. Рука почти не болела, а вскоре старик снял с нее жесткую фиксирующую повязку. Нога болела по-прежнему, но желание ходить пересилило боль и, вскоре, при помощи рогатины, заготовленной незнакомцем, я попробовал сделать первые шаги. Целью моего первого путешествия по избе был тот самый проем, за который все время исчезал старик.
И вот передо мной поднимается таинственный полог, и я просто тону в оранжевом свечении. От непривычно яркого света мне пришлось зажмуриться, выступили слезы. Когда глаза немного привыкли, моему взору открылось невероятное зрелище: помещение, в котором я находился, расширяясь расходилось во все стороны и казалось, что у него нет ни границ, ни потолка, ни стен. И повсюду, куда хватает глаз - на полу, на полках, столиках, подставках и просто на каменном полу и выступах не каменных стенах- всюду стояли свечи. Тысячи, миллионы или, может быть, миллиарды свечей. Посреди ярко освещенного пространства стоял мой спаситель. Гордо подняв голову, уперев руки в бока, он загадочно улыбался. Потом, поднял руки и, слегка повернувшись вправо-влево, как бы продемонстрировал окружающую меня невероятную картину.
- Вот, - хрипло промолвил старик. – Вот мое хозяйство.
- Что это? – выдавил я из себя. – Зачем так много свечей.
- Это не простые свечи, внучек, - прошептал старик, подойдя ко мне поближе. – Каждая свеча – человеческая жизнь. Потому и много их, что много людей на свете. Человек живет, пока горит его свеча. Погасла свеча - значит умер человек. Потому я и здесь, что пригляд за свечами надобен. Когда поставить новую, а когда убрать погасшую. Ведь родится человек – я зажигаю свечу, ну, а приходит его время умирать – свеча гаснет и следует убрать ее дабы место под новые освободить.
Продолжая разговаривать и оглядываться по сторонам, мы с хозяином медленно ковыляли в проходах между мерцающими огоньками. Узнав тайну свечей, я двигался с максимальной осторожностью, местами протискиваясь бочком, стараясь не потревожить пламени и не потушить случайно огонька, боясь лишить кого-либо жизни.
- А почему, дедушка, одни свечи горят ярче других?
- Так ведь люди разные бывают, внучек, - у одних свеча горит медленно, едва тлеет, потому что не живут они, а просто существуют. Проживают день за днем свои серые будни. Ничего яркого в их жизни не случается, ни себя ни других такие люди ни светом, ни теплом не одаривают. У других - вспыхивает свеча, как факел и сгорает очень быстро. Это потому, что живут такие люди ярко, даря окружающим свет и тепло свое.
Лабиринт из мерцающих огоньков и потеков воска тянулся нескончаемо. Возможно, от отваров целебных трав, горьких настоек и пахучих мазей во мне проснулось безудержное любопытство.
- Дедушка, скажи, я вот тут вижу, что одни свечки длинные, а другие короткие.
Старик уверенно шел вперед, нехотя отвечая на мои нескончаемые вопросы.
- Так ведь, и жизнь у иных долгая, а у других раз – и потухла свеча, один обугленный огарок, - старик замедлил шаги и, внезапно, остановился.
Я выглянул из-за его плеча, чтобы получше рассмотреть, что там впереди. Мой спаситель стоял перед полкой, покрытой потеками воска. Полку украшали ряды свечей. Как и ранее, некоторые свечи были большими, другие маленькими, одни горели ярко и ровно, другие едва тлели и заметно мерцали.
Меня всю дорогу мучал один вопрос. Я все не решался его задать. И теперь, воспользовавшись паузой в нашей экскурсии, решился:
- Дедушка, если у тебя есть свечка для каждого живущего человека, должна быть и моя свеча где-нибудь? – робко пробубнил я свой вопрос пересохшими губами.
- Так, ведь к ней я тебя и вел, внучек. Знал, что захочешь взглянуть. Вот она – старик поднял руку и вытянул палец в направлении стеллажа.
От волнения голова у меня закружилась, перед глазами поплыло…
- Которая, дедушка? - я медленно вышел из-за спины старика и встал перед полками.
