Весьёгонская волчица

                Часть первая –– НЕНАВИСТЬ


                Глава 1

…Тяжело прошумел в верхах ветер, сорвал с веток снег, осыпав радужной пылью спины лежащих внизу волков. Ель покачнулась, и Егор еще теснее прижался к стволу, запоздало пожалев о том, что не догадался взять из дровней веревку. Сейчас привязался бы и ни о чем не думал. Уж лучше  замерзнуть, чем волкам в зубы! Вот ведь как все повернулось. Который год охотится на волков, перестрелял и переловил незнамо сколько, а надо же –– самого загнали на дерево! Эх, жизнь-жестянка, не знаешь, где и прокатит.
Разве он думал, когда ехал на делянку, что волчица выследит его здесь? Другое дело –– подстерегла бы у себя на болоте, так нет, сюда принесло, окаянную!
Часов у Егора не было, но он и без них определил, что сидит уже больше часа. Правда, пока сидеть было можно. Сквозь полушубок и ватные брюки ни ветер, ни мороз не проникали, тепло и ногам в валенках, и все же никакая одежда не поможет, если придется ждать долго. Верить в это не хотелось. По прикидкам выходило, что волки не догнали лошадь –– больно уж быстро вернулись,  и сейчас она уже в деревне, и там идет суматоха.
Егор представил, как бегают деревенские мужики и бабы, как распоряжается всем председатель, и ему стало радостно от нарисованной картины. И только мысль о жене и дочке приглушала радость. Ладно, дочка, три годика только, ничего еще не понимает, а жена небось ревмя ревет, небось думает, что его и в живых уже нет. Он вспомнил, что, уезжая, наказал жене истопить к его возвращению баню, и она, наверное, истопила, а он сидит тут, как цуцик...
Табак и спички были в кармане, Егор покурил, а окурок бросил на головы волкам –– приятно было хоть чем-нибудь досадить!
Мысли вернулись к старому. Ну надо же, как все сошлось! Приехал, называется, за бревнами! А ведь мог бы додуматься, что дело добром не кончится, ведь все шло к этому. Сначала Дымка разорвали, а потом волчица к дому приходила –– мало тебе этого? Нет, заладил, как дурак: ничего ему волки не сделают! Сиди теперь, кукуй, раз такой смелый, да моли Бога, чтобы в деревне поскорее хватились… А все волчица. И откуда только взялась такая курва? Вишь чего надумала –– за выводок рассчитаться! Сколько раз брал выводки, и ничего, а эта взбеленилась. Полгода прошло, а не забыла.
Прошло и верно полгода, волчиный выводок Егор взял в мае, а вообще-то охотничьи дела его были давние, такие, что не сразу и вспомнишь.


Глава 2

Охотиться Егор начал рано, мальчишкой еще. Да и как по-другому, когда все Бирюковы испокон веку были охотниками? И не какими-нибудь, а волчатниками. Волчатником был и отец Егора, и дед, и прадед –– Тимофей Бирюков, известный на всю округу тем, что охотился с ручным волком. Как этот волк попал в дом к прадеду –– взял ли его Тимофей Бирюков волчонком или подранил взрослого зверя, а потом приручил, –– никто из Егоровой родни не знал. Даже дед ничего не помнил про то время, потому что был совсем мальцом, когда отец пропал в лесу. Без следа пропал и без слуха –– ушел и сгинул вместе со своим волком.
Пропасть в дремучем лесу –– дело нехитрое, там с человеком всякое может случиться, однако молва не связывала гибель Тимофея с дикостью здешних мест. Никто другой, как волк, погубил охотника. Видать, навел на него стаю, и звери загрызли Тимофея!
После такого случая в самый раз остерегаться Бирюковым, держаться подальше от леса, да где там! Завзятого нрава были, с ружьем не расставались, передавая один другому опасную науку волчьих облав и выслеживаний.
Лет с двенадцати стал охотиться и Егор. Сначала было вроде забавы, а потом пристрастился по-настоящему. Стрелял из дедовой берданки зайцев и боровую дичь. Добывал не много: не хватало ни силенок, ни сноровки, ни огневого припаса, но и то, что приносил, было приварком для стола, где, кроме картошки и молока, других разносолов не водилось: время стояло трудное, шла война, и на отца уже получили похоронку, а у Егора были еще две  сестренки. Тут каждый кусок был к месту.
Нехватка пороха и дроби, понятно, беда для охотника, но это приучило Егора стрелять редко, да метко. И годам к шестнадцати он стал первым стрелком в деревне, а к двадцати решил больше не гоняться за мелочью и взялся за волков. Их в том глухом углу Калининской области, под Весьёгонском, всегда хватало, а после войны развелось видимо-невидимо. Стрелять зверье было некому, мужиков в деревнях повыбило войной, и волки окончательно обнаглели. Собакам и скотине от них не было спасу. Чуть зазевается какая дворняга, глядишь, волки уже тащат ее в лес; стоит пастуху отвернуться, как уже нет овцы или телки. Да что скотина –– ребятишек боялись отпускать по грибы и по ягоды. Поэтому никто не удерживал и не отговаривал Егора, чтобы стать волчатником. Все знали о его меткости, к тому же и выгода получалась немалая, поскольку за каждого убитого волка в заготконторе платили по пятьсот рублей. Дело, конечно, опасное, не каждый решится идти на волка, но Егор вон какой вымахал. Да и пятьсот рублей на дороге не валяются.
Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Волк –– зверь серьезный, тут старая берданка плохая подмога, а еще и картечь нужна, и капканы. Где взять? Спасибо председателю сельсовета, выручил. Вместе с Егором ездил в район, хлопотал о ружье и капканах. Ручался за Егора, говорил, что тот все затраты на него оправдает. Уважили председателя, как-никак фронтовик, две «Славы» имеет, и вручили Егору в счет аванса новенькую «тулку» двенадцатого калибра и три волчьих капкана, густо смазанных солидолом. Отвесили пороху и дроби с картечью.
Вроде все устроилось, однако скоро начались нелады. Сходив раз с охотничьей бригадой на облаву, Егор заявил председателю, что будет промышлять один, потому как мотаться по лесу без толку он не согласен. Разве это охота, когда все галдят, как вороны, курят, гремят железяками?
Председатель, всю войну провоевавший в разведчиках, в душе был согласен с Егором, но положение обязывало его не допускать партизанщины, и он долго увещевал Егора, просил не идти против коллектива. В бригаде и так мало охотников, а уйдет Егор, вообще некому будет работать. Ну не получилось один раз, получится в другой, а бригадиру он скажет, чтобы подтянул у мужиков дисциплину.
Но Егор настоял на своем, хотя и хлебнул потом лиха. Бригада, какая она ни есть, всё бригада, в ней каждый помогает другому и работает для всех, а один –– он один и есть. Всё делай и соображай сам, никто тебе ничего не подскажет. Пока до какой-нибудь волчьей хитрости докумекаешь –– мозги набекрень сдвинутся. Потому так и получилось, что за первую зиму Егор с грехом пополам добыл одного волка.
Ох и смеялись над ним охотники! Костили на чем свет стоит, обзывали единоличником и куркулем; но Егор только хмуро сопел, и целыми днями пропадал в лесу.
Трудно давалось знание волчьих повадок. Взять хоть бы тропы. Это лишь кажется, что волки бегают по лесу без разбора, а на самом деле у них для всякого случая своя дорога. А какая и для чего ––– тут Егору пришлось поломать голову. Зато многое прояснилось, и Егор, наткнувшись на волчью тропу, уже не гадал, куда направились волки, на охоту или на лежку, а мог сказать об этом в точности. А сами следы? Здесь тоже нужен был глаз да глаз, потому что глянешь –– вроде прошел один волк, а приглядишься –– пробежала стая. Волки, когда их не гонят, бегают не врассыпную, а друг за дружкой, след в след, поэтому и кажется, будто прошел один зверь.
Мало-помалу разобрался Егор и с волчьим воем, научился отделять голоса молодых от матерых, распознавать, о чем они воют. И сам стал подражать вою, вабить, как говорят охотники. Здесь было много такого, что не лезло ни в одни ворота. Скажем, завыл ты. Воешь, стараешься, даже голову задираешь по-волчьи кверху, а сам думаешь: да неужто волк, дикий зверь, не отличит этот вой от своего, волчьего? Так не отличали ведь! Стоило завыть, и вот уже откликнулся один, другой, третий. И уж тут не хлопай ушами: вой, подманивай зверя под выстрел. Егор и подманивал, дивясь волчьему неразумству.
Правда, не все волки поддавались обману, а уж волчицы, особенно старые, –– те совсем редко. Ухитрялись, неизвестно как, отгадывать, что дурачат их, и ни за что не отзывались.
Словом, со временем дело у Егора пошло, и все насмешники прикусили языки. Да и о чем было говорить, если Егор за зиму меньше десятка волков не брал? В заготконторе с ним теперь здоровались за ручку и величали по имени-отчеству, а портрет Егора из года в год  висел в сельсовете на Доске почета.
Чего бы не жить, спрашивается, но судьба распорядилась по-своему: свела, как будто нарочно, с этой стаей на болоте. Гиблое место, всем болотам болото. Деревенские называли его Верховым, оно начиналось километрах в пяти от деревни, а где кончалось –– не знал никто. Егор, не раз забредавший туда, был уверен, что, если идти болотом, никуда не сворачивая, упрешься прямым ходом в тундру –– настолько обширными представлялись ему эти владения кикимор и леших. Верно, ни тех, ни других Егор там никогда не встречал, а вот одного болотного жителя знал, как говорится, в лицо.
Прошлой весной, в мае, Егор возвращался из леса. За целый день ходьбы портянки сбились, и Егор присел перемотать их. Разувшись, разгладил их на коленке, и уже начал было обертывать ногу, как вдруг увидел волка. Держа в зубах зайца, тот неспешно трусил недалеко от Егора. День был безветренным, в неподвижности воздуха запах человека не долетал до волчьих ноздрей, и зверь не чуял Егора. Однако Егор замер: не учуял, так услышит, только шевельнись; волк, что кошка, чуть какой шорох, он уже тут как тут. А Егору не хотелось спугивать зверя. Во-первых, волк нес зайца, а во-вторых, бежал прямехонько на болото. Уж не к деткам ли? Заяц-то для какого хрена?
С того раза Егор стал все чаще кружить возле болота и даже углубляться в него, надеясь обнаружить волчьи тропы или встретить самих волков. Но те как в воду канули, зато тропы вскоре отыскались. Изучив следы, Егор попробовал определить, велика ли стая. Получилось –– четыре волка. И только зимой, когда звериные следы читались на снегу, как буквы на бумаге, выяснилось, что в стае семеро зверей. Это было то, что нужно, и Егор стал готовиться к охоте.
Но все сорвалось из-за дурацкого случая. Как-то, коля дрова, Егор попал по ноге и всю зиму просидел дома. Нога зажила лишь к апрелю, но в апреле какая охота, время упущено. Оставалось одно утешение –– дожидаться, когда ощенятся волчицы. Стая жила на болоте, тут и гадать было нечего, и требовалось отыскать логово и взять волчат –– хоть и половинная, а все же выгода. А там, глядишь, и до стаи руки дойдут.


Глава 3

…Егор покурил еще раз и опять бросил окурок в волков. А между тем мороз стал донимать не на шутку. Сначала защипало щеки и нос, а потом холод проник и под полушубок. Как Егор ни подтыкал и ни запахивал полы, ветер находил в них щели, добираясь до поясницы и спины. А тут еще и ноги затекли, и Егор вытягивал их так и сяк, ворочался и трещал сучьями, а волки, словно чувствуя, что ждать осталось недолго, задирая морды, смотрели на Егора. Он показывал им фигу и матерился.
В лесу посинело, тени укоротились, а никто так и не ехал, и Егор подумал, что волки, видать, догнали кобылу. Конечно, догнали, разве убежит лошадь с дровнями от зверей? Потому и не едут, не знают ни о чем. В выходной у всех полно забот, и кому какое дело, куда уехал Егор. Даже и конюх навряд ли вспомнит, потому что Егор обещал ему, что сам поставит лошадь в конюшню. Жена –– та, конечно, дожидается, так ведь ни о чем таком и не думает. И представить себе не может, что волки его на дерево загнали. Топит себе баню да ждет. Только к вечеру догадается, что дело неладно, так не просидишь до вечера на суку –– не петух, лапки не подожмешь, голову под крыло не спрячешь.
От этой мысли Егора взяла злость, и он, увидев над головой сухой сук, отломил его и швырнул в волков. Но те лишь отбежали подальше.
Егор невесело усмехнулся: нашел, чем пугать –– палкой. Их бы сейчас картечью хлестануть, особенно эту сучку волчицу. У-у, тварь хитрющая! Все чует. Уж как он караулил ее после той ночи, когда она к дому приходила, и все впустую. Как сквозь землю провалилась. А логово? Лучше всякой лисицы упрятала. Чуть не месяц искал, с ног сбился и, если бы не бинокль, не нашел бы.


Глава 4

Самое время искать логова –– май. Волки щенятся в конце марта –– начале апреля, и выводки надо брать до июня. Не возьмешь –– волчата подрастут и не дадутся: услышат, что подходишь к норе, убегут и спрячутся. И тут ты хоть разыщись их. Такой случай у Егора был, поэтому нынешней весной он не хотел упускать сроки, и, как только прошел Первомай, наладился на болото.
«Кто рано встает, тому Бог дает», –– всегда твердил дед. Приучил и внука, и Егор вышел из дому чуть свет. Солнце только-только выкатилось из-за частокола елок и по крутой дуге поднималось на небо, где, как белье на веревках, висели чистые, подсиненные облака. В избах топились печи, мычали во дворах коровы, а собаки от калиток провожали Егора незлобливым, с ленцой, брехом. Ночью прошел дождь, сильно пахло водой и распустившимся березовым листом. Егор знал, что, если береза пошла в лист, холодов больше не будет.
Шел налегке –– нож в кожаном чехле на поясе, рогожный мешок под мышкой, ломоть хлеба с салом в кармане телогрейки, чтобы было что пожевать, когда захочется. Кепку, начиная с весны, Егор не носил, а из всех обувок предпочитал в летнее время одну –– бахилы. Самая подходящая для охотника обувь –– длинные, выше колен, сшитые из толстого брезента и пропитанные мазью, которая не пропускала сырость, хоть стой в воде с утра  до ночи, легкие и прочные –– ни одна змея не прокусит –– бахилы были незаменимы в лесных скитаниях, и Егор удивлялся, почему их не продают в магазинах. Сам он доставал бахилы у сезонников на торфоразработках –– выменивал за тетеревов и глухарей. С портянкой или с шерстяным носком бахилы были лучше всяких сапог.
Легко дышалось Егору в это теплое майское утро. Две недели назад, как раз на Пасху, ему исполнилось двадцать шесть, он был три года женат, души не чаял в маленькой дочке, а охоту не променял бы и на златые горы. Конечно, лето –– пора не охотничья, летом звери и птицы выводят потомство, и бить их в это время запрещено, но для волков запретных сроков не устанавливалось –– волка разрешалось истреблять круглый год и каким хочешь способом. Хочешь –– стреляй, хочешь –– лови капканами, а желаешь –– мори отравой. Егор так и делал, правда, отравой не пользовался, брезговал, считая, что морить ядом кого-никого, пусть даже волка, –– не охотничье занятие. Волк –– не клоп и не таракан, а животина умная и хитрая, вот и добудь его по правде, ежели ты охотник.
Забота на зиму у Егора была –– стая на болоте. Но это –– на зиму, до нее еще дожить надо, а вот волчата, которые растут где-то в логове, –– неплохой надбавок. Волки помалу не приносят, шесть-семь волчат, как пить дать; бывает и больше, но Егор на много не замахивался. Пусть будет хотя бы пяток, вот тебе и полторы тысячи в кармане. За волчонка платят по три сотенных, а полторы тысячи –– это полкоровы.
В голове все складывалось куда как хорошо, однако Егор знал: отыскать логово –– не гриб найти. Конечно, волки далеко в болото не полезут, там им прокорма не хватит, устроятся где-нибудь поближе к лесу да к деревне, но где? С любого края могут окопаться, и будешь неделю ходить вокруг да около, пока не наткнешься. Да еще как сказать, наткнешься ли.
Болото встретило Егора тяжелым запахом испарений, сыростью и той особенной тишиной, какую хранят тайные, дремучие места. Словно некая завеса отделяла болото от остального мира, от его привычных звуков и проявлений жизни; здесь против воли хотелось ступать неслышно, а говорить шепотом, как будто и шаги, и слова были запретны среди этих трясин и зыбей. Ярко-зеленый весенний мох пружинил под ногами, как губка, процеживал сквозь себя коричневую торфяную воду, которая до краев наполняла глубокие вмятины следов. Множество островков, поросших частой березовой молодью и невысокими кривыми соснами, были разбросаны по болоту вперемежку с окнами открытой воды, огороженными, как частоколом, зарослями рогоза и осоки. Такие окна могли скрываться и подо мхом. Посмотришь –– безобидный зеленый лужок, а наступишь –– и поминай как звали. И Егор остановился, чтобы подобрать шест, чтобы прощупывать подозрительные места. Всяких лесин валялось вокруг, бери подходящую и обруби сучки.
Топора у Егора не было, он никогда не брал с собой топор, который в лесу вечно за что-нибудь да цеплялся. Не хуже топора  служил нож, изготовленный деревенским кузнецом Гошкой. С ручкой из лосиного рога, с широким и тяжелым лезвием, нож годился для любого дела. Им Егор снимал шкуры, рубил лапник для подстилки и валежник для костра, а на спор перерубал даже гвозди.
Пригодился нож и теперь. Через пять минут шест был готов, и Егор, опираясь на него, как на посох, двинулся вглубь болота. Каждый островок в нем мог быть тем самым местом, где устроились волки, и Егор не пропускал ни одного, тыча шестом во все щели. Ноги то и дело проваливались в колдобины, но хуже всего было в чащобе, сквозь нее приходилось продираться согнувшись, и скоро Егор взмок. Отыскав во мху бочажок, он напился из пригоршни, обмыл лицо. После воды потянуло курить, но Егор, жалея время, пересилил себя и пошел дальше.
Солнце, повисев над головой, медленно покатилось к закату, когда он решил: на сегодня хватит, и так забрался черт-те куда, пора выбираться. Найдя место посуше, он расстелил мешок и сел. Полез было за табаком, но вспомнил о сале и достал из кармана сверток. Развернул тряпицу, разломил хлеб, нарезал сало ломтями. На теплой погоде оно потеряло твердость, но от одного только чесночного духа у Егора потекли слюнки. Он ел сало со шкуркой и между делом посматривал по сторонам.
Болото на глазах меняло свой облик. Воздух над ним чуть заметно посинел, и эта синева, смешиваясь с зеленью мха, осок и листвы, как туман, окутывала все вокруг, перемещалась и пульсировала, словно живая, странным образом изменяя формы и очертания. Повсюду мнилось чье-то движение, слышались какие-то вздохи, какое-то клокотанье и шипенье, а время от времени на поверхность темных окон вырывались громадные пузыри и тут же лопались, чтобы освободить место новым. Казалось, что на всем болоте происходит какая-то невиданная варка, что кто-то, загрузив этот огромный котел, удалился до поры до времени и где-то ждет результатов своего опыта. Сгущаясь, испарения стояли над болотом, как чад, и лучи низкого солнца, пронизывая его под косым углом, вспыхивали и переливались крошечными разноцветными искрами.
Пора было выбираться из этих душных и обманчивых хлябей. Свернув напоследок цигарку, Егор с удовольствием покурил. Он не считал, что день прошел зря. Начало сделано, и это главное. Завтра надо поглядеть с другого края, а понадобится –– и с третьего. Ни в какое везение на охоте Егор не верил. Везет только дуракам –– это точно сказано. А охота терпения требует. Здесь одним махом да наскоком шиш чего добьешься. Но и зря волынить тоже нечего. До конца месяца, кровь из носа, а надо найти логово. Не найдешь –– накрылись твои полторы тысячи.
Но и следующие дни ничего не дали. Егор приходил домой затемно и, даже не поев, валился на постель. Жена подбирала за ним разбросанные по  избе вещи и в который раз принималась уговаривать бросить охоту. Мало ли в колхозе дел? Мужиков не хватает, везде примут с радостью. И не надо будет с утра до ночи таскаться по проклятущему лесу, мерзнуть и мокнуть и рвать без конца одежду. Она и так не успевает чинить. Всех денег все равно не заработаешь, проживут и на трудодни. Живут же другие.
Егор в разговоры не вступал. Они велись неоднократно, и он знал, что жена поворчит-поворчит и отстанет. Слушая ее вполуха, он незаметно засыпал, а утром снова снаряжался и уходил на болото. Он уже признался себе, что дело оказалось труднее, чем думалось. Поиски затягивались, время уходило, а Егор как был ни с чем, так и оставался. Громадная протяженность болота путала все карты, и, чем дальше Егор проникал в него, тем яснее сознавал, что так можно проискать и до морковкина заговенья. Он не знал главного –– хотя бы примерного направления на логово. Троп много, а по какой идти? Все не облазишь.
Однако отступать было некуда, и он в конце концов придумал выход из положения. Правда, здесь ему требовалась помощь, но Егор надеялся, что ему не откажут. С этим и отправился ближайшим вечером в дом председателя сельсовета. Там ужинали –– ели жареную картошку. Большая сковорода стояла посередине стола, за которым сидело всё семейство.
–– А-а, Егор! –– приветствовал председатель. –– В самый раз поспел, присаживайся к нашему шалашу.
Егор только что отужинал дома, но обижать отказом не стал.
–– Ну как, нашел? –– поинтересовался председатель, освобождая Егору место рядом с собой. Он был в курсе его охотничьих дел и, видно, подумал, что Егор зашел поделиться с ним очередной удачей.
–– Нет еще.
–– А что так? Вторую неделю ходишь.
–– Болото, Степаныч, прорва.
–– Выходит, и не найдешь?
–– Найду, никуда не денутся.
–– А не опоздаешь? Они к концу месяца уже шустрыми станут, черта с два дадутся в руки.
–– Раньше возьму. Ты мне помоги только, дай бинокль денька на два.
–– На кой он тебе?
–– Есть одна мысля. Гриву возле Сухого ручья знаешь? Сделаю на сосне засидок –– никакой волк мимо не проскочит. А мне бы только узнать, в какую сторону они бегают.
–– И мы на фронте так делали! Залезешь, куда повыше, смотришь в  бинокль –– как на ладони всё. –– Председатель прошел за перегородку и вернулся с биноклем. –– Дарю. –– И, видя изумление Егора, рассмеялся: –– Бери, бери, у меня он все равно без дела лежит.
Бинокль был немецкий, трофейный, увеличивал так сильно, что когда Егор однажды смотрел в него, то видел всю деревню насквозь до мельчайших подробностей. Имей он такую технику, не бегал бы по лесу, высунув язык. Но взять бинокль за просто так он не мог, поэтому предложил:
–– Давай баш на баш, Степаныч? Ты мне бинокль, я тебе –– нож.
–– Гошкин? Не жалко?
–– Подумаешь! Сам вон чего отдаешь!
Егор знал, что его предложение пришлось председателю по душе. Тот не раз любовался ножом, и Егор был доволен, что все получилось честь по чести.
Утром он ушел в лес ни свет ни заря. Всю охотничью амуницию на этот раз оставил дома, взяв с собой лишь бинокль, гвозди и топор. Нож, хотя он и оставался пока у Егора, для сегодняшнего дела не годился. Рубить хворост или лапник –– это совсем не то, что строить засидок. Здесь без топора никак.
В целом же план Егора выглядел просто. Грива возле Сухого ручья, о которой он говорил председателю, была песчаной косой, глубоко вдававшейся в болото и заросшей столетними соснами. На одной из этих сосен Егор  намеревался соорудить помост,  то есть засидок, чтобы с него рассматривать в бинокль то, что делается на болоте. Волки не могли целыми днями сидеть возле логова, им надо было кормить волчат, бегать туда-сюда, и Егор надеялся рано или поздно засечь какого-нибудь из них, а уж тот наведет на логово.
Но осложнения могли возникнуть и здесь. Попадись на глаза переярок –– он не помог бы делу. Летом переярки держатся сами по себе, матерые их близко не подпускают к логову, так что засекать требовалось взрослых: волка или волчицу. Только они знали, где логово, и могли показать след.
Егор быстро отыскал то, что ему было нужно, –– высокую сосну, росшую на самом краю гривы. Дерево было старое, кора на нем задубела и растрескалась, а нижние –– сучья давно высохли и отвалились. Чтобы добраться до крепких лап, пришлось ладить лестницу. Делать настоящую Егор не собирался, проще было прибить к стволу поперечины, и он, свалив две сушины, через час уже с этим управился. Оставалось забраться повыше и смастерить помост. На это ушел еще час, и когда Егор наконец устроился на лапнике как на полатях, то вслух обругал себя: не мог додуматься сразу, целую неделю потерял зря!
С высоты засидка болото и в самом деле просматривалось далеко, каждый островок на нем, каждое окно виделись по отдельности, а в бинокль различались и рябь от ветерка на поверхности окон, и колыхание травы и кустов на островах. Чтобы было совсем хорошо, Егор снял телогрейку, свернул ее поплотнее и подложил под локти.
Первыми, кого он увидел, были две цапли. Будь Егор на земле, он ни за что не заметил бы их –– заросли тростника и рогоза скрывали цапель с головой, но с помоста, приближенные сильным увеличением, птицы были как на картинке. Серые, с темными крыльями, с хохлами на голове, они расхаживали взад-вперед по залитой водой низине, временами замирали на секунду и вдруг делали быстрый выпад длинными шеями. Как ножницы, раскрывались клювы, и цапли, запрокинув голову, заглатывали добычу. Егор даже рассмотрел, какую –– лягушек. У бедолаг был в разгаре любовный сезон, ошалев от избытка чувств, они потеряли всякую осторожность, и цапли ловили их без труда. Они глотали лягушек с необычайной легкостью, и Егор не удивлялся этому –– он не раз видел, как цапли с такой же легкостью заглатывали на речке язей величиной с ладонь.
Слева на берегу зашевелились кусты, Егор сильнее прижал к глазам бинокль, готовый вот-вот увидеть среди нежной зелени темно-серое волчье тело. Но вместо этого из кустов вышел лось. Постоял, как лошадь, поводя в разные стороны ушами, и не спеша пошел вдоль закраины. Он явно не собирался заходить на болото, и Егор, разглядывая лося, подумал: уж не тот ли, которого в позапрошлое лето он с мужиками вытаскивал из трясины? Похож, да и на болото косится, как собака на палку, как будто знает, что туда лучше не соваться.
Время шло. Давно улетели по своим делам цапли, затерялся среди лесных дебрей лось, а никаких признаков того, что где-то, может быть по соседству, затаились волки, не было. Чтобы как-то развеяться, Егор несколько раз покурил в кулак. Он не опасался, что волки учуют махорочный запах на такой верхотуре, но за время лесной жизни курение в кулак стало привычкой.
Береженого Бог бережет, говорил, бывало, дед, приучавший Егора ходить в лесу тихо и не оставлять после себя едких запахов. И Егор помнил дедовы наказы, но сегодня был не тот случай, когда соблюдают охотничьи правила. Засидок засидку рознь. Вот если бы караулить на лабазе медведя, ворующего овсы, –– дело другое. Тут сиди тихо, не дыши, а уж о куреве и не вспоминай. Выкуришь «гвоздик», и всё испортишь. Нынешняя засада –– она не засада вовсе. Просто надо подглядеть, куда да откуда бегают волки, и одна-другая цигарка здесь не помеха. Здесь главное не шуметь.
Волк, как и всегда, появился неожиданно. Крупный, лобастый, с прямым, как бы струящимся по воздуху хвостом, он легко перепрыгивал выворотни и завалы, все дальше углубляясь в болото. Никакой добычи он не нес, но это ничего не значило. Волк мог проглотить мясо, а потом отрыгнуть его у логова.
Егор сразу узнал волка –– это был он, его прошлогодний знакомец. Раньше, когда Егор еще не имел дела с волками, он числил их всех на одну морду. Да по-другому и не получалось. Волков нельзя было различить, как собак, по масти, все они серые, поди разберись, кого из них ты встречал, а кого не видел ни разу. Но, столкнувшись с волками поближе, Егор убедился, что среди них нет ни одного похожего, все были разными и для опытного человека запоминались с первого взгляда. Как люди, которые по-разному ходят, по-разному что-то делают, разговаривают и смеются, так и волки по-разному бегали, различались статью и привычками. Охотник, встретивший волка один раз, уже не путал его с другими.
До зверя было метров триста, не больше, и Егор хорошо видел его –– матерого, мощного, но еще не кончившего линять и оттого казавшегося тощим. Особенно впалы были волчьи бока, не успевшие обрасти новой шерстью, старая же лезла вовсю, образуя на шкуре целые проплешины.
Егор прикинул направление, которого держался волк, и рассудил, что тот скорее всего метит к видневшемуся вдали сосновому островку, темная зелень которого, как пятно, выделялась среди весенней зелени остального болотного мелколесья. На островке наверняка было повыше и посуше. Чем не место для логова?
Между тем волк добежал до островка и скрылся в кустах, Егор с нетерпением ждал, что будет дальше. Если он ошибался, и логово было в другом месте, волк мог с минуты на минуту объявиться на противоположном конце островка. Но если логово там, зверь выйдет не скоро. Пока волчат накормит, пока сам отдышится. Небось километров сто отмахал за день. А если на островке не логово, а лежка? Хоть и волк, а не круглые же сутки ему бегать, надо и отдохнуть.
Волк не появлялся. Логово или лежка? Выяснить это сегодня Егор не мог по одной простой причине –– он не захватил с собой мешка. Подумал: чего таскать лишний груз, когда сначала нужно узнать, где окопались волки. Не рассчитывал, что в первый же день повезет. Идти без мешка нельзя. Если логово –– волчат за пазуху не положишь. И на ночь не оставишь, потому что за ночь волки перенесут их куда подальше: у них для таких случаев запасные квартиры имеются. Так что пусть подождут до утра.


Глава 5

…С каждой минутой сидеть становилось невмоготу. Насквозь промерзшие валенки сделались как деревянные, полушубок стоял колом. От ледяного ветра у Егора ломило лоб, замерзшие пальцы не сгибались, и он, чтобы не упасть, привалился боком к стволу. Стало как будто легче, и Егор устало закрыл глаза.
Вдруг показалось, что он запрокидывается и падает, и он закричал, как в страшном сне, и ухватился за ствол. Был ли это миг краткого забытья или он действительно чуть не упал, Егор так и не понял, но смерть в волчьих зубах представилась ему с такой ужасающей реальностью, что он ощутил и боль от клыков, рвущих тело, и смрад, идущий из разинутой волчьей пасти. И впервые подумал, что, может, такая смерть ему и назначена. Быть у воды и не замочиться? Все время с волками, когда-нибудь да промахнешься. Вот и дождался. Сожрут, как ту дохлятину, какой сам же прикармливал их.