- Вот эта твоя. – старик указал на невысокий огарок, стоявший с краю.
- Нет. Это не моя, - я едва удержался на ногах. Огарок свечи был очень маленький. Края огарка возвышались вокруг расплавленной лужицы воска едва ли на 2-3 мм, а фитилек плавал в центре и уже не горел, а тлел, изредка выдавливая из себя небольшое алое пламя.
- Держись, внучек, как бы не было горько, но это твоя.
- Так что значит, она скоро потухнет, и я умру? – у меня на глаза навернулись слезы.
- Каждому свое время. Твое время пришло. Скоро твоя свеча погаснет.
- Нет, нет! Я не хочу. Нет! Я хочу жить. Почему? Почему я?
- Авария, внучек. Ты покалечился сильно. Я немного тебя подлатал. Свечку твою воском облепил, но фитилек коротковат. Скоро прогорит.
Лихорадочно пытаясь найти нужные слова, я робко спросил:
- А нельзя новый фитилек мне или свечу новую. Я же такой молодой. Мне жить еще и жить!
- Нет, - резко ответил старик и повернувшись пошел в направлении выхода.
- Подожди, дедушка, - бросился я вслед моему спасителю, боясь потеряться в лабиринте свечей, - Почему нельзя?
- Потому, что другая свеча – тоже живая душа, живой человек, который тоже хочет, как и ты жить.
- И вы ни разу не меняли свечи?! Не может быть! – не унимался я.
Старик опустил голову, всем видом показывая, как тяжело ему сознаваться:
- Мне больно сознаваться. Да я проделал такое. Недавно. Потом всю ночь молился.
Старик опустил голову и начал шептать молитвы. Я вспомнил, что видел это, когда лежал в бреду.
- Но это совсем другой случай. Там один человек страстно желал спасти другого даже ценой своей жизни. Я не в силах был противиться столь сильному желанию.
В моей памяти внезапно ярко проявился образ худенького паренька, сидящего в инвалидном кресле. Цепляясь за последнюю ускользающую надежду, остановившись, я крикнул вслед быстро удаляющемуся силуэту старика:
- Но ведь есть же люди, которым жизнь не мила, те, что сами хотели бы уйти?
Старик остановился. Так стоял он, пока я не доковылял до него.
- Кабы знать такого, кто сам хочет уйти..., - в задумчивости произнес старик, когда я поравнялся с ним и, тяжело дыша, встал позади.
- Я знаю такого. Это Олег, мой сосед. Он инвалид и с 15 лет прикован к инвалидному креслу. Он не может ни двигаться, ни говорить и не слышит ничего. Он просто существует, его самого тяготит такое существование и мне его мама сказала, что точно знает - парень хочет уйти.
Старик резко повернулся, подошел ко мне и внимательно посмотрел в глаза. Мне показалось, что этот взгляд прошел насквозь. Зрачки глаз старца стали глубокими и темными, в них не было даже намека на отблески окружавших нас свечей. Спустя мгновение, блики вновь замерцали в глазах деда, и он с невероятным проворством начал продвигаться по восковому лабиринту. Едва поспевая за старцем, я быстро двигал деревянным костылем, но вскоре потерял своего проводника из виду.
Я лихорадочно метался по узким проходам пытаясь собраться и вспомнить правила обхода лабиринта. Но все правила вылетели из головы. В глазах все закружилось: свечи, свечи, свечи…
Не ведаю как долго продолжался мой поиск. В конец выбившись из сил, я, не поднимая глаз и едва переставляя ноги, плелся по оранжевым мерцающим коридорам. Как вдруг, наткнулся на преграду. Отступив на шаг назад я, с трудом подняв глаза, увидел перед собой спину старика. Чуть не разрыдавшись от радости, потянулся, чтобы обнять его, но слова, произнесенные моим спасителем, вернули трезвость ума:
- Вот эта свеча, - старик стоял перед камнем, на котором высилась могучая длинная свечка. Пламя свечи было ярким ровным, - Это свеча твоего соседа, Олега.