Глава 6

Логово, неглубокая яма, оборудованная по волчьему обыкновению без всякой подстилки и боковых ходов, было вырыто среди корневищ двух сросшихся между собой сосен. Вокруг валялись обглоданные кости и остро пахло волчьей мочой. Волчата, сбившись в тесную кучку, поглядывали на Егора скорее с любопытством, чем со страхом. Страх еще сидел в самой глубине звериных душ, высвободить его оттуда мог только опыт –– а какой опыт у недавно открывших глаза?
И все-таки они почувствовали опасность, и, когда Егор стал вытаскивать их из ямы, огрызались и норовили вцепиться острыми зубками в руку. Егор отвлекал их внимание и, хватая за шиворот, тут же совал в мешок. Волчата ползали по его дну, тыкались носами в углы и потихоньку скулили.
На все ушло не больше десяти минут, и, завязывая мешок, Егор в который уж раз подивился странному свойству волков, которые даже не думали спасать потомство. Все звери и птицы защищают свои выводки, на что уж клуша –– и та глаза выклюет за цыплят, а волки –– нет. Убегают и смотрят  издали.
Но коли речь зашла о странностях, то и сам Егор слыл среди остальных охотников человеком с причудами. А как сказать по-другому, когда все, кто занимались добыванием волчьих выводков, всегда убивали волчат –– палкой, прикладом, кто как умел, а Егор не убивал. Он без всяких раздумий стрелял взрослых волков, ловил их капканами, но волчат приносил живыми. Живыми сдавал и в заготконтору, чем поначалу вызвал там полный скандал. На него смотрели как на дурачка, спрашивали: «Ты что, парень, того?», но, когда Егор молча сложил волчат обратно в мешок, заготовители притихли. План есть план, за каждую лишнюю шкуру им шли премиальные, и они рассудили, что какая разница, от кого принимать шкуры –– от умного или дурака. Егор со своей стороны поплевывал на то, как о нем думали в заготконторе. Давали бы порох и другие припасы, а больше от них ничего не требуется. И ему давали. И даже больше, чем другим, потому что никто не приносил за сезон столько шкур, сколько Егор.
Неплохой почин был сделан и нынче. До зимы еще ждать да ждать, а пять шкур вот они, в мешке. Те самые полторы тысячи, которые чуть не уплыли из-под носа, не придумай он номер с биноклем. И ведь что интересно, рассуждал Егор, ведь загадывал, что пусть будет пять волчат, пять и получилось; а выпадет снег, он и до всей стаи доберется.
Хотя Егор брал выводок не первый раз, он не считал себя специалистом в этом деле. Так же как и в охоте с флажками. Отказавшись от нее с самого начала, он потом все же попробовал себя два раза на облавах, но так и не прикипел к ним душой. Самое интересное в облавах, к чему Егор имел расположение, было выслеживание стаи. Здесь требовались сметка, знание звериных повадок и терпение, а настоящих помощников у Егора так и не нашлось, и он окончательно поставил на облавах крест.
Капканы –– вот это по нему. Здесь он один выступал во всех лицах –– сам выслеживал, сам приваживал волков и ставил капканы, сам добывал из них зверей. Никто не мешал ему, не советовал и не кричал под руку, но зато никто и не помогал, когда приходилось брать волка. Все делалось один на один, с риском, и этот риск придавал делу особую остроту.
Одно было плохо: капканный промысел –– занятие сугубо сезонное. На него в году падало в лучшем случае три-четыре месяца, в остальное же время приходилось перебиваться с хлеба на квас. Отдушиной были только  выводки, но Егор занимался ими без особой страсти. Не велика заслуга –– брать беспомощных волчат: сложил, как дрова в мешок, и вся недолга. Даже ружья не надо. Зачем, спрашивается, ружье, когда обороняться все равно не от кого –– ты только чихнешь, а волки уже и пятки смазывают.
Однако с некоторых пор Егор стал замечать, что вокруг него закрутилась какая-то непонятная кутерьма. Начать с того, что по ночам стал лаять Дымок. Ничего особенного в этом вроде бы не было, Дымок лаял и раньше, на то он и собака, но тогда это был лай, как лай, а теперь в нем слышался страх, что  удивляло Егора. Конечно, Дымок был самой обыкновенной беспородной дворнягой, какие жили в каждом деревенском дворе, но трусости за ним никогда не замечалось. Наоборот, он не пропускал случая, чтобы не ввязаться в собачью драку и даже порывался ходить с Егором в лес, но там от него было пользы как от козла молока: волки чуяли Дымка за версту.
Бегай, карауль дом,  делай свои собачьи дела, а куда не просят, не суйся.
Однако Дымок, что ни ночь, исходил лаем и просился в дом, и Егор не знал, что подумать, чем объяснить такую перемену в собаке. Раньше у него не было привычки просыпаться по ночам, теперь же его будил лай Дымка. Стоило выйти из дома, Дымок подбегал и непривычно жался к ногам. Егор садился на завалинку, успокаивая, гладил собаку, всматривался в темноту. Что могло так напугать? Не волки же, в самом деле. Волки летом не подходят к деревне. Зимой –– да, зимой в лесу мало пропитания, и звери наглеют, а сейчас еды хватает везде. Но тогда что же? Не станет же Дымок пугаться ни с того, ни с сего.
Ничего не надумав, Егор возвращался в избу, при этом Дымок норовил прошмыгнуть в дверь. Егор, как истый деревенский житель, не мог допустить такого: не хватало еще, чтобы собака жила в доме. И он выдворял Дымка обратно на улицу.
–– А что, как он взбесился, Егор? –– спрашивала жена, которую эта ночная возня тоже будила.
–– Еще чего! –– отвечал Егор. –– А то я не знаю, когда собака бешеная.
Но жена не успокаивалась и просила Егора посадить Дымка на цепь, а то она боится отпускать дочку гулять:  вдруг Дымок укусит?
–– Посажу, –– обещал он.
Но вскоре Дымок стал вести  себя смирно, ласкался и вилял хвостом, как будто и не было никаких страхов. А если лаял, то звонко, с веселой радостью. «И чего, дурачок, всю неделю с ума сходил?» –– недоумевал Егор, еще не подозревая, что суета, в которую он был втянут последние дни, лишь начало длинной цепи небывалых, можно сказать, событий, что против него уже составился заговор, в котором будут и противоборствующие силы, и кровь, и жертвы, и что первой жертвой станет именно Дымок.
В воскресенье после обеда Егор истопил баню. Уже можно было ломать веники, потому что Троица прошла, а после Троицы лист держится крепко, и Егор сходил в лес и связал два свежих березовых веника. И хотя в сарае у него оставались еще прошлогодние, ему захотелось свежих. От них дух на всю баню, а главное, они мягче и не так хлестались, как старые, когда выйдешь из бани и не поймешь, то ли парился, то ли тебя драли как сидорову козу. Конечно, если париться для виду, как делают некоторые, то все равно, каким веником, хоть голиком, но Егор понимал в бане толк.
Сопровождать хозяина в пределах дома и деревни было для Дымка делом его собачьей чести, и он не мог допустить, чтобы баня готовилась без него. Пока Егор носил воду и нагревал котел, Дымок с деловым видом вертелся рядом и путался под ногами, но, видя, что хозяину не до него, решил наведаться к овинам на лугу. Там было полно мышей, а Дымок был не дурак набить себе брюхо на стороне, чем до глубины души возмущал Егора. Ладно был бы бездомным, а то и дом есть, и кормят, а все равно норовит подобрать что плохо лежит. Еще заразу какую подцепит. Все попытки отучить Дымка от дурной привычки ни к чему не привели, и Егор плюнул на свои старания. Как плюнул и сейчас, обнаружив, что Дымка и след простыл, и, догадавшись, куда его понесла нелегкая.
Закрыв дверь, Егор разделся, поплескал из ковшика на раскаленную докрасна каменку и полез на полок. Первый заход был для него всегда самым блаженным, и он хлестался до изнеможения, подбрасывая время от времени по ковшику, когда замечал, что пар достает не так, как сначала. Окатившись напоследок холодной водой, он вышел на улицу отдыхать. Баня стояла на самых задах, здесь никто не мог видеть Егора, и он сел на приступок, подстелив под себя веник.
День был жарким, но после пекла парилки этот жар казался прохладой. От реки дул ветерок, обвевая разгоряченное тело. Егор подставлял ему лицо и, как кот, жмурился от удовольствия.
Хорошо было вокруг. В синем небе с писком носились стрижи,  луг пестрел разнотравьем, на березах чивикали воробьи. Хотя дом Егора стоял с краю, он не променял бы это место ни на какое другое. Чего еще надо? Все рядом –– и лес, и поля, и речка, от которой начинался луг, переходящий за деревней в пустоши. Когда-то на лугу косили, но постепенно сенокос отодвинулся дальше, луг зарос кустарником, и от прежних времен на нем остались лишь два овина. Они стояли здесь давно, Егор еще сопливым мальчишкой играл в них с друзьями. В косовицу в овины по-прежнему складывали сено, но сейчас они пустовали, и только мыши вольготно чувствовали себя в прошлогодней сенной трухе.
Егор сходил в предбанник, свернул цигарку и опять сел на приступок, подумав при этом, что давно пора его обновить, доски стали совсем трухлявыми. Да и нижние венцы надо менять, баня-то сколько уже стоит, того и гляди завалится. Все руки не доходят, хоть бревна еще летом заготовлены и нужно только привезти их из леса. Но до зимы нечего думать об этом: дорога –– колдобина на колдобине. Подмерзнет, тогда и съездим.
Докурив, Егор раздавил пяткой бычок и поднялся с приступка, намереваясь сделать еще один заход в парилку, да так и остался стоять! То, что он увидел, повергло его в изумление: от овинов к бане мчался сломя голову Дымок, а за ним –– Егор не поверил своим глазам –– гнался на махах самый настоящий волк! Изумление Егора еще больше усилилось, когда он разглядел его –– это был тот самый, которого он уже дважды видел на болоте.
Опешив от неожиданности, Егор продолжал смотреть, но словно со стороны, словно не за его собакой гнался неведомо откуда взявшийся здесь волк. А положение на лугу складывалось трагическое. Дымок отнюдь не был гончаком и не мог соперничать в беге с волком, который весь был предназначен для погонь и должен вот-вот достигнуть его. Дымка пока спасало одно: его гнал ужас, вселявший в несчастного пса силы, но их могло не хватить на такую скачку.
До бани оставалось не больше ста метров, и Дымок, наверное, уже уверился в спасении, но тут из кустов наперерез ему выскочил другой волк, поменьше, в котором Егор тотчас распознал волчицу. Дымок оказался в «клещах». Это была самая настоящая засада, какую сплошь и рядом волки используют на своих охотах, когда один гонит, а другой поджидает жертву где-нибудь в укрытии. Спасения в таких случаях нет, потому что загнанный не успевает даже понять, что произошло.
Не понял этого и Дымок, а волчица рассчитала все точно. Прыгнув, она сбила Дымка с ног, сзади налетел второй волк, и Дымок завизжал, но визг сразу же оборвался и перешел в хрип.
И только тут Егор опомнился и осознал, что происходит нечто небывалое: на его глазах волки режут его собаку, а он стоит как пень! Под руками был только веник, но это не остановило Егора. Закричав во все горло и, как дубину, подняв веник над головой, он кинулся спасать Дымка. Волки, увидев бегущего к ним человека, бросили собаку и скрылись в кустах, но, когда Егор подбежал к бившемуся на траве Дымку, увидел, что помогать бесполезно: шея пса была располосована как ножом, живот разорван. Дымок еще хрипел, но то была агония.
Постояв над собакой, Егор пошел обратно к бане и увидел жену. Испуганная, она смотрела на него как на сумасшедшего.
–– Ты это чего, Егор?!
–– Волки Дымка зарезали!
–– Господи! –– заревела жена. –– А я думала, с тобой что. Как ты закричал, у меня ноги подкосились.
–– Да ладно. Неси из сарая лопату, надо Дымка зарыть.
Жена пошла к дому, но по дороге обернулась:
–– Ты грех-то хоть прикрой, бегаешь голый. Увидит кто, растрезвонит по всей деревне.


Глава 7

…Почему так долго никто не едет? Хотя... если даже лошадь и убежала от волков, в деревне не сразу раскачаются. Сперва пойдут к конюху узнавать, кому и по какому делу тот давал кобылу, а уж потом кинутся к председателю. Больше надежд на жену. И конюх, и все другие могли и не вспомнить о нем, но жена не могла. По времени догадается, что что-то случилось. Баня, чай, давно остыла, а ведь он обещался к бане. Но даже не в этом дело –– сердце женское обо всем скажет.
Воспоминание о жене словно бы согрело Егора. И вообще он заметил, что уже не так холодно, как раньше. Это его обрадовало, он подумал, что мороз, должно быть, послабел, и теперь ждать будет легче. Плохо было другое: Егора неудержимо тянуло в сон. Он боялся не совладать с собой и свалиться во сне.


Глава 8

Похоронив Дымка, Егор призадумался:  что за невиданный случай сегодня? В том, что волчье нападение было не случайным, а заранее подготовленным, он не сомневался, но не находил причин для этого. Что плохого сделал Дымок волкам? Он и в глаза-то их никогда не видел, а уж тем более ничем не насолил им. Однако –– разорвали. А до того, видать, караулили, к дому подходили –– то-то Дымок и лаял. Но для чего караулили? Конечно, при случае волк не откажется от собачатины, но охотиться за собакой у всех на виду не будет. А тут –– охотились, засаду сделали. И не для добычи, уж точно –– иначе не стали бы рвать, унесли. А эти кинули –– вроде бы как расправились. Но за какие такие грехи расправляться? Им ничего не сделал Дымок, ничего!
У Егора мелькнула догадка: а что, если волки мстили? Он слышал об этом от многих охотников, но верить не верил: мало ли что наплетут, каких басен. Говорили же о Мироновой бабке, что она ведьма и это можно проверить: подследить, когда выйдет во двор и воткнуть над дверным косяком нож; бабка назад ни за что не войдет, потому что у ведьм нет силы против ножа. Тринадцатилетний Егор так и сделал –– хотя и дрожал как осиновый лист. Затея провалилась с треском: Мирониха вошла в дом, как ни в чем не бывало, а заодно прихватила нож.
Не верил Егор и в мстительность волков. Слава богу, он охотился на них не первый год, разные случаи бывали, но чтобы волки стращали? Волки могли злить и даже выводить из себя, потому что были умны и хитры и требовали неотступного внимания, но они не могли угрожать –– это Егор затвердил как азбуку. Но тогда что же? Почему волки, которых он всегда презирал за трусость, ни с того ни с сего разорвали его собаку? Или разговоры о волчьей мстительности не сказки?
Похоже, что так оно и было, и стоило лишь согласиться с этим, как все непонятное вполне объяснялось, обнаруживались и причины, и следствия. Волкам было за что мстить –– за выводок. И кому мстить –– Егору. Вина же Дымка заключалась лишь в том, что он жил в доме ненавистного им человека. Но если Дымок расплатился за чужие грехи, то кому-то придется расплачиваться за собственные. А кому? Тут дураку ясно –– Егору. Волки, надо думать, на полпути не остановятся.
Егор разозлился. Не остановятся? Еще как остановятся! Попробуют картечи, дорогу в деревню забудут! И за Дымка еще наплачутся!
Жене Егор ничего не сказал о своих подозрениях. Скажешь –– потом сам не рад будешь. Начнутся всякие бабьи страхи и надоевшие разговоры о том, что давно надо бросить охоту, что самостоятельные мужики ею не занимаются, что Егора никогда не бывает дома, вечно он носится по своим лесам да болотам и когда-нибудь добегается. И снова будет рассказано о прадеде Тимофее, который ушел однажды в этот самый лес, да и доныне все ходит где-то. Всей деревней искали, а толку? Был человек, и нет его, испарился. Нет уж, лучше помалкивать. Кто его знает, как там на самом деле с Дымком? Может, перебежал он все же волкам дорогу? И нечего раньше времени поднимать панику, надо заводить другую собаку.
А между тем лето поворачивало на осень. Не успели оглянуться, как подоспел сенокос, а там и уборка навалилась. Рабочих рук не хватало, и, чтобы управиться до непогод, работали все –– от зари и до зари. Уходившись за день, валились спать как мертвые. Один за другим гасли огни в избах, умолкали звуки, и только лай собак возвещал темным окрестностям, что лают они не на пустом месте, а во дворах земного поселения.
За работой забылись события, которые еще недавно казались важными и живо обсуждались на деревенских крыльцах и завалинках. Теперь завалинки  пустовали. Лишь бессонные деревенские деды выкуривали на них цигарку-другую и снова забирались на печи, чувствуя себя еще более одинокими среди беспредельной тишины и темноты.
Забылся случай и с Дымком. Волки себя не проявляли.
Однако не подошла еще осень, как Егор сделал неожиданное открытие: волки по-прежнему следили за его домом. В нем теперь оставались только Егор с женой, а дочка вот уже месяц жила у бабок. За ней требовался присмотр, а ни Егора, ни Маши по целым дням не было дома, все время в поле. Там и обедали, а вернувшись, ужинали на скорую руку и ложились спать.
В ту ночь Егор, как всегда, спал без просыпу, с трудом очнувшись от толчков жены.
–– А? –– сказал он, думая, что уже утро и надо вставать на работу. Но в избе было темно, лишь лунная дорожка тянулась наискосок от окон к печке.
–– Егор, а Егор, –– шепотом сказала жена, –– никак в окно кто-то стукнул?
Егор приподнялся на локте и посмотрел на окно. Оно было задернуто двумя половинками занавесок, сверху спускался короткий тюль, оставляя свободным полоску окна. Ветерок шевелил листву сирени в палисаднике, и кроме этого привычного шороха Егор ничего не слышал.
–– Вечно чего-нибудь придумаешь, –– он приготовился снова лечь.  И тут до его слуха донесся непонятный, но явственный звук. Словно дотронулись до стекла, и оно чуть слышно задребезжало.
Жена испуганно ухватилась за Егора, он отстранил ее и спрыгнул с кровати. Бесшумно ступая по половикам, подошел к окну. Звук, настороживший его, не повторялся, но Егор обостренным чутьем уловил, что за окном кто-то есть. Стараясь не делать резких движений, он осторожно приподнял тюль и чуть не отпрянул: из-за стекла, освещенный луной, на него в упор смотрел волк. Встав передними лапами на завалинку, зверь всматривался в темную внутренность избы, словно желая удостовериться, пустая она или нет. Лунный свет отражался от стекла, и волчьи глаза горели жутким зеленоватым огнем.
Егор был не из трусливых, да и лесная жизнь приучила не пугаться неожиданностей и внезапных встреч, но сейчас он почувствовал, как по спине побежали мурашки. Чего-чего, но чтобы столкнуться с волком вот так, нос к носу, да еще у себя под окнами –– этого Егор и предвидеть не мог.
Несколько секунд волк и Егор смотрели друг на друга. Неизвестно, разглядел ли волк человека в темной избе, но спрыгнул с завалинки и, перескочив через ограду палисадника, исчез в темноте. Егору показалось, что это не тот волк, который гнался за Дымком. Окно было низко, и если бы тот встал на завалинку, достал бы до форточки. Значит, волчица?
–– Ну что там, Егор? –– спросила  тревожно жена.
–– Да нет никого, со сна тебе чудится.
–– Так ведь стучали, сам же ты слышал.
–– Мало ли что слышал. Ветер, должно быть.
Егор прошел в чулан, выпил полковшика воды и лег.
–– Спи давай, –– сказал, обнимая жену. –– А то так и будем колобродить всю ночь.
Утром перед работой, осмотрев завалинку и землю под окнами, Егор обнаружил волчьи следы. Они были небольшие, и он подумал, что, наверное, прав: ночью приходила волчица. Теперь все встало на свои места. Волки не успокоились и шастают прямо под окнами. Но что еще задумала эта треклятая волчица? Уж не до него ли добирается? Как будто он Дымок, которого можно подкараулить в кустах. Как же, держи карман шире! А вот тебя, стерва, подкараулить следует. Не хватало, чтобы какие-то волки, которых он переловил и перестрелял невесть сколько, бегали у него под окнами!
И так –– война была объявлена. Егор был готов к ней, но одно обстоятельство все же тревожило. Начнется сезон, и придется целыми днями мотаться по лесу, а черт ее знает, на что способна эта ненормальная волчица. Раз не побоялась сунуться под самые окна, может и почище номер отколоть. Не дай бог, положит глаз на жену или дочку. Их же не заставишь сидеть дома как на привязи. У жены хозяйство: за тем сходи, туда сбегай. А дочке –– гулять надо. А ну получится как с Дымком? От таких мыслей Егор распалялся, но поделать ничего не мог. Лето. Не схватишь ружье и не побежишь в лес отыскивать волков. Ночью все кошки серы, а летом что ни волк, то оборотень. То пнем прикинется, то кочкой обернется. Вокруг да около ходит, а никаких следов: и мох, и травка, и кустики –– всё выпрямится, не угадаешь, где прошел серый и куда направился.
Только снег мог помочь, но до зимы было далеко, и Егор, пока суд да дело, попробовал подкараулить волков на засадах, чем сильно удивил жену, которая решила, что он окончательно спятил со своей охотой. Не помнила, чтобы муж охотился по ночам, а тут, что ни ночь –– ружье на плечо, и до утра. Может, она в конце концов и заподозрила бы, что дело нечисто, но Егора выручило неожиданное обстоятельство: на неделе в сарай забрался хорек и задушил курицу, и это дало Егору полное право заявить, что, если хорька не выследить, он разорит весь курятник. А поскольку хорь действует ночью, то ночью его и надо ловить. Все выглядело правдоподобно, и Егор со спокойной совестью поджидал волков то у бани, то на огороде, то возле сарая. Поведение волчицы показывало, что она очень озлоблена, а в озлоблении любой, хоть зверь, хоть человек, теряет голову и решается на крайности.
Но волчица больше не приходила. То ли чуяла затаившегося человека, то ли и думать обо всем забыла, но только и Егору надоели ночные вылазки. Черт с ней, с дурой, сказал он. Не пришла, и не надо. Ей же лучше: повстречаемся на узкой дорожке –– ног не унесет.


Глава 9

...Так хотелось спать лишь после целого дня хождения по лесу. Но с чего было уставать сегодня? Пешком не шел, ехал, а здесь только штабель и откопал. Даже погрузить не успел –– эти вот падлы не дали. Лежат, ждут! Не нажрались за всю осень. Чай, целую телегу схарчили всякой дохлятины, а все, как клячи, тощие. Тьфу!
Но Егору только показалось, что он плюнул –– плевок повис на замерзших губах.
В сосульках были усы и брови Егор, –– он не замечал, его почему-то бесила худоба волков, словно это было сейчас самым главным. Утробы ненасытные! Всю осень таскал вонючкам приваду, жрали, сколько хотели, а все не впрок!


Глава 10

Привады осенью потребовалось и вправду много.
Кончался сентябрь, а с ним кончались и полевые работы, и можно было отдохнуть и отоспаться, но у Егора и теперь каждый день был на счету. До снега оставалось месяц-полтора, и нужно было успеть привадить волков к тем местам, где зимой Егор собирался ставить капканы. Приваживание –– все равно что пахота: не вспахал –– не посеешь и не пожнешь, не привадил волков с осени –– зимой останешься с пустыми руками. Вот и приходилось чуть не каждый день разбрасывать на волчьих тропах приваду –– дохлых овец или телят, а то и зайцев, если ничего другого не было.
Мяса требовалась уйма, и Егор добывал его, где только мог, где случался падеж скотины –– и у своих деревенских, и в других деревнях, и в районном ветпункте, куда привозили всякую животину для вскрытия. И все же падали не хватало –– стая волков могла съесть за один присест и центнер, и тогда Егор стрелял зайцев и ворон. На безрыбье и рак рыба, а волкам все равно, что жрать, было бы побольше.
Работа была тяжелая и грязная, но зато Егор, осматривая время от времени приваду, радовался, видя, что волки вошли во вкус и угощаются регулярно. Это сулило удачу зимой: как бы звери ни осторожничали, голод погонит их к знакомым местам, где они привыкли находить пищу, а тут как раз и капканы. Правда, здесь многое зависело от вожака. Стреляный, тертый волк не подпустит стаю к приваде, пока не убедится, что она безопасна. А в стае, которую держал на примете Егор, хозяйкой была, конечно, волчица. То, что она сейчас ела приваду вместе с другими, еще не уравнивало ее с ними. Сейчас у привады не было капканов, и волки знали об этом. Зимой все изменится. Зимой волк, прежде чем подойти к мясу, семь раз отмерит. И если поставишь капкан кое-как, на скорую руку, он его не только найдет, но и помочится на него –– на, дурак, получай, коли не умеешь ставить.
Именно к такой ядовитой породе принадлежала волчица, и Егор понимал, что зимой у него легкой жизни не будет.
В тот год ожидание зимы извело Егора. Волчьи выходки не на шутку разозлили его, и не терпелось скорее взяться за дело.
Но погода выделывала кренделя. Снег выпал после Покрова, и Егор было засуетился –– ранняя зима была не в диковинку, но старики по каким-то своим приметам определили, что снег долго не пролежит. И верно –– ударила вдруг оттепель, и все развезло.
Октябрь и ноябрь –– эти месяцы Егор не любил. В октябре дожди и грязь, в ноябре и того хуже –– ветер до костей и тоска зеленая. Нигде ни листика, деревья черные, будто сгнили на корню или обуглились. Лишь на дубах листья еще держатся, гремят, как жестяные.
И все же зиме уже не было удержу, снег должен был вот-вот лечь накрепко, и, чтобы не прозевать срок, Егору оставалось сделать последнее дело –– подготовить капканы. Их у него было десятка полтора, и все требовалось очистить от летней смазки и выпарить так, чтобы ни один волк потом не учуял в них ни запаха железа, ни тем паче человеческого духа. Всякий охотник готовит капканы к сезону по-своему, у каждого есть для этого свои хитрости и секреты; был свой способ и у Егора. Придумал он его не сам –– кое-что показал еще дед, кое-чему научили другие охотники.
Перво-наперво Егор сделал щёлок –– развел в воде золу и прокипятил в нем капканы, чем избавился от всякой смазки, какая только на них была. А чтобы истребить запахи, Егор загрузил капканами, как капустными кочанами, кадку, нарубил туда веников и сосновых веток и залил все кипятком. Продержав кадку закрытой целую ночь, он сложил капканы в холщовый мешок и спрятал их под крыльцо. Там они и должны были лежать до снега, и никто не смел дотрагиваться до них, иначе всю работу пришлось бы делать заново.
Снег наконец-то выпал, морозы и ветер подсушили его, и Егор поставил капканы: в двух местах –– с краю болота и на старой вырубке. Привада лежала и там и там, но где повезет –– это уж как судьбе взглянется. Оба места были подходящи: вроде и лес, но не чащоба, не глухомань. В глухом лесу волки не очень-то идут на приваду, там, как говорится, из-за деревьев леса не видно, а зверям надо осмотреться. Пока не осмотрятся, не подойдут. Иной раз и три, и четыре дня принюхиваются, прежде чем решатся.
Егор проверял капканы каждый день, но всякий раз они были пустыми, и первый волк поймался лишь через неделю. Он угодил в капкан задней лапой, а когда волки попадаются так, они уходят далеко, хотя к капкану привязана для тяжести чурка. Далеко ушел и этот, но Егор разыскал его по следу, застрелил, снял шкуру, а тушу приволок на старое место –– чем не привада? Волки едят все без разбора, им что конина, что свой брат волк –– только давай. Еще и подерутся при дележке, и, глядишь, в суматохе какой другой попадется.
Но с другим получилась оказия. Придя на место, Егор нашел в капкане лишь отъеденную лапу, а на снегу –– кровь и клочья шерсти. Картина была понятной: попавшего в капкан разорвали. Такое среди волков в обыкновении, особенно когда они приходят к приваде всей стаей. Тут без грызни не обходится, каждый старается отхватить кусок побольше, и в этой голодной жадности волки беспощадны. Попавшего в капкан разрывают и не только с голодухи. Мстят за то, что попался, чтобы другим была наука, чтобы жили и помнили: прибился к стае –– гляди в оба, на рожон не лезь. А полез ––получай по заслугам.
Но эти правила –– волчьи, и Егору они никак не подходили. Не для того он уродовался всю осень с привадой, чтобы из-за волчьей прихоти лишаться своей законной доли. А вот лишился, пятьсот рубликов улетели в трубу.  Хорошо, если дальше пойдет без осечек, а пока что сплошное расстройство: дома на правиле сушится всего одна шкура, от другой остались рожки да ножки, а остальные пять по лесу бегают.
Эти «остальные» были у Егора как кость в горле. Канитель с ними могла растянуться на всю зиму, а тут, как назло, домашние дела подпирали. И то нужно сделать, и пятое, и десятое, но больше всего забот было с баней. Она могла завалиться в любой день, а бревна для нее так и лежали в лесу, и привезти их оттуда было волокитным делом. Пока лошадь выпросишь, пока съездишь. За одну поездку все не привезешь, а на два дня лошадь никто не даст, значит, жди до следующего раза. А это –– и думать нечего –– неделя. Хуже нет откладывать налаженное дело, но и от хозяйства никуда не денешься, и Егор решил в первое же воскресенье съездить за бревнами. Ничего за неделю не случится, свет клином не сойдется, волки не разбегутся, а тянуть с бревнами дольше нельзя.
В субботу Егор сходил в правление и попросил лошадь. Получить ее было не так-то просто, лошадей не хватало, а каждому что-нибудь да требовалось ––кому за дровами съездить, кому за сеном, да мало ли еще за чем, и Егор настраивал себя на то, что ему могут отказать. Скажут: подожди, подумаешь, приспичило, и весь разговор.
Может, так бы и получилось, не окажись в правлении председатель. Когда другие стали чесать в затылке, он сказал, что кому-кому, а Бирюкову надо помочь –– зря, что ли, его портрет висит на Доске почета, –– и велел Егору идти на конюшню и передать конюху, чтобы утром лошадь была.
Декабрьский день –– что заячий хвост: к девяти только-только развиднеется, а в четыре уже снова темно, и Егор собрался пораньше. Конюх расщедрился, дал молодую кобылу, еще не уходившуюся от работы, гладкую и нетерпеливую. Кончив запрягать, он набросал в дровни сена, положил лопату, топор и веревки, –– то, что понадобится. Утро было морозным. Сухой рассыпчатый снег скрипел под полозьями, дровни катились легко, и Егор подумал, что доедет до делянки скорее, чем рассчитывал. У него даже промелькнула мысль попробовать сделать сегодня две ходки, чтобы не просить больше лошадь, но он тут же выкинул затею из головы. Доехать до делянки –– это лишь начало дела, а вся работа впереди. Бревна небось завалило так, что не подберешься. Придется расчищать. А там пока погрузишь, пока назад доедешь...
Рассвело совсем, и лес, казавшийся до того темным скопищем неживых форм, открылся Егору в своем привычном виде, как утром открывается ребенку пугающая его по ночам родная изба. Тихо все было, только скрипели полозья, фыркала морозным паром лошадь, и падали с деревьев на сугробы тяжелые снеговые шапки. Из-под куста вырвался белый заяц, ошалело крутнулся и пошел отмахивать впереди лошади, взрывая синий пушистый снег. Егор свистнул, и косого словно сдуло с дороги, только дрогнули и осыпали снег молодые елочки, куда со всего размаха врезался вконец обалдевший заяц. Обалдеешь, подумал Егор. Зайца все едят, а он никого. Только и знает, что прислушивается да боится, что не успеет дать деру.
Зарывшись в сено, Егор почти не правил лошадью. Деревенские уже ездили на делянку, дорога была накатана, и кобыла, держа хвост на отлете, бежала резво. Ошметки снега из-под копыт летели через передок дровней, попадали на лицо, и Егор смахивал их варежкой. Скоро должны были подъехать к оврагу, и этот овраг Егора беспокоил. Он прикидывал, сколько можно нагрузить бревен, чтобы не засесть с ними на подъеме, когда поедет обратно. Больше четырех не выходило. Бревна трехметровые, в каждом пудов по шесть, а то и больше. Маловато, конечно, четыре-то бревна, штук шесть не помешало бы, но шесть кобыла не потянет. Погрузишь, а у нее пупок развяжется. Для бревен битюг в самый раз, да где ж его взять. А племенного жеребца председатель никому не дает, бережет. В саночки только и запрягает да гоняет по деревне, чтобы не застоялся. А что жеребцу эти саночки? Так, игрушка. Ему нагрузи бревен хоть на две бани, он и ухом не поведет. Зверь, а не лошадь. Против него эта вот кобылка все равно что жучка против волка.
Как и думал Егор, делянку завалило с верхом, и он еле нашел свой штабель. Развернувшись, подогнал дровни к штабелю задком, дал лошади охапку сена и принялся откапывать бревна. Полушубок мешал, и Егор снял его, оставшись в одной рубахе. Под верхней коркой сугроб был рыхлым, дело подвигалось быстро, но возле самых бревен снег смерзся и пришлось скалывать его, как лед. Расчистив одно бревно, Егор скатил его со штабеля и, всадив в торец топор, взвалил конец бревна на дровни. Оставалось продвинуть бревно до конца вперед, но лошадь вдруг захрапела и шарахнулась.
––Балуй! –– крикнул Егор, стараясь удержать бревно на дровнях. Но лошадь продолжала храпеть и рваться, и Егор не мог понять, какого шута ее так разбирает. И вдруг увидел: шагах в сорока от них из кустов выглядывали два волка.
Егора нисколько не удивило и не испугало их появление. Подумаешь, волки. А то он никогда их не видел. Небось шли на дневку да и наткнулись: ишь как смотрят. Но, приглядевшись к волкам, присвистнул: волчица, бляха-муха!
Узнав ее, он сразу понял, зачем она оказалась здесь, где ей делать нечего, и в нем вспыхнула тяжелая злость, какая рождается, когда человеку все время грозят из-за угла. Если до этого Егор, несмотря ни на что, в глубине души надеялся, что ошибается, и волчий заговор –– результат каких-то нелепых обстоятельств, то теперь все сомнения отпали. Заговор был, и всё, что говорилось о волках, –– правда. Волчица выследила его и здесь.
От холода и возбуждения Егора стала бить дрожь. Он поднял лежавший на снегу полушубок и оделся. Подошел к лошади, которая тоже дрожала, и стал гладить ее по шее.
–– Испугалась? Эх ты, дурашка! Да наплюй ты на них! Сейчас погрузимся, и домой поедем.
Мысль о том, что волки хотят свести с ним счеты, все сильнее разжигала Егора, и сейчас он ни за что на свете не согласился бы бросить начатую работу и уехать от греха подальше. От кого бежать? От этих вонючих тварей?!
Подбодряя кобылу, Егор шлепнул ее по гладкому крупу и пошел обратно к штабелю, но тут краем глаза уловил какое-то движение слева от себя. Он посмотрел туда и увидел еще трех волков. Отрезая путь, они стояли в ельнике с другой стороны дороги.
–– Ах, сволочь! Всю стаю привела!
Положение сразу переменилось. Два волка не брались Егором в расчет: сунься они к нему, он отбился бы топором, но от пятерых не отмахнешься. Ну одного зарубишь, а остальные? Навалятся скопом, и в клочья.
Егор отбросил лопату и выдернул из бревна топор, соображая, что делать дальше. О защите теперь нечего было и думать, речь шла о спасении, и Егор понял, что оно только в одном –– пока не поздно, лезть на дерево. Волки ждать не будут, знают: топор –– не ружье.
Егор огляделся. Подходящая ель была шагах в десяти, но, прежде чем лезть, решил сделать еще кое-что. Засунул топор за пояс и, стараясь не дергаться, чтобы раньше времени не стронуть волков с места, свалил с дровней бревно, намотал вожжи на оглобли и что есть силы хлестнул лошадь кнутом. Она вскинула задом и понесла. Волки из ельника, как и рассчитывал Егор, бросились вслед, а он побежал к ели, видя, как одновременно с ним кинулись к дереву и волчица с волком. Но снег был глубоким, и звери вязли в нем, рывками выдирая тело и переваливаясь через сугробы, как через волны. Когда они подбежали, Егор был уже наверху и радовался, что догадался схитрить с лошадью: не убеги те из ельника, они не дали бы влезть, рядом были. Молодые, азартные, вот и кинулись. Вернутся –– волчица их по первое число вздрючит.
Для начала все как будто и обошлось, ну а дальше? На дереве целый день не просидишь, час-другой куда ни шло, а там от холода околеешь и свалишься. А этим падлам торопиться некуда, будут караулить хоть сутки.
Волки и в самом деле не спешили. Покрутившись под елью, они легли, а Егор устроился поудобнее на суку и стал думать, как быть дальше. Кричать? До деревни десять километров, хоть разорись, никто не услышит. Была небольшая надежда на то, что лошади удастся отбрыкаться от волков, и она прибежит в деревню. Тогда хватятся и поедут искать. До делянки на хорошей лошади час ходу. Но, рассудив трезво, Егор понял, что надо ставить на кобыле крест. Не убежать ей от волков, завалят. Значит, жди, когда догадаются искать, а пока что забирайся повыше да покрепче устраивайся.
Егор достал из-за пояса топор, обрубил несколько еловых лап и подложил их под себя –– всё не на голом суку. Работать в варежках было неловко, руки в них держали топорище некрепко, и Егор снял было варежки, но голые руки быстро застыли. Внизу, у земли, было тихо, а здесь тянул обжигающий верховой ветер, и варежки пришлось снова надеть.
Волчица и волк, настороженно следившие за Егором, вдруг вскочили, и он увидел, как от дороги к ним бегут те трое, что погнались за лошадью. Надежда вновь ожила в душе Егора. Догнали или нет? Он рассчитывал по виду зверей определить, чем кончилась погоня, но так и не узнал этого: не успели молодые подбежать, как волчица, а за ней и волк с рычанием набросились на них, и под деревом началась потасовка. А вернее, расправа, потому что прибежавшие и не думали сопротивляться. Они лишь визжали, как щенки, а волчица и волк с остервенением шерстили их. Но расправа закончилась быстро, и волки, как будто ничего и не произошло, улеглись вокруг ели всей стаей.