- Н-нет, - выдохнул я, глядя на свечку Олега. Руки ослабли и костыль упал на земляной пол, - Почему так? Почему, он, инвалид, потерявший желание жить, он, кто своим существованием мучит окружающих… Зачем ему такая свеча. Такая долгая жизнь. Почему так не справедливо?
Старик стоял молча, выслушивая мои стенания. Потом произнес:
- Каждому человеку своя свеча дадена. Тебе своя, Олегу – своя. Человеку надобно смиренно принимать свою свечу, как дар.
- Давай поменяем свечи, а? Ну что тебе стоит переставить их. Этим можно сразу трем людям помочь: я буду жить, а Олег, наконец, сможет уйти и мать его избавиться от мучительного бремени.
- Я не стану этого делать, прости, - заключил старец, повернулся и исчез за ближайшим поворотом лабиринта.
От безысходности я разрыдался и рухнул на пол. Размазывая слезы, я бился в истерике, повторяя:
-Почему, почему я?
5.
Обессилев и свернувшись калачиком, я забылся тяжелым тревожным сном. Не знаю, как долго так пролежал, но проснулся с уже созревшим планом: я решил поменять свечи.
Но, во-первых, меня грызла совесть, ведь, по сути, предстояло убить человека, ну, не напрямую, конечно, но опосредованно, путем погашения свечи. Во-вторых, было невероятно стыдно перед стариком, который меня спас. Ведь я злоупотреблял его доверием. И последнее, я не знал, как правильно нужно менять свечи. Но обратного пути не было. Воск моей свечи продолжал плавиться…
Что же делать? В панике, я начал рыться в своих карманах в поисках возможных идей. Но, кроме пакета карамели, в карманах ничего не было. Развернув пару конфет, я сунул их в рот. Фантики медленно спланировали на пол. Удивительное дело, но в свете пылающих свечей эти фантики светились на полу, как фонарики. Так созрел план. Предстояло только найти старика, чтобы он снова привел меня к моему огарку, иначе я обречен блуждать в лабиринте до конца дней.
Невероятно, но как только я подумал о старике, его темный силуэт появился передо мной.
- Вот ты где, внучек, - взволнованно выпалил старец, - Едва тебя нашел… Пойдем в избу, выпьем чаю.
- Дедушка, - обратился я к своему спасителю, - проведи меня снова к моей свече, я хочу еще раз взглянуть на нее.
- Не стоит этого делать. Лучше вернемся в горницу. Попьем чаю, побеседуем, - предложил старик без особой настойчивости.
- Позволь мне в последний раз на нее посмотреть, - настаивал я.
- Ну, хорошо, - старик повернулся и пошел по лабиринту.
Я двинулся следом, на ходу разворачивая очередную карамель.
Наши свечи были достаточно близко друг от друга. В конце пути в пакете осталось 5 пять карамелек - обратный путь был намечен. Невероятно, как в прошлый раз я мог так долго плутать?!
И вот я стою перед своим тлеющим огарком. Попытался сдержаться, но слезы, как расплавленный воск, потекли по пылающим щекам. Старик стоял рядом и никак не уходил. Я каждой клеткой своего израненного тела чувствовал, как плавиться воск моей свечи, как все медленнее тлеет фитилек, все реже вспыхивает пламя над ним. Мне не терпелось воплотить план подмены свечей. Я терпеливо ждал, опустив взгляд в каменный пол и старался вспомнить какую-нибудь подходящую молитву, но был сильно возбужден и мысли путались. Голова начала кружиться.
- Я хотел бы остаться один, - наконец попросил я.
- Понимаю, - сказал старец. Развернулся и скрылся в лабиринте.
Я оглянулся, но не для того, чтобы посмотреть в сторону удаляющейся коренастой фигуры старика, а чтобы убедиться, что по-прежнему различаю на полу пылающие огоньки фантиков.
И вновь я стоял перед роскошной свечкой Олега. Прошло несколько минут, а я не торопился бросаться к свече. Меня снова захлестнула волна сомнений и мучительных угрызений совести.