Глава 11

…Опять прошумел ветер, снова сорвал с веток серебристую снежную пыль. Клубясь, как дым, она запорошила Егору лицо, лезла в нос и глаза, но он даже не стряхивал ее. Тело обволакивала приятная теплота, а сознание ––  такая же приятная сонная одурь, и было лень поднять руку и стряхнуть с лица снег. Да и зачем стряхивать, когда тепло? Знать, и вправду повернуло на оттепель, и теперь можно ждать хоть до ночи. А отойдут руки, он еще и покурит, и тогда будет совсем хорошо.
Алая полоска мелькнула в лесных просветах –– загоралась ранняя зимняя заря, и, глядя на нее, Егор вдруг испытал незнакомое ему досель чувство полнейшей затерянности. Кто мог сказать сейчас, где он и что с ним? Никто. Никто во всем свете. И это всеобщее незнание как бы исключало Егора из  живущих на земле: он был и в то же время его не было, как не бывает любого, когда никому не известно о его существовании.
Эта неожиданная мысль сильно поразила Егора и вызвала щемящую тоску в сердце, какая охватывала, наверное, первочеловека, еще беспамятного и безъязычного первожителя, бродившего в смутной тревоге по холмам и равнинам земной юдоли, где не было ничего, кроме одиночества и безвременья.
Безвременье окружало и Егора. Он уже не мог сказать, сколько сидит здесь, и утро или вечер предвещает красная полоска зари: минуты обрели иное значение, иной физический смысл –– теперь они не были ни мерой конкретного, ни конкретным понятием вообще, а были всего-навсего условной величиной, которая могла вместить в себя и сколь угодно мало, и сколь угодно много.
Мыслей не стало. В голове проносились одни обрывки, не выстраивавшиеся ни в какую логическую цепь, а составляющие хаотичную картину из образов, которых Егор не знал и не помнил.
А потом Егор увидел деда. Он выглядывал из-за дерева и манил Егора к себе: в заячьей шапке, в латаном полушубке и с берданкой на плече ––  точь-в-точь такой, каким Егор его помнил. «Слезай, не бойся, –– говорил дед. –– Не тронут тебя волки. Со мной не тронут». И Егор слез на землю, и волки не тронули его, словно и не видели, и он подошел к деду.  Глянул, а деда уже  нет, и сам Егор уже не человек, а волк: лежит под деревом, а на дереве человек сидит –– в инее весь, то ли живой, то ли уже мертвый. Присмотрелся Егор, а это он сам на дереве. 


Глава 12

Далеко-далеко застрекотала сорока, ей отозвалась другая, и вслед за этим будто лопнула бумажная хлопушка. Волки вскочили, насторожили уши, и один за другим метнулись в гущу леса. Хлопнуло еще и еще. Снова застрекотали сороки, на этот раз ближе, –– из-за поворота дороги вывернулся окутанный паром жеребец. Стоя в санках на коленях, председатель правил лошадью, позади него конюх с ружьем и Маша, жена Егора.
Осадив жеребца у штабеля, председатель выскочил из санок. Следы на поляне объяснили ему всё, и он, утопая в снегу выше колен, побежал к ели. Увидев Егора, обхватившего ствол окаменевшей рукой, крикнул конюху:
–– Вожжи тащи! 
Подбежала, еле вытаскивая ноги из снега, Маша. Заплакала.
–– Не голоси, Марья! –– остановил председатель. –– Жив он. Снимем сейчас, в тулуп завернем. Баня-то как у тебя, не остыла? Приедем –– и в баню его, отойдёт.
Возились с Егором долго. Председатель залез на ель, завязал под мышками у Егора вожжи, а другой конец, перекинув через сук, сбросил вниз, где за него ухватились конюх и Маша. Так, как мешок какой, и спускали.
Перед тем как ехать, председатель вынул из кармана четвертинку. Поднес Егору ко рту.  Маша силой разжала Егору зубы. Поначалу он не глотал, но перцовка согрела во рту и в горле, и всё, что осталось в бутылке он медленно выпил, не ощущая ни вкуса, ни запаха.
Как они приехали в деревню, как вносили его в баню, снимали одежду и растирали, Егор не помнил. Даже боли не чувствовал, когда стало отходить тело, –– провалился в темноту, где не было никакой жизни, как не было ее до рождения, когда бесплотный еще человеческий дух только готовился к исходу из этой темноты.

Глава 13

Не помогли ни перцовка, ни баня –– полторы недели, день в день, Егор провалялся в лёжку. Горел в жару, метался, бредил. Больница находилась в райцентре, и председатель советовал отвезти Егора туда, но Маша не согласилась. Какой в больнице уход, сказала. И все полторы недели сидела возле Егора, ставила горчичники и примочки, поила с ложечки. Плакала, глядя на Егорово распухшее черное лицо.
Да и сам Егор ахнул, когда, оклемавшись, поглядел в зеркало: кожа на лице отставала клочьями, а под ней проглядывала новая, красноватая и блестящая, будто не морозом ее обожгло, а огнем на пожаре.  Ни о какой охоте даже и думать не приходилось: куда с таким лицом на мороз да на ветер! Егор только попробовал выйти на крыльцо, а уж щеки и нос загорелись так, словно на них дохнуло из раскаленного горна.
Он проклинал свое невезение. Черт его дернул с этой баней! До нового года оставалось всего ничего, а там январь, самое время охоты. В январе у волков начинается гон, сплошная грызня из-за волчиц, и они не так осторожничают, как раньше. Тут и ловить их, а он, как дурак, на печи сидит да гусиным жиром мажется. Жир, конечно, самое лекарство, если обморозился, так ведь некогда рассиживаться! Волки уже две недели без привады, наверное и ждать перестали, –– всё придется начинать сначала. Таскать мясо, приманивать. Вот уж повезло, так повезло, съездил, называется, за бревнами! Самого как бревно привезли, а вдобавок и лошадь колхозную загубил –– кобыла не убежала-таки от волков. Может, и убежала бы, да на повороте занесло и перевернуло дровни. Тут волки и наскочили. Но жрать не стали, вернулись; потому Егор и подумал, что не догнали.
А спасла его, считай, Маша. Как увидела, что смеркаться стало, а Егора всё нет, забеспокоилась, побежала к председателю. Тот в минуту собрался и велел конюху закладывать жеребца, а Маше сказал, чтобы шла домой и не расстраивалась. Но Маша отрезала: «С вами поеду!»
Проводили старый год, встретили новый. Этот праздник Егор любил, всегда приносил из леса елку и, хоть игрушек было немного, наряжал, как мог. Но нынче ему праздник был не в праздник. Мысль о том, что надо за всё рассчитаться с волчицей, накрепко засела в голове. Ни о чем другом Егор и думать не хотел.
Волчица стала ему как враг, но он мечтал застрелить или поймать ее не за то, что она покушалась на его жизнь, а за то унижение, которое он перенес, отсиживаясь от волков на дереве. Это же надо, как собаки кошку загнали! Теперь у сельчан хватит подначек; проходу не дадут, будут приставать, как да почему. А уж Петька Синельников –– тот позлорадствует вдоволь. Его постоянно зависть брала, уши всем прожужжал, что сосед его деньги лопатой гребет. А ему кто мешает? Бери ружье да иди в лес, узнаешь, как деньги добываются.
Как ни подгонял Егор время, а смог вырваться в лес только в середине января. Целый месяц ушел впустую, и он застал на вырубке и возле болота разор и запустение. Всё завалило снегом, никаких тебе следов. Волки теперь промышляли неизвестно где, и привадить их снова было задачей мудреной. И прежде всего, требовалось мясо. Егор побывал на ветпунктах  и скотных дворах и немного разжился. С этим и отправился на следующий день в лес, положив мясо на вырубке, где в прошлый раз попались оба волка.
Мясо в лесу никогда не залежится: ни зимой, ни летом. Лесная связь работает безотказно: сначала прилетят птицы, а за ними и другая живность потянется. Так и получилось: при первом же осмотре Егор обнаружил у привады разные следы, и среди них волчьи. Ага, разнюхали!
Не терпелось быстрее поставить капканы, и все же для верности он беспошлинно кормил волков еще несколько дней. Пусть думают, что мясо им с неба валится, доверчивей будут!
Кто никогда не ставил капканов, тому кажется, что дело это проще пареной репы: вырыл в снегу ямку, положил туда капкан, развёл дужки и опять всё зарыл. Пять минут –– и готово.
Готово-то готово, да только такой капкан так и будет лежать, ни один волк в него не попадет, разве что полоумный. Нет, ты сначала выбери на волчьей тропке подходящее место, осторожненько, деревянной лопаткой, сними пласт снега, лопаткой же выкопай ямку, да такую, чтобы было ни глубоко, ни мелко, а в самый раз, и только тогда клади в нее капкан и настораживай. Насторожил –– засыпь капкан рыхлым снежком, а сверху, тютелька в тютельку, клади тот пласт, который до того вырезал. И снова припуши всё снегом.
Егор исполнял эти правила в точности, и с первого взгляда казалось, что думает он об одном: как бы поймать побольше волков. На самом же деле это его не интересовало: сколько поймает, столько и поймает, может, ни одного, лишь бы попалась волчица. Эта мысль стала для Егора навязчивой, и только ради нее он всё делал. Как там будет дальше, поживем –– увидим. Будет день, будет и пища. Главное –– поймать волчицу, застрелить, сделать что угодно, только сжить ее со свету!
Однако, зная ум и нахальство волчицы, Егор понимал, что просто так она не дастся. Куда там! Будет хитрить, изворачиваться, черт-те что выделывать. Но здесь Егор полагался не только на свои опыт и умение, но и на то, что у волков через неделю-другую начнется гон. Уж тут шерсть полетит клочьями. Будут бегать, высунув языки, и устраивать такие свары, что только держись. Обо всем забудут, и о капканах тоже. Тогда-то волчица и может дать промашку. Какая бы она там ни была, пускай хоть бриллиантовая, а прижмет какой-нибудь волчара, тоже голову потеряет.
Егору доводилось видеть волчьи свадьбы. Что там стая в пять волков, какая у него сейчас! Вот когда их сразу двадцать бывает, и все рычат, да зубами щелкают, да за грудки хватаются –– вот когда страх-то! Тут всем достается, и волчицам тоже. Некоторые ведь что делают? Пока мужики шерстят друг дружку, иная где-нибудь в стороне с самым ушлым и повяжется. Другие подбегут, а поздно уже, сделано дело. Обидно! Ты тут свое доказывал, жилы рвал, а на тебя наплевали и забыли. Ну и срывают, случается, злость: хоть того ушлого, хоть волчицу, кто первым подвернется –– на кусочки.
Своей волчице Егор не желал такой участи. Живой или мертвой, он должен был добыть ее сам. С этой мыслью Егор ложился, с ней вставал утром и, надев лыжи, уходил в лес. Всё что нужно, было сделано, сто раз проверено и учтено. Оставалось надеяться и ждать.


Глава 14

Февраль только начался, а уже замело, завьюжило. В метель в лесу нечего время терять, и сам собой получался перерыв. Егору он был хуже острого ножа. Не радовали даже два пойманных до этого волка. Что из того, что стая убывала, волчица-то жива и здорова! Дать ей волю, она на следующий год новую стаю сколотит.
Чтобы ни томиться попусту, Егор, пока метелило, еще раз наведался по ветпунктам, приволок полмешка дохлятины. На ближайшее время  хватит, а дальше, по всей вероятности, придётся волкам положить зубы на полку.
Но именно в феврале волчица и попалась.
Придя в тот день на вырубку, Егор увидел, что одного капкана нет. Кто-то из волков сплоховал, но кто? Разобраться в этом по следам Егору не удалось, в рыхлом свежем снегу следы расплывались, и он установил только, что волк защемил переднюю лапу. От привады за деревья уходила снежная борозда, оставленная волочившимся за зверем капканом.
Егор пошел по следу и где-то через километр увидел залегшего в кустах волка. Издалека было трудно распознать, кто это, переярок или матерый, и, только подойдя ближе, Егор понял, что наконец-то дождался своего: перед ним лежала в снегу волчица.
Егор остановился, снял лыжи, достал из-за спины ружье и осторожно двинулся к волчице. Она, прижав уши, не сводила с него пристальных, немигающих глаз и когда Егор приблизился, рванулась, но не в сторону, как бывает обычно, когда попавший в капкан волк делает последнюю попытку уйти от охотника, а к нему, к Егору, но тот быстро отступил назад и вскинул ружье. Палец уже потянул курок, когда Егор догадался, что волчица ничего ему не сделает: чурка, привязанная проволокой к капкану, заклинилась в кустах и держала намертво.
Егор с интересом разглядывал волчицу. Он впервые видел ее так близко, можно сказать, вплотную, потому что ни в первый раз, ночью, ни во второй, когда сидел на дереве, не рассмотрел ее как следует. Ничего такого в ней не было: средних размеров, серая, с рыжеватыми подпалинами по всей шкуре –– словом, обыкновенная, каких в лесу не одна сотня. Однако эта обыкновенная сначала угробила Дымка, потом подкараулила его, да и сейчас кинулась, как бешеная. Если б не чурка, могла бы напоследок оставить отметину.
–– Ну, допрыгалась, стерва? –– сказал Егор.
Услыхав его голос, волчица еще сильнее прижала уши и, приподняв верхнюю губу, показала желтоватые острые клыки.
–– Скалься, скалься! –– усмехнулся Егор. –– Недолго осталось!
Да, с виду волчица ничем не брала, но ее поведение удивляло Егора. Он даже почувствовал к ней некоторое расположение. Не сосчитать, сколько раз он вот так же подходил к пойманным волкам и убивал их, каждый раз видя в их глазах только страх и злобу. Ни один из них и не думал о сопротивлении, позволяя убить себя, как теленок. Волчица не только не боялась его, но и попробовала напасть, и Егор представлял, с какой яростью она набросилась бы на него, не держи ее чурка.
Егор поднял ружье –– надо было кончать волчицу. Он целился ей точно в лоб, в то место, где сходились ее светлые брови, и в душе надеялся, что волчица дрогнет в это последний для нее миг. Все звери чувствуют ружье, и, когда оно направлено на них и нельзя убежать и скрыться, или кинуться на врага, ужас смерти охватывает зверя.
Но во взгляде волчицы не было ни страха, ни злобы. Ничего кроме лютой ненависти, от которой желтые волчьи глаза потемнели, а зрачки расширились как в темноте.
Егор выстрелил. Волчица ткнулась головой в снег, вздыбленная на загривке шерсть опала, прижатые уши встали торчком. Егор подошел к ней, перевернул набок, снял с лапы капкан. Чтобы кровь не натекала и не пачкала шкуру, заткнул рану пучком пакли, которую ради такого случая всегда носил в кармане. Осталось подвесить волчицу и снять шкуру, пока туша не застыла на морозе, и Егор уже прикидывал, на какой бы сук ее подвесить, как вдруг «мертвая» шевельнулась. Подумав, что ему показалось, что даже волк, крепкий, как никто, на рану, не может ожить, получив пулю в лоб, Егор, тем не менее, присел над волчицей и приложил ладонь к ее левому боку. Он был теплым, да по-другому и быть не могло –– после выстрела прошло всего несколько минут, но бьется ли у волчицы сердце, Егор так и не определил. Тогда он прижался к жесткой волчьей шерсти ухом и затаил дыхание. Мать честная, сердце билось!
Егор разогнулся, глядя на волчицу в полной растерянности. Происходили настоящие чудеса: стрелял шагов с пяти, считай, в упор, кровь льет как из поросенка, а эта чумовая дышит! Заколдованная, что ли?
Егор не знал, что делать. Прикончить распластанную неподвижную волчицу вторым выстрелом он просто не мог, рука не поднималась. Была бы раненая, крутилась бы, выла –– пристрелил бы не задумываясь, но ведь убил же, вон какая дырка на лбу, и опять убивать? Да что он, живодер какой? Но тогда как же? Дожидаться, когда сдохнет? А если не сдохнет?
Егор опять приложился ухом к волчице. Дышит, ни дна бы ей ни покрышки. Еле-еле, но дышит. Егор плюнул с досады: не осталось ничего другого, как только тащить волчицу в деревню. Если и сдохнет, шкура все равно не пропадет, а бросать здесь –– к утру от волчицы костей не останется.
Прислонив ружье к дереву, Егор сходил за лыжами, связал их, чтобы не разъезжались, и взвалил на них добычу. Оставшуюся веревку разрезал на два конца, одним прикрутил волчицу к лыжам, из другой сделал лямку. Теперь можно было трогаться, и, покурив на дорожку, Егор пошел. Он не верил, что довезет волчицу живой, но другого выхода не было: выживет, значит, выживет, а на нет и суда нет.


Глава 15

То ли лоб у волчицы оказался таким крепким, то ли попалась никудышняя пуля, но волчица выжила. Правда, пуля так и осталась у нее в голове, но это никак не отразилось на волчице. Хуже получилось с лапой –– капкан перешиб ее, и пришлось накладывать лубки. Но все эти заботы давно прошли, и вот как быть дальше, Егор не знал.
Когда он приволок волчицу домой и сказал, что надо лечить, жена поднялась на дыбы. Совсем с ума спятил! Лечить волчицу! Да она чуть не съела его, про Дымка и говорить нечего, а он –– лечить! Но раз ему это втемяшилось, пусть лечит, только после-то что будет делать?
А после, сказал Егор, сделаю конуру, и пусть живет. А что чуть не съела, так, если разобраться, сам виноват –– выводок взял. У тебя бы взяли дочку, небось по-другому заговорила бы.
Жена от таких слов заплакала, сказала: «Дожила, родной муж сравнивает с какой-то волчицей», –– и чуть не ушла жить к матери. Егор еле удержал ее. Доказывал, что не мог второй раз застрелить волчицу, и Маша должна его понять. И потом, что в том такого –– волчица? Та же собака, только не лает. Так это даже хорошо. Вон Дымок, бывало, только и знал заливаться, сама ведь жаловалась, что спать не дает.
В конце концов жена поддалась на уговоры, но велела посадить волчицу на другую цепь, потолще, а конуру поставить за дом, на огороде. Егор так и сделал.
Главное вроде бы решилось, но прижимало со всех боков. Во-первых, как прокормить волчицу? Ей на день подавай кило три, а то и четыре мяса, а где столько взять? Приваживание, когда требовалось подкормить волков месяц-полтора, –– это одно дело, и совсем другое –– кормить постоянно хотя бы одного волка. Ходить по ветпунктам и скотным дворам, пусть даже раз в неделю, ног не напасешься.  Да еще с грузом! Стрелять зайцев и ворон? Это сколько ж надо настрелять! Можно, конечно, кормить через день, в лесу волки голодают и дольше, но для чего тогда он тащил ее из леса?
Во-вторых, отношения с волчицей у Егора никак не складывались. Она жила у него в доме уже месяц, а глядела по-прежнему зверем. Из конуры почти не вылезала, а если и вылезала, то при виде Егора спешила снова спрятаться. Еду, которую он приносил ей, съедала ночью, а Егору оставалось лишь убрать за волчицей объедки.
Конечно, он не рассчитывал, что волчица привяжется к нему как собака, но и такой открытой неприязни не ожидал. Думал, что как-нибудь поладят, хотя Егор и сам не знал, зачем ему нужно признание волчицы. Когда в лесу он решил отвезти ее домой, у него и в уме не было приручать ее, пусть бы она и выжила. Это желание возникло позже, когда он нянчился с ней, залечивая рану на лбу и сращивая лапу. Легко сказать, вылечить дикую волчицу, которая даже близко к себе не подпускает, так и норовит отхватить руку. Одна жена видела, как он мучился с ней. Но ведь вылечил! Тогда-то и подумалось: а что, как приручить? Ведь приручил прадед своего волка.
Но самым больным был вопрос: что делать с волчицей дальше? Держать ее в доме за здорово живешь, не имело смысла, но тогда куда девать? Ответ напрашивался самый простой: отпустить на все четыре стороны. Раз не приручается и кормить нечем, пусть идет себе.
Но тут-то и начинались терзания. Отпустить ни за что ни про что волчицу обратно в лес? Одна только мысль об этом казалась Егору кощунственной. Отпустить, по его мнению, можно было кого угодно, хоть черта, но только не волка. От волков, кроме вреда, ничего не жди. Жрать горазды, и жрут всех подряд, никому в лесу спасения нет. А скотины сколько режут! Ладно бы летом, когда скот пасется, так и зимой разбойничают. И не уследишь –– то через крышу в хлев заберутся, то подкопают под ним. Щель сделают –– и в нее. Как только пролезают, дьявол их знает. У иных от этого вся шерсть на спинах вытерта. Убьешь, а у него на спине проплешины, как будто на нем ездили. Вот и скажешь после этого –– отпустить.
Нет, переступить через такое Егор не мог. Тогда вешай ружье на стенку и определяйся, как хочет жена, на другую работу.
В общем, неизвестно как поступил бы Егор с волчицей, оставайся всё по-старому, но нежданно-негаданно события круто изменили ход.