Странно, но до этого находясь в лабиринте, я ни разу не пытался прислушаться. До моего слуха донеслось тихое потрескивание от сгорающих фитильков множества свечей. Звук становился все громче и громче, пока в ушах и голове не забарабанили миллиарды барабанщиков. Я закрыл уши руками и встряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Когда стуки исчезли, я шагнул вперед и снял свечу с покрытого воском основания. Чтобы не затушить пламя, прикрыл его рукой и двинулся туда, где в оранжевом сумраке на полу блестел оставленные мною фантики.
С благоговейным трепетом я установил свечу Олега рядом со своим огарком. И застыл, созерцая две свечи. Они стояли теперь рядом на одной полке. Такие разные свечи, такие разные жизни. Такие разные судьбы. Сомнений уже не было. Но было желание дать Олегу последние мгновения жизни. Возможно невыносимой для него, но такой желанной для меня.
Наконец, протянув руку к свече Олега, я хотел потушить огонек с тем, чтобы потом зажечь потухшую свечу от своего угасающего огарка.
Но тут сзади раздались торопливые шаркающие шаги.
- Внучек, стой! Не делай этого! – старик, запыхавшись, показался в проеме лабиринта.
Мои пальцы уже стремительно приближались к пылающему фитилю. Мгновение – и они сомкнуться, выпустив лишь сизый дымок...
Ведь это так просто: соединить пальцы и затушить огонек. Во мне словно спорило два человека. Сделай это – говорил один. Другой умолял - не делай этого. Словно отражение бушующих во мне страстей - пламя двух свечей, стоящих рядом. Они вдруг ярко вспыхнули и, слившись воедино охватили стремящиеся погасить пламя пальцы.
- Ты не представляешь, что будет, - рыдая старик упал на колени и протянул ко мне руки, - Несчастный, ты не понимаешь, что творишь! Ты же…
6.
Вы можете вспомнить, где вы были вчера, скажем, в 10:25 или 14:15? А позавчера? Уверен, что немногие вспомнят. А, уж о том, что было месяц, или год назад и говорить не приходится… А я помню!
А теперь скажите, где ы будете завтра, через месяц, год в это же время? Возможно планы на завтра у нас есть, но что вы скажете про планы на месяц и год? Задумались…
А вот я знаю точно. Я буду здесь, у себя дома. Я буду сидеть в своем инвалидном кресле, все такой же беспомощный и жалкий, не в силах пошевелить рукой или ногой и без возможности общаться даже с близкими. Так было день назад и месяц, год… И жить мне так еще долго, очень долго.
Может это сон? Сейчас проснусь, потянусь, скину одеяло на пол, подойду к окну, раздвину шторы и буду смаковать каждой клеточкой своего тела то, что называют жизнью. Вот сейчас проснусь и… Нет, вот сейчас... Ну, теперь точно, проснусь… Ну!
Опять не получилось. Знаю, что, бесполезно и глупо, но буду снова и снова пробовать...
Не иметь возможности вырваться из этой тюрьмы или проснуться – еще не самое страшное. Я не мог смотреть на себя в зеркало. В отражении я видел не свое лицо, а лицо исхудавшего парня-инвалида, его взгляд, который пронзал меня насквозь. И самое страшное – мои реальные сновидения. Каждую ночь, засыпая, я переживал то, что случилось два года назад: авария, больничная палата… Но больше и ярче всего - старик: сухое морщинистое лицо в обрамлении длинных седых волос, не знающих ножниц, и такой же длинной бороды. И еще оранжевые искорки на дне его мутных глаз, скрытых под густыми бровями – отблеск пламени свечей, расставленных вокруг. И большие руки, покрытые глубокими морщинами и выпирающими синеватыми венами, толстые пальцы с потрескавшимися ногтями, кожа темная – то ли от солнца, то ли от копоти.
Мое окружение всячески пыталось помочь справиться с моим теперешним состоянием. Меня часто насильно выволакивали на прогулку. В меру оставшихся двигательных способностей я противился этому, но не в силах был повлиять на желание родственников и друзей наградить меня прогулкой на свежем воздухе. Инвалидная коляска у подъезда стала таким же привычным атрибутом двора, как и соседки старушки, чьи неумолкающие разговоры, стали еще одним моим наказанием.
Именно всезнающие старушки рассказали мне, что в день, когда я попал в аварию, умер Олег. Он ушел тихо, во сне. Его безутешная мать попала в больницу и вскоре тоже скончалась, пережив сына всего на пару недель. Вот так… Не получилось у меня осчастливить ни себя, ни Валентину Сергеевну. Как бы я хотел вернуть то мгновение, когда поддался эгоистичному желанию продлить свою жизнь.
Я закрыл глаза, с силой зажмурился. Немного закружилась голова, в глазах потемнело, поплыли разноцветные круги… Я начал терять связь с реальностью. Всплывающие в памяти образы, словно ожили и материализовались. Я осмотрелся. Удивительно, голова свободно повернулась и вправо, и влево. Инвалидного кресла не было. Я опять стоял в окружении мерцающих свечей с вытянутой вперед рукой. Мои пальцы готовы были вот-вот сомкнуться и загасить пламя. В ушах еще звенел голос старика, который пытался меня остановить. Подумалось: «Неужели снова сон?!”
В висках все сильнее молотил пульс, голова кружилась. Мои пальцы ощутили нестерпимую боль. Я слишком долго задержал их над пламенем, и оно отомстило за попытку его потушить. Боль была настолько реальна, что не оставалось сомнений, что это не сон. Что же тогда было со мной до этого? Ведь были эти два года, была больничная палата, коляска и мои бессильные попытки все исправить… Неужели именно это было видением, не может быть!
Перед глазами поплыло, слабость охватила все тело. Старик подоспел вовремя, чтобы подхватить мое оседающее на пол тело. Проваливаясь в небытие, я услышал его последние слова, которые донеслись до меня как будто со дня глубокого колодца:
- Все будет хорошо, внучек. Все хорошо. Все…
Глухая темнота обступила меня со всех сторон и сжала, словно в тиски, в свои объятия.
7.
Сознание возвращалось медленно. Я с трудом открыл глаза. Вместе с ярким светом, вернулась острая боль, которая нестерпимо пронизывала тело. Я лежал у дорожной насыпи, рядом, уже засыпанные снегом, но местами все еще дымящиеся лежали останки моего автомобиля. Веки не слушались, ресницы смерзлись и никак не получалось раскрыть глаза. Я услышал шум подъезжающих машин, шорохи, скрип снега, звуки ломающихся под ногами сучьев. Откуда-то сверху на меня посыпался снег. Я с удивлением осознавал, что это уже было со мной когда-то.
- Он здесь, - это были единственные слова, которые удалось расслышать, прежде чем я снова впал в беспамятство.
Я уже не мог ни видеть, ни ощущать, как меня поднимают и на носилках несут в машину скорой помощи. А потом долго везут по заснеженной дороге, а затем по городу. Я пришел в себя уже в больничной палате. Весь забинтованный, нога и рука в гипсе, вокруг – капельницы и какое-то медицинское оборудование.
Многочисленные переломы, ушибы, порезы и обморожения, пусть не быстро, но заживали. Гипс с ноги и руки сняли. Но я все еще не мог двигаться и даже говорить, мог только видеть и слышать. Доктора, сменяясь один за одним, осматривая меня, мои снимки и результаты многочисленных обследований разводили руками. Никто не мог понять причину того, что я до сих пор не на ногах. Говорили, что дело в голове. Что-то блокировало участки мозга, отвечающие за движение.
Уединение в больничной палате позволило мне много размышлять о себе и о том, что со мной произошло. Закрывая глаза, я видел старика, глубокие морщины на лице, обрамленном длинными седыми волосами. И еще оранжевые искорки на дне мутных глаз, скрытых под густыми бровями. В бессонные ночи я вновь и вновь вспоминал пережитые события, пытаясь восстановить их логический порядок. Что было реальностью, а что плодом моих фантазий, являющихся результатом травмы. Реально ли то, что происходит сейчас? Неужели сон был вещим, и я снова обречен быть замурованный в своем изувеченном, недвижимом теле, как в тюрьме.