Часть вторая –– ЛЮБОВЬ


Глава 1

Ночами волчица выла. Собака воет, и то тоска, а тут –– волк. Тут –– мороз по коже, а потому Егор предвидел, что рано или поздно в деревне начнётся недовольство: кому хочется каждую ночь слушать могильное волчье завывание? А вдобавок и собачье, поскольку деревенские собаки начинали сходить с ума, едва вой волчицы докатывался до них. Хорошо еще, дом стоял на отшибе, и лишь ближайшие соседи Егора могли слышать вой. Но соседи разве не люди? Проснутся раз, проснутся другой, а потом скажут: делай, Егор, что хочешь, а слушать твою музыку мы не желаем. Ты нас с собой не равняй. Думаешь, если сам лесовик, то и другие?
Егор не хотел, чтобы волчица выла, и, как только она заводила свою музыку, он выходил из дома и цыкал на нее. Но всякий раз не нацыкаешься;  в конце концов Егор дождался того, о чем все время думал. Пришел Петька Синельников –– сосед ближе некуда, дома бок о бок стоят. Правда, никакой такой дружбы у Егора с Петькой не водилось, скорее наоборот, но здороваться здоровались.
–– Егор, у тебя совесть есть? –– начал он, не успев войти.
–– Есть, –– ответил Егор. Раз спрашивает человек, почему не ответить.
–– А я так думаю, что нет. Если б была, не привязал бы волка. Чего он каждую ночь воет?
–– А твоя собака не воет?
–– А то ты не знаешь, кто как воет!
Егор молчал. Петька был прав со всех сторон, но Петька, как всегда, лез нахрапом, а Егор этого не любил. Пришел, давай поговорим по-человечески.
А Петька видя, что Егор молчит и, значит, озадачен, нажал сильнее:
–– Я так тебе скажу: ты или застрели паскуду, или я заявлю куда надо. Волк вне закона объявлен, а у тебя он как барин живет! Противно  смотреть, как ты с ним возишься!
–– А ты не смотри. Какое тебе дело, вожусь я с волком или нет?
–– А такое, что нечего волку жить в деревне. У меня, если хочешь знать, корова молока убавила. Как завоет подлюка, Зорьку аж в пот кидает. Того и гляди совсем перестанет доиться. В общем, Егор, я тебя предупредил, а ты уж сам смотри, как бы хуже не было.
Такой вот получился разговор. Егор знал Петьку и не сомневался, что тот как сказал, так и сделает: либо бумагу куда напишет, либо так нажалуется. Ну и черт с ним, пусть жалуется. Пока соберется, что-нибудь придумаем.
А что можно было придумать? Не будешь же стоять над волчицей с палкой: не вой мол. Самое простое –– сделать намордник, но тогда как кормить? Каждый раз снимать и опять надевать? Замучаешься. Волчица не собака, просто так не подойдешь да не наденешь. Один раз, куда ни шло –– припереть рогатиной и обратать, а по нескольку раз на день –– когда-никогда изловчится и схватит.
И всё же что-то надо делать. Как ни погляди, а Петька прав. Егор и сам замечал, что корова и овцы шарахаются, когда слышат вой. Правда, Красавка как доилась, так и доится, но ведь корова корове рознь.
Подождав пока за Петькой захлопнется калитка, Егор оделся и пошел к волчице. Она, как всегда, сидела в конуре. Егор прибрал вокруг, а потом присел на чурбак, валявшийся неподалеку от конуры. В прорезь был виден серый волчицын бок.
–– Дождалась, дура, –– проговорил. –– Петька приходил, сказал, что тебя  к стенке надо. А ты как думала? Петька –– стервозный мужик, напишет бумагу, приврет, а потом и выкручивайся. Не можешь, что ли, не выть? Довоешься…
Вечером, когда пришла с работы жена, Егор рассказал ей про Петьку.
–– Напишет, и думать нечего, –– кивнула она. –– Ох, Егор, Егор… Ну зачем тебе всё это? Что, у тебя другого дела нет? Да застрели ты ее, ей-богу! Ну не можешь сам, позови кого, мало ли мужиков с ружьями.
–– Не буду я никого звать! И убивать не буду! А не кончит выть –– намордник сделаю.
–– Волк в наморднике! Да тебя дураком сочтут!
–– Пусть считают. Мне от этого не жарко, не холодно.
Ложась спать, Егор надеялся, что волчице, может быть, надоест надсаживать глотку, однако ночью его вновь разбудил вой. Заворочалась и жена, и только дочка спала по-детски крепко и безмятежно. Надев валенки на босу ногу, Егор вышел и загнал волчицу в конуру. «Всё, –– сказал, –– хватит, завтра же сделаю намордник».
Утром принялся за работу. Ремней у него хватало, и он, выбрав подходящий, уселся с шилом и дратвой у окна. Жизнь чему хочешь научит: Егор сам чинил и конскую упряжь, и валенки подшивал, и латал полушубки, но шить намордник ему не приходилось. Даже мерки никакой не было, всё делалось на глаз, однако часа через полтора намордник был готов –– не совсем складный, зато прочный, что и требовалось. Полюбовавшись на дело своих рук, Егор стал прикидывать, как бы получше управиться с волчицей. Сделать это одному было трудно, но звать кого-нибудь на помощь он не хотел. Хоть и сказал жене, что ему, дескать, всё равно, как о нем будут говорить, однако лишние разговоры были ни к чему. А кто ж утерпит, чтоб ни похвастать, что помогал Егору взнуздывать волчицу? Подсобить мог только председатель, он мужик не трепливый, но идти к нему с такой просьбой Егор не решился: у председателя своих забот по горло. Приходилось рассчитывать только на себя.
Сунув намордник за пазуху, он вооружился рогатиной и отправился на огород. Первым делом нужно было выгнать волчицу из конуры. За цепь не потащишь. Вытащишь, а эта оглашенная и кинется. Придется рогатиной, да не забыть лаз чурбаком заложить, чтобы назад не шмыгнула.
Но выгнать волчицу не удалось. Как ни стучал Егор по конуре, как ни шпынял волчицу черенком рогатины, она не хотела вылезать. Чувствовала, что против нее что-то замышляют. А черенок хватила зубами так, что чуть не перекусила.
Промучившись с полчаса, Егор решил выкурить волчицу. Против дыма никакой зверь не устоит. Он сходил за паклей, связал ее в пук, поджег и положил возле лаза. Пакля была сыроватой, не горела, а тлела, и едкий дым извилистой струйкой втягивало в лаз. Волчица завозилась в конуре. «Выскочишь, никуда не денешься», –– усмехнулся Егор и взял рогатину на изготовку. И в самый раз –– цепь загремела, и волчица, шмыгнув из лаза, метнулась за конуру. Короткая цепь не пустила ее далеко, и она, ощерившись, прижалась задом к стенке. Держа рогатину перед собой, Егор пошел на волчицу. Как и тогда в лесу, она смотрела на него потемневшими от ненависти глазами.
–– Дура, –– разозлился он. –– Не убивать же хочу. Надену намордник, и всё!
Выбрав момент, захватил рогатиной шею волчицы, та дернулась, но Егор, нажав сильнее, прижал ее к насту. Волчица захрипела, однако Егор не ослабил нажима. Ничего, пусть немножко задохнется, ловчее будет надеть. Волчица захрипела сильней и посунулась мордой в снег. Ну вот, милая, и вся любовь. Потерпи немного. Держа рогатину левой рукой, Егор правой вынул из-за пазухи намордник и стал надевать на волчицу. Было неловко, нажим чуть ослаб, и волчица мгновенно пришла в себя. Дернувшись с неистовой силой, она вывернулась из рогатины, и Егор увидел рядом с собой оскаленную волчью пасть. Он едва успел загородиться рукой. Щелкнули волчьи зубы, по локтю словно рванули гвоздем, и руке стало тепло от крови. Швырнув в волчицу рогатину, Егор отскочил в сторону.  Доигрался, мать твою за ногу! Из разодранного рукава текла кровь.
Держа руку на весу, Егор побежал домой. Ну, сволочь! Правду сказал Петька: паскуда! Хватила-таки! Теперь придется в больницу –– вдруг бешеная? Застрелю суку такую, ей-бог, застрелю!
Рана оказалась неглубокой, защитил полушубок, и волчьи зубы сорвали только кожу, но кровь текла сильно. Егор залил рану йодом. От боли глаза полезли на лоб! Отыскав в комоде чистую тряпку, он замотал руку и пошел в правление –– хочешь не хочешь, а проси лошадь. До больницы двенадцать километров, пешком пока дойдешь, за это время мало ли что может сделаться?
В правлении был народ, и Егор, вызвав председателя на крыльцо, рассказал ему о своей неудаче.
–– Ну, ты даешь, парень! –– обеспокоился тот. –– Вот что, бери моего жеребца и гони. Сам доедешь, или конюха в провожатые дать?
–– Доеду… –– Егор помялся и попросил: –– Ты, Степаныч, не говори никому, не хочу, чтоб болтали. Мне еще жена вечером холку намылит.
–– Ладно. Иди, не трать время.
До больницы Егор гнал, не жалея жеребца. Рука ныла, и он боялся: как бы ни началось заражение.
В больнице ему сделали укол, а потом заново перевязали рану, сказав при этом, чтобы не очень-то радовался, потому что для полного курса надо сорок уколов. Егор так и сел! Сорок! Да что они, очумели?! Это когда же делать? Каждый день не наездишься, жить здесь что ли?
Но и это было еще не всё. Врач сказал, что собаку, которая укусила, надо показать ветеринарам на случай бешенства.
–– Покажу, –– пообещал Егор, стараясь не встречаться глазами с врачом.
Назад уже ехал не торопясь. Жеребец, разгоряченный давешней скачкой, еще не остыл и всё порывался пойти во всю силу, но Егор придерживал его. Куда торопиться? Дома не ожидалось ничего хорошего, жена снова начнет старую песню, придется оправдываться. А крыть нечем, рука в бинтах, одни пальцы торчат, да еще эти сорок уколов! Вдобавок Егор вспомнил, что когда завязывал руку, искровянил пол, и жена подумает невесть что.
Но больше всего Егора заботило, как теперь быть? Застрелить волчицу за ее вой? А как ей не выть, волк ведь –– всё его волчиное существо в этом. Тебе залепи рот, жить не захочется. А что укусила –– сам виноват. Сделал бы по-людски, позвал кого, и всё обошлось бы. Неужели придется отпустить? Засмеют! Ничего себе, скажут, охотник: сначала тащил неизвестно зачем, потом целый месяц цацкался с волком, а теперь –– отпустил! Петька, так тот сразу объявит: «Егор специально волка привадил. Теперь этот гад будет кормиться возле деревни и всех овец перережет». Попробуй тогда докажи что-нибудь.
Жена дожидалась Егора. Глаза у нее покраснели, –– наплакалась... Егор начал было рассказывать всё по порядку, но оказалось, что Маша всё знает от председателя. Она ни словом не упрекнула Егора, спросила только, что сказали в больнице. Узнав про уколы, всплеснула руками: как же теперь?
–– Да как, –– ответил Егор. –– Ходить придется.
Потом жена привела от бабушки дочку, и они сели ужинать. Чтобы совсем успокоить ее, Егор объявил, что отпустит волчицу. Хватит с него  приключений. Не велик грех, если одним волком в лесу больше будет.


Глава 2

Кончался март. По утрам под ногами еще лопались с хрустом намерзшие за ночь колчишки, но к обеду разогревало, и в огородах пахло оттаявшим навозом и сырой землей. Странное состояние владело Егором этой весной. Раньше его тянуло в лес. Сезон-не сезон он брал ружье и на целый день уходил из деревни. Теперь ничего такого не было. С тех пор как попалась волчица, Егор ни разу не вспомнил про лес, хотя на болоте еще оставались два волка из стаи. Оставались и оставались, Егор и не думал их ловить. Всякий интерес к охоте у него пропал, словно что-то пресытило его в ней и сделало равнодушным. Даже жена заметила перемену в Егоре, но пока что не спрашивала ни о чем и про волчицу не напоминала, хотя время шло, а Егор всё не отпускал ее. С ней у Егора установились спокойные, молчаливые отношения. Он больше не делал попыток надеть волчице намордник, тем более что выть она перестала. То ли прошло желание, то ли нюхом поняла, что из-за нее заварилась каша и лучше жить молчком. Егор приходил к ней каждый день, приносил мясо и прибирал, а потом садился на чурбак и подолгу наблюдал за волчицей. Она дичилась уже меньше, хотя из конуры, пока возле был Егор, так и не выходила, однако он замечал, что и она смотрит на него, словно изучает. В такие моменты ему казалось, что между ним и волчицей протягивается какая-то связь, которую нельзя высказать, а можно только почувствовать, как без всяких слов чувствуешь, когда тебя любят, а когда нет.
Но была между ними и еще одна связь, самая прочная и жгучая, какая только может связывать живых и какая заставляла Егора медлить с решением отпустить волчицу. Связь это была смертная, они были повязаны ею как круговой порукой или клятвой, ибо, посягнув на жизнь друг друга и пережив приближение смерти, уравнялись в земных и небесных правах, и это породнило их как кровным родством.
Егор уже давно не испытывал к волчице никаких враждебных чувств, и ему было досадно, что она не понимает этого. Чего уперлась? Сидит в своей конуре, как будто больше сидеть негде. На солнышко хоть бы вылезла, блох растрясла, –– небось поедом едят. Эх, дура, дура…
Но волчица волчицей, а было и другое дело, которое заботило и не давало покоя. Дело это касалось всей Егоровой жизни и касалось не вскользь, а задевало самую глубину, потому что Егор всё больше укреплялся в решении бросить охоту. Не хотелось не только охотиться, а даже браться за ружье, которое так и висело на гвозде, куда Егор повесил его два месяца назад. То, что еще вчера казалось главным и необходимым вдруг перестало его занимать, и Егор, глядя на себя как бы со стороны, удивлялся своим прежним желаниям и страстям. Даже не верилось, что он столько лет изо дня в день мог без устали ходить по лесам и болотам, таскать на своем горбу приваду, есть всухомятку, а пить из первой попавшейся лужи. И всё для чего? Чтобы поймать одного лишнего волка. А что они ему сделали, волки? Хоть та же волчица. Да ничего. Жила и жили.
Словом, Егор, что говорится, свесил ножки, но кто-то должен был подтолкнуть его к окончательному действию. Говорить на эту тему с женой было для него мало. Он давно знал ее мнение, знал, что она обрадуется.  Слава богу, скажет, наконец-то образумился, а то всё по лесам да по лесам, как будто ни дома, ни семьи нет. Даже не спросит, почему так занесло Егора. Не хочешь больше охотиться –– и не надо, будешь работать в колхозе.
Нет, такой разговор Егора не устраивал. Да и не разговор ему был нужен, а участие понятливого человека. Ведь скажи кому из охотников: бросаю, мол, охоту, –– ну и дурак, ответят. Где лучше-то заработаешь, в колхозе, что ли? Хлеб-то, Егор, надо вырастить и убрать, а наши погоды, сам знаешь какие: то жара, то льёт. А волкам хоть вёдро, хоть дождик – всё одно. Если и не повезет даже, с голоду всё равно не умрешь, ружье прокормит.
В другое время Егор и сам бы ответил так, но сейчас-то зачем ему это? Не о выгоде речь, по-человечески поговорить хочется.
Был только один человек, который мог выручить –– председатель, и Егор пошел к нему, хотя сомнения были и тут. Председатель мог посмотреть на всё со своей колокольни. Верно, охотники не так связаны с колхозом, как остальные, но и они работают на колхоз, им трудодни тоже начисляют, и председателю не всё равно, какие люди у него в охотничьей бригаде. Уговаривал же он Егора не уходить из бригады, может и сейчас сказать, что зря Егор вылез со своей затеей.
–– Никак опять что стряслось? –– спросил председатель, когда Егор заявился к нему.
–– А что, уже испугался? Думаешь, опять жеребца попрошу?
–– А хрен тебя знает! Довозишься ты со своей волчицей. Уколы-то делаешь?
–– Бросил. Неделю поделал, а потом плюнул. Сил нет таскаться каждый раз.
–– Вот это ты зря. А если заразишься?
–– Кому суждено быть повешенным, Степаныч, тот не утонет. Не заражусь, засохло уже всё. Деда вон тоже кусали, а он до смерти в лес ходил. За другим я к тебе. Ну ее, эту охоту, наохотился; зачисляй, куда хочешь, а из охотников вычеркивай.
–– Вот тебе раз! –– председатель приподнял брови. –– С чего это вдруг?
–– Не буду охотиться.
–– Толком-то можешь сказать, что случилось?
–– Да как отрезало что-то. Вот ты говоришь: довозишься с этой волчицей. Я и сам уже думал: рехнулся я, что ли? Хожу, а из башки не вылезает, что от волчицы всё. Будто в ухо нашёптывает: бросай ты охоту, Егор, бросай… Сказать кому, так на смех поднимут.
Говоря это, Егор ожидал, что его слова вызовут улыбку у председателя, но тот раздумчиво произнес:
–– В нашем взводе был Мишка Звонарёв. Мы все уже были с ранениями, а у него ни царапины. Спрашиваем: слово, что ли, знаешь какое? Он отвечает: да нет, жена моя молится, каждый день слышу ее молитву: будто шепчет мне кто-то в ухо. Думали, врет он, так и сказали ему, а он: «Да как я посмею,  когда все под одной смертью ходим!» Ты понял, Егор, какая штука? Ранило его всё же. Немецкую границу перешли –– и долбануло в щеку. Мы удивлялись: до самой границы ничего, а за ней как будто и действовать перестало.
Председатель достал смятую пачку «Севера», закурил, протянул пачку Егору, но тот отказался.
–– В общем, Егор, что тут присоветуешь? Тебе виднее. Надумал бросать –– бросай, я тебя неволить не стану. Работу мы тебе найдем, а  насчет охоты –– чего в ней хорошего? Что война, что охота –– убийство одно. Некоторые говорят: подумаешь, зайца застрелил. Но кровь-то у всех одна: красная. Была бы другая, тогда –– застрелил, как осину срубил. Ты на войне не был, не видел, как из человека кровь льется. И не дай Бог видеть. А что говорят, будто привыкают к крови –– врут это. Нельзя к ней привыкнуть.
Егор с удивлением слушал председателя. Никогда не думал, что человек, у которого столько наград, будет говорить так. Ведь четыре года воевал, не раз убивать приходилось, а оказывается... А главное, всё было правдой, созвучно тому, что бродило сейчас в Егоре. Он тоже не привык к крови, хотя и думал, что привык. Просто одеревенел, что ли, ведь каждый день только и знал, что стрелял.
Провожая его, председатель спросил:
–– Ну а с волчицей чего надумал? Так и будешь держать?
–– Отпущу, –– ответил Егор. –– Давно собирался, да всё было жалко.
–– Я это к чему спросил: сосед твой ко мне приходил, жаловался. Говорит: воет ночами, спать не дает, да и скотина пугается. Не дело, Егор. Ты уж как-нибудь к одному концу давай.
–– Да не воет она, Степаныч! Ну повыла и перестала. А Петьку распирает: как это так, у Егора волк! Заявить надо!
–– Ничего он не заявлял. Сказал –– и всё. Какие у вас там дела, сами разбирайтесь, я вам не судья, а с волчицей, Егор, решай. Не дело, говорю, держать ее дома. Мало ли что случиться может! Чего доброго сорвется.  Подсудное дело. Так что отпускай и не мешкай. Хотя, если узнают в районе, что отпустил, по головке не погладят. Волк ведь! Вредитель.
Придя домой, Егор сказал жене, что вот она и дождалась своего, что теперь он никакой не охотник, а с будущей недели начнет работать в колхозе. Жена сначала не поверила, а потом, как Егор и думал, обрадовалась. Да он и сам чувствовал себя по-другому. Не радостнее, нет, а вроде бы спокойнее, как будто что-то свалилось с души. Всё стало определенным, и начинается новая жизнь. Завтра отпустит волчицу, а с понедельника –– на работу. Хоть куда. Хоть к Василию на конюшню, хоть в кузницу к Гошке. Лучше к нему. Василий ничего мужик, да больно командовать любит. Он и с лошадьми-то не по-лошадьи, а всё командует. А Гошка, тот молчун, знай себе стучит молотком. У него сейчас работы навалом –– к посевной надо плуги отремонтировать, бороны, телеги. Помощник у Гошки –– мальчишка, правда, смышленый, да силенок еще маловато. Надо сказать председателю, чтобы к Гошке определил, втроем нам сподручнее будет.
С этим согласилась и жена, и они, наговорившись, легли спать.
А утром, выйдя в сарай за дровами, Егор услышал за домом не то кашель, не то всхлипывания, словно кто-то давился и стонал при этом. А кто мог давиться, если на огороде была только волчица? Он завернул за угол. Конура стояла на самом конце огорода, но он сразу увидел, что волчица катается по снегу, то выгибаясь дугой, то вытягиваясь в струнку. Что это с ней? Не похоже, что просто захотелось поваляться, вон как скрючивает.
Почувствовав неладное, Егор побежал, соображая на ходу, что еще могло приключиться. Подавилась? Так он и не кормил ее сегодня, а вечером дал только кусок конины, он волчице на один зуб, не могла она им подавиться. Что же тогда?
И только подбежав, Егор увидел, что дело совсем в другом. Волчицу рвало, ее сводили судороги, и она с мучительными стонами каталась по грязному снегу, не замечая ничего вокруг.
Егор всё понял. Ему не раз приходилось видеть отравленных волков, их точно так же рвало и крутило от крысиного яда, которым обычно начинялась приманка. Волчица тоже съела что-то отравленное. Но что –– разбираться в этом было некогда, нужно попробовать спасти волчицу, и Егор побежал обратно в дом. На шестке стоял чугунок с горячей водой, и, обжигая руки, он вылил воду в пустое ведро.
–– Ты чего? –– изумилась жена.
–– Волчица отравилась, сожрала что-то!
Егор разбавил кипяток холодной водой, попробовал рукой и кинулся к двери.
–– Помоги! –– крикнул жене.
Волчица, обессилев от приступов, лежала пластом. Из пасти у нее шла зеленая пена, помутневшие глаза смотрели в никуда. Дрожь волнами перекатывалась по ее телу, начинаясь от живота и подступая к горлу, и волчица хрипела, силясь вытолкнуть из себя душившую ее рвоту.
Перевернув волчицу на спину, Егор разжал ей пасть. Он не боялся, что она начнет вырываться, а тем более кусать, она была почти бесчувственна и находилась на той грани, когда осознание чего бы то ни было заслоняется близкой смертью.
–– Лей! –– приказал жене.
Вода с бульканьем лилась волчице в глотку, она давилась, но глотала, и Егор следил лишь за тем, чтобы волчица не захлебнулась, подсказывая жене, когда надо лить, а когда подождать.
Через пару минут вода хлынула из чрева волчицы назад, унося остатки съеденного, но Егор не успокоился, повторив промывание.
–– Может быть, ей молока? –– предложила жена.
–– Неси!
И когда жена принесла крынку, они влили в волчицу и молоко. Больше помочь было нечем, оставалось дожидаться, подействует промывание или яд проник глубоко, и волчица всё равно сдохнет.
Оставлять ее на огороде было нельзя, Егор перенес ее в дом и устроил в дальнем конце сеней. Она была как неживая, но Егор всё равно надел на нее цепь, потому что знал: жена будет бояться, если оставить волчицу просто так.
Когда суматоха улеглась, Егор попробовал разобраться: что же такое могла съесть волчица. Может быть, крысу поймала? Их по деревне частенько морят. Крысы, когда нажрутся отравы, как пьяные станут, тащатся сами не зная куда. Видать, наткнулась такая на конуру, а волчица её схватила. Ну не дурища? Дымок был, хватал всё подряд, и эта туда же.
Ничего другого на ум не приходило, и Егору оставалось только ругать волчицу за жадность, но не успел он свыкнуться с этой мыслью, как открылись факты совсем противоположные.
На другой день в обед, наскоро похлебав щей и проверив волчицу, Егор решил разбросать по огороду навоз из кучи, которая накопилась позади двора. Вил на месте не оказалось, и Егор вспомнил, что оставил их возле конуры, когда убирал у волчицы. Пришлось идти туда. Весеннее солнце уже разрушило тропинку, снег на ней был почерневшим и рыхлым, чередовался с прогалинами земли, и, дойдя до места, Егор увидел на мокрой глине след от сапога. А дальше еще один и еще. Егор присвистнул: следы-то не его! Хотя он тоже ходил в сапогах, но отличить собственные следы от чужих было несложно.
Присев, Егор растопырил пальцы и смерил отпечаток. Получилась пядь с небольшим, от силы сорок второй размер. Егор носил сорок пятый, а жена не дотягивала и до сорокового.
Он дальше пошел по тропинке. Следы –– то еле различимые на раскисшем снегу, то ясные на суглинке –– привели к калитке, а оттуда потянулись вдоль плетня к соседскому огороду. Дальше Егор не пошел. Чего ходить, когда и так всё ясно: Петька Синельников!
Егор облокотился на плетень. Значит, никакую крысу волчица не съела, а  отравили. И сделал это Петька. Ну что за сволочной человек! Не мытьём так катаньем. И скандалить приходил, и председателю нажаловался, а всё мало. Не побоялся, паразит, на чужой огород прийти!
Егор не знал, как поступить. Душа горела сейчас же взять Петьку за шиворот: что ж ты, гад, делаешь?! Однако узнает жена, начнутся переживания... Но и оставлять всё, как есть, Егор не собирался. Петьку надо было проучить, но как? Не собаку отравил, не пойдешь и не скажешь, что Петька гнида последняя и надо его привлекать. Да и не видел никто, как он это сделал, а не пойман –– не вор. Следы? Никто и не станет в них разбираться, скажут: мало ли кто у тебя был.
И всё же Егор чуть не сорвался. Так и не разбросав навоз, он увидал за плетнем соседа. Петька колол дрова. Егор поспешил к плетню, сразу поняв,  что  Петька тоже его заметил.
–– Петька! –– позвал.
–– Ай? –– откликнулся тот, разыгрывая полную неожиданность.
Но Егор не собирался разводить дипломатию.
–– Зачем отравил волчицу?!
–– Волчицу? Какую волчицу?
–– Ты дурачком не прикидывайся!
Сосед чувствовал себя за плетнём, как за границей:
–– Пошел-ка ты знаешь куда!
Как большинство спокойных натур, Егор крайне редко срывался, но если сорвался –– не остановишь. С хрястом выдернув кол из плетня, он кинулся  через плетень.
–– Только попробуй! –– завизжал Петька, подняв топор.
Но Егор уже перелез и пошел на него как медведь. Петька сначала пятился, а потом позорно побежал к дому.
Егор сразу остыл. Бросив кол, тем же путем вернулся на огород. Он не раскаивался в своем поступке, но было досадно, что всё так получилось. Теперь Петька побежит жаловаться, что Егор его чуть не убил и плетень поломал.
Но Петька не нажаловался. За себя испугался, понял Егор. Рыло в пуху.