Потеряв надежду, я жаждал уже не выздоровления, а смерти. Именно также, как мне казалось, чувствовал себя и Олег. Такое же чувство тоски и безысходности. Мне невыносима была мысль, что придется вот так, как этот подросток-инвалид просиживать в инвалидной коляске остаток своих дней, день за днем ощущая, как плавиться воск, унося в небытие, отпущенное мне время. Но избавление от тюрьмы собственного тела я мог бы получить только тогда, когда погаснет моя свеча. Увы, но старец не сказал, когда это произойдет. От этого становилось еще мучительнее.
Но вот однажды ночью мне привиделся сон. В своих грезах я снова видел себя в ветхой избушке, озаренной мерцающим оранжевым светом, вновь ощущая запах сушеных трав и оплавленного воска, ощущая тепло, исходящее от пламени множества свечей. Старец стоял спиной, но почувствовал мое присутствие и, поворачиваясь, начал разговор.
- Ну, здравствуй, внучек, - в его словах было столько доброты и тепла.
- Здравствуй, дедушка, прости, - опустив голову, я рухнул на колени, - Что со мной? Что мне делать? Я не хочу так жить, потуши мою свечу или позволь мне самому это сделать…
- Встань, внучек. Огонь пламени свечи озарил душу твою, очистил и уберег от помысла злого. Не ведал я и сам, что сила такая в пламени свечном таиться. Сие и мне урок. Свечи потушить я тебе не дам. Не тебе решать, когда твоя свеча погаснет, но в твоих силах не дать ей сгореть зазря.
- А когда моя свеча погаснет? – попытался получить я ответ на мучавший меня вопрос.
- Ступай с миром и помни, ты сам поставил две свечи рядом и теперь судьбы ваши с Олегом вместе неразрывно сплетены, как было сплетено пламя свечей ваших, - будто не слыша моего вопроса продолжит старец.
- Что это значит? – я не слышал собственного голоса, просто ощущал желание произнести эти слова.
Ответа я не узнал, потому что проснулся. Если мое сознание по-прежнему пребывало бы в дивных грезах, возможно, я бы видел, как старческая рука бережно обмазывает почти догоревший огарок свечи свежим воском, давая возможность угасающему фитилю разгореться вновь.
Удивительно, как легко я себя почувствовал после пробуждения. Словно тяжелый камень свалился с груди, дав возможность расправить легкие и глотнуть воздух полной грудью. Захотелось скинуть одеяло и встать. Я не сразу понял, что уже сижу, откинув одеяло. Тогда я медленно попробовал поднять руку – и вот она, перед глазами.
С этого дня началось мое выздоровление. Удивительно, но в моих мыслях тоже наступил порядок. Не было ни дня, чтобы я не вспоминал свою встречу со старцем, пытаясь осознать, что было явью, а что мне привиделось. Если я скоро уйду, как мне употребить то время, что дарит мне моя догорающая свеча? Если жить мне оставалось и правда мало, следовало каждое мгновение проживать, как последнее. Нужно было действовать. Погасив свою свечу, я бы не исправил ошибки, не изменил бы содеянного. Исправить можно было только делами.
На всякий случай, я подписал все необходимые бумаги и распоряжения на случай своего внезапного ухода и твердо решил, что моя свеча сгорит не зря.
Удивительно, но мой бизнес за время моего отсутствия никак не пострадал. Мой заместитель замечательно вел дела и ко времени моей выписки компания работала даже лучше, чем до моей аварии. На выписку из больницы коллеги преподнесли мне в подарок трость. На костылях вне стен больничной палаты ходить не хотелось, поэтому подарок оказался кстати.
На окончательное восстановление еще требовалось время. Нога еще не до конца зажила и по ночам ныли сломанные ребра. Мне не терпелось покинуть палату. И вот настал день, когда я покинул стены больницы. Я медленно выходил из такси, спуская на землю сперва правую, потом левую ногу и, наконец, опершись на новую трость, встал у машины.
- Господи, девчата, глядите кто вернулся! – приветливые пенсионерки вскочили с насиженной лавочки.
- Здравствуйте, красавицы! – попытался было поприветствовать я старушек, но голос дрогнул.
- И тебе, не хворать! – дружно подхватили бабушки и поспешили ко мне, чтобы усадить на лавку и обстоятельно расспросить меня обо всем, что со мной случилось.
Мой рассказ был не длинным, поскольку я упустил все, что было связано с хранителем свечей. Но и этого с лихвой хватило, чтобы наслушаться охов и ахов, а также массу рецептов, которые помогут мне быстро встать на ноги.
Я почти физически ощущал скоротечность течения времени, а ведь мне хотелось осуществить то, ради чего, как я решил, мне отпущены последние всполохи пламени моей жизни. Вежливо поблагодарив собеседниц, я встал было, чтобы извиниться и уйти. Но тут, открылась дверь парадной и на крыльцо в инвалидном кресле выехал Олег. Валентина Сергеевна застыла у коляски, увидев меня. Мы молча поприветствовали друг друга.
Я посмотрел на Олега. Казалось, он еще сильнее похудел, глаза ввалились и под ними появились синяки. Но, несмотря на немощь, Олег поднял голову, и мы снова встретились взглядами. Только на этот раз я не отвел глаза. Мне казалось прошла вечность пока я не сообразил, что пауза затянулась.
- Вы с Олегом гулять? Не будете против, если и я с вами пройдусь? – с этими словами я затолкал подмышку трость и, наклонившись, взялся за колеса инвалидного кресла.
- Ой, а вам не тяжело?! Вы, ведь, только из больницы! – попыталась остановить меня Валентина Сергеевна.
Но я крепко держался за колеса и намерения мои были также тверды. Когда мы свернули на дорожку, ведущую в парк, Валентина Сергеевна начала рассказывать, так, будто продолжала давно начатый разговор.
- Представляете, недавно едва не произошло несчастье. Я могла потерять Олежку. Как я могла оставить его одного, пусть даже на мгновенье! Мы купались. Я вышла, буквально, на минуту, а когда пришла, то он не понимаю, как, с головой оказался под водой. Воды – то было всего по пояс. Но я знаю, что он это специально. Как же он смог?! Теперь сердится на меня. Боюсь его теперь оставить даже на минуту. Как бы еще чего не сделал себе. Понимаю, что уйти хочет, но не могу его отпустить…
Я не мог не прервать ее печальный рассказ.
- Валентина Сергеевна! Вы говорили, что есть шанс поставить Олега на ноги. Если так, то я могу помочь - И по инерции сделал еще несколько шагов, пока понял, что коляска с парнем и его мамой остановились. Валентина Сергеевна стояла, слезы текли по щекам, и она даже не пыталась их скрыть. Она еще несколько минут не могла вымолвить ни слова, но потом собралась.
- Я не знаю, мы не разговаривали больше с доктором по поводу операции. К тому же это будет стоить просто безумных денег, - мы по-прежнему стояли на одном месте. Редкие прохожие обходили коляску с двух сторон, недовольно оглядываясь.
- Ничего, думаю, стоит составить разговор с доктором максимально быстро. А о деньгах не беспокойтесь, - с этими словами, я достал телефон и протянул ей.
- Ой, а я даже номер не помню, - она полезла в свою сумочку, достала оттуда записную книжку и дрожащими руками радостно протянула ее, развернув на нужной странице.
Доктор ответил быстро.
- Алло! – зазвучал в трубке бодрый голос.
- Здравствуйте, Вы лечащий доктор Олега, так? Я обращаюсь к Вам по просьбе его мамы, Валентины Сергеевны. Она нашла необходимую сумму на операцию и на период реабилитации тоже. Мы бы хотели встретиться и обсудить все вопросы его дальнейшего лечения.