Глава 3

Волчица подыхала. После промываний ее больше не рвало, но теперь она исходила слюной. Слюна текла безостановочно, и Егор не успевал вытирать ей морду.
За шесть дней, что волчица лежала в сенях, она ни к чему не прикоснулась, хоть Егор ставил перед ней и мясо, и воду. Обессиленная, она не могла поднять даже головы. Дородством и упитанностью волчица не отличалась и раньше, теперь же от нее остались кожа да кости, и Егору иногда казалось, что она уже не дышит. И только притронувшись к ней, он ощущал живое тепло.
–– Пристрели ты ее, Егор, –– просила жена. –– Сил нет глядеть, как она мучается.
–– Пристрелить никогда не поздно, –– отвечал он, продолжая ухаживать за волчицей.
Когда принес ее с огорода, и сам не верил, что она выкарабкается и на этот раз. Тлела надежда, что могут помочь промывания, но кто его знает, когда Петька дал ей отраву? Может, с вечера еще, и яд уже разошелся по всему телу. А может, Петька пожадничал, потому волчица и не сдохла сразу. Как бы там ни было, но когда обнаружилось, что она хоть и дышит на ладан, но не подыхает, Егор решил ждать до конца. Он не осуждал жену за попытки склонить его к последнему шагу. Не каждый может изо дня в день смотреть на чужие мучения, к тому же, если говорить прямо, во всем деле с волчицей жена была сторонней наблюдательницей и не могла чувствовать того, что чувствовал Егор. Так было и два месяца назад, когда он приволок волчицу из леса, и когда жена так же просила пристрелить ее. Для нее полуживая волчица была одновременно и помехой и причиной для лишних переживаний, и она, никак с нею не связанная, простодушно полагала, что от всего можно избавиться одним решительным действием.
Но это действие шло вразрез с тем, что незаметно, но прочно установилось в душе Егора за последнее время и стало как бы новой совестью. Полгода противоборства с волчицей не прошли даром. Оба они чуть не погибли в этом противоборстве, но даже не это подействовало на Егора, а внезапность перехода от жизни к смерти, пережитая им в тот декабрьский день, который едва не стал для него последним.
Связь между жизнью и смертью оказалась неразличимой. Но тонкая, как паутинка, она в то же время была крепче волчьей жилы, и это поразило Егора. Ему впервые подумалось, что нить и его жизни, и нить жизни волчицы, наверное, вытканы прочно и надолго, но они сами чуть не оборвали их. Чужое прикосновение –– вот что оказалось губительным для этих связей, а потому ни у кого не было права притягиваться к ним по собственному усмотрению. Именно это, пока еще чувственное осознание, все сильнее овладевало Егором прошедшей зимой. Быть может, оно так бы и заглохло, убей он тогда волчицу, но она выжила, и это было как знак. Стало быть, не судьба, сказал Егор, и не ему дано распоряжаться жизнью волчицы. Но и намеренно дожидаться, когда она сдохнет у него в доме, он тоже не мог. Вот почему он и стал выхаживать ее.
Нынче многое повторялось. Снова приходилось спасать волчицу и отговариваться от жены, но если к ее просьбам Егор относился по-прежнему добродушно-снисходительно, то спасение волчицы было для него теперь жизненным делом. Оно стало частью его существования, и, если бы волчице потребовалась его кровь, Егор без колебаний бы дал.
На что он надеялся в этот раз? Даже зимой, с перешибленной лапой и пробитой головой, волчица не была так близка к смерти, как сейчас. И всё же Егор верил, что хоронить ее рано. Волчица жила уже шестой день. Несмотря на то, что всё держалось на волоске, что-то не сошлось в планах отравителя и укрепляло надежду в Егоре.
Было и нечто другое, что тоже ложилось на чашу весов. Никто не смог бы убедить Егора в эти дни, что всё случившееся с волчицей –– судьба. Не могло быть такой судьбы, чтобы умирать дважды. А с волчицей получилось именно так. Один раз она уже побывала за чертой, но каким-то чудом выжила и вот снова стоит у этой самой черты. Но неужели в тот раз он вытащил ее лишь затем, чтобы теперь она подохла? Неужели ее судьба –– Петька?!
Во что другое, а в это Егор поверить не мог. Выживет, твердил он, сидя над волчицей и прислушиваясь к чуть слышному ее дыханию.
Как думалось, так и сбылось.
Всё последнее время Егор находился в постоянном ожидании, даже спал вполглаза, и вот на восьмую ночь ему показалось, что звякнула цепь. Егор прислушался. Звяканье не повторялось, зато за дверью явственно слышалось поскуливание, словно там лежала не взрослая волчица, а недавно народившийся щенок.
Егор торопливо оделся и вышел в сени. Зажег свет. Волчица, еле держась на ослабевших ногах, стояла в углу и тихо скулила.
–– Встала?! –– Егор обрадовался так, будто пошло на поправку не у волчицы, а у него самого. –– Ах, моя милая! Всё? Оклемалась?
Он безбоязненно подошел к волчице, присел и легонько погладил ее по голове. Жесткая волчицына шерсть за время болезни стала еще жестче, а кости так и выпирали под кожей, но в глазах волчицы уже появился живой, осмысленный проблеск. Она никак не отозвалась на Егорово прикосновение, не выказала ни страха, ни угрозы, покорно перенеся эту непривычную для нее ласку.
–– Сейчас, сейчас! –– заторопился Егор. –– Сейчас мы тебя, милая, покормим!
Он побежал было в погреб за мясом, но, спохватившись, подумал, что надо сперва напоить. В миске еще оставалась вода, но «затухла», поскольку волчица ее не лакала. Егор ее вылил, миску помыл и налил в нее свежей воды.
Волчица жадно прильнула к ней, но сил было мало, и она лакала медленно, с долгими передыхами. Потом осторожно легла.
Егор сходил в погреб, принес кусок мяса. От мясного запаха ноздри волчицы расширились, она взяла кусок в пасть, но проглотить не смогла.
–– Подожди, ––  он взял из кладовки топор, накромсал им кусочки. –– Ну-ка... Попробуй...
Но даже такие кусочки волчица глотала с трудом, а проглотив, надолго замирала, безучастно глядя перед собой.
–– Давай помаленьку, давай, –– подбадривал Егор и гладил волчицу по голове.
В конце концов мясо было съедено.
–– Ну и ладно, больше сегодня нельзя, –– сказал ей Егор.
Но прежде чем уйти, он еще некоторое время сидел рядом с волчицей, гладил ее и говорил ей разные ласковые слова. Он давно не радовался так, как сегодня. И не только потому, что у волчицы наступило улучшение, но и по другой, не менее важной причине. Случилось то, чего он тщетно добивался в течение нескольких месяцев –– волчица подпустила его и вела себя так, будто сроду жила у него в доме, будто в ней и не было никогда той ненависти, которая двигала ею чуть ли не год. И это было не просто следствием ее физической слабости, а результатом каких-то неведомых Егору превращений, случившихся с волчицей за время болезни. Может быть, эти превращения давно назревали в ней, ведь за то время, что она жила у Егора, он не сделал ей ничего плохого, если не считать промашки с намордником, но кто знает, сколько бы еще выжидала волчица, прежде чем довериться. Болезнь как будто подтолкнула ее к этому. Егор был уверен, что даже находясь в беспамятстве, волчица чувствовала уход за ней, и это тоже каким-то образом повлияло на нее.
Утром он снова напоил и накормил волчицу. Она уже была не так слаба, как накануне, и Егор знал, что теперь дело пойдет быстрее. Раз стала есть, через недельку совсем очухается. Волки вообще звери крепкие, а эта так прямо из ряда вон.
–– Видела? –– сказал он жене, наблюдавшей, за ним и волчицей. –– А ты говорила.
–– Что я говорила? –– ответила она с некоторой обидой.
–– Сама знаешь что! –– засмеялся Егор.
–– Так я разве думала, что она выживет? А смотреть, как мучается, сил не хватало.
–– Да я не в укор, Маша. Мало ли что бывает.
–– Ну а теперь-то что делать? Ведь отпустить собирался.
Егор виновато почесал в затылке.
–– Собирался, Маш, да передумал. Жалко мне ее. Веришь, об Дымке так не жалел. Как подумаю, что отпускать, аж настроение портится. Пускай живет, а?
–– Да пускай, мне-то что, но только ты Петьку не вразумишь.
–– Нынче он тихонький стал.
–– Аль припугнул уже?
–– Припугнул, –– сознался Егор и, видя, что на лице жены промелькнул испуг, поспешил успокоить ее: –– Да ничего не было, не бойся. Поговорили, и всё.
–– Поговорили! Он тебе и это припомнит!
–– А наплевать! Вякнет, я тоже молчать не буду. Не хватало еще Петьку бояться!
Петьку Егор действительно не боялся, а вот с председателем выходило нескладно. Пообещал человеку, что не сегодня-завтра отпустит волчицу, а теперь от ворот поворот. Придется зайти, поговорить. Председатель, конечно, удивится, потому что думает, что волчица давно уже в лесу, а оказывается «висело мочало, начинай всё сначала». А что делать? Так и нужно сказать: извини, Степаныч, не выгорело дело, и ты уж войди в положение. Нынче же надо зайти, неудобно будет, если председатель узнает обо всем от других.
Волчица поправлялась быстро. Аппетит у нее после болезни был всё равно как после Великого поста, только давай, и Егор замучился с мясом: хоть  снова берись за ружье, потому что ходить по скотным дворам и просить –– узнают зачем, пойдут разговоры, а там всполошится район, приедет  инспектор, увидит волчицу, потребует застрелить, или штрафом обложит, –– у них это скоро.
Но пока всё было тихо, а с мясом неожиданно помог Гошка. От него-то чего скрывать, что в доме волчица, Гошка о чем бы ни знал, помалкивает. И вот теперь не проходило недели, чтобы кузнец не принес чего-нибудь –– то требухи, а то просто костей. Где он всё это брал, Егор не допытывался. Приносит –– и хорошо.
–– Будешь так есть, по миру пойду, –– говорил он волчице. –– Сейчас-то  куда ни шло, а обрастешь жирком, снова на паек переведу, не обижайся.
Но шутки шутками, а всё же однажды Егор решил попотчевать волчицу постным. И от коровы, и от овцы оставались отходы, и он, намешав в коровье пойло картошки и муки и добавив немного мяса, дал попробовать волчице. Будет есть, так будет, а заартачится –– тут ничего не поделаешь. Но волчица без всяких понуканий съела всё.
–– Умница моя! –– возликовал Егор.
Дело было сделано действительно большое. Картошки в доме –– целый подпол