Утром следующего дня мы были в клинике. Так началась довольно длительная история лечения Олега. Немало операций и процедур пришлось перенести Олегу. Но, несмотря на то, что операция прошла успешно, увы, мгновенного результата ни одна из процедур не принесла. Даже месяцы спустя Олег, по-прежнему, неподвижно сидел в кресле. Радовало то, что он начал есть, прибавил в весе, изменился цвет лица и даже глаза, казалось, искрятся радостью. Валентина Сергеевна тоже повеселела. Часто рассказывала, как будто видела, что Олег шевелит, то пальцем, то рукой, то ногой и голову поворачивает.
Я даже не пытался разубедить ее. Мать все-таки.
Но по ночам мне все чаше снился сон, в котором я видел две свечи, стоящие рядом: одна – догорающая, вторая ярко и ровно горящая. И в тот момент, когда огарок гаснет, я просыпаюсь. У меня появилось чувство приближения конца. Как жаль, что старец не смог сказать мне точный срок! Хотя, что бы это изменило?!
За время реабилитации Олега, я сам окончательно поправился и смог обходиться без трости. С Олегом теперь гулял я. И в тот день мы отправились привычным маршрутом: поплавали в бассейне, прошли сеанс массажа, затем процедуры в роботизированном экзоскелете, после чего возвращались домой. Поскольку было недалеко, мы возвращались пешком. У меня с утра было предчувствие того, что вот он – мой последний день. Но, заканчивалась вторая его половина, мы стоим на перекрестке, ждем, когда можно будет переходить улицу и ничего печального так и не произошло.
Мимо на скорости проносятся машины, спеша проехать перекресток на желтый цвет. С момента загорания зеленого сигнала время словно превратилось в тягучую липкую жидкость, утратив всякую способность к нормальному течению.
Я развернул коляску, чтобы скатить ее с пешеходной части, встав при этом спиной к проезжей. Моему взору была недоступна та часть перекрестка, где неотвратимо приближаясь, не сбавляя хода, на красный сигнал светофора мчался грузовик. Центр тяжести моего тела уже перенесен на опорную ногу, и я не в состоянии воспрепятствовать силам тяжести завершить трагическое столкновение.
В последнее мгновение, услышав громкий крик, я, все же, посмотрел в сторону надвигающегося на меня грузовика и, закрыв глаза, подумал, что это и есть мой конец.
И привиделась мне картина из моего сна: две свечи горят рядом, одна – большая, горит ярко и ровно, другая – догорающий огарок, который шипи едва тлеет и… гаснет, выпустив облако сизого дыма. В этом месте видение прервалось, но вот, что происходило дальше в избушке хранителя свечей. За мгновение до того, как огонь моей жизни погас, бережная рука старца поднесла к угасающему фитилю новую свечу и установила ее рядом с такой же большой свечей и обе свечи загорели ровно и ярко.
В это самое время - скрип тормозов, истошный крик. Неуправляемый грузовик проносится в считанных сантиметрах от меня и уносится прочь. Внезапно, все смолкает, повисает звенящая тишина, потом я слышу возгласы, один, второй, шум веселых голосов заполняет все вокруг. Я открываю глаза и вижу, что стою по-прежнему на пешеходной части дороги как на краю пропасти, готовый упасть на дно. И непременно упал бы, если бы не худая рука парня, привставшего с инвалидного кресла и мертвой хваткой вцепившаяся мне в куртку. Рот парня все еще открыт после крика. Но уже через мгновение на лице появляется улыбка.
- Олег! – радостно прошептал я. Толпа любопытных окружает нас, каждый старается дружески похлопать по плечу.
Олег, словно в первый раз, услышав свое имя, посмотрел на меня, улыбнулся, разжал пальцы и медленно опустился в кресло, продолжая держать поднятую руку перед лицом, любуясь тем, как шевелятся его пальцы.
Я шагнул к креслу и сгреб в объятья худенькое тельце.
8.
Я много раз потом пытался найти заповедную избушку, облазив десятки километров вокруг места аварии, но, не нашел даже следа пребывания там человека. Дремучие леса все еще стойко охраняют тайное место, где поживает одинокий старец, поставленный кем-то оберегать размеренное мерцание свечей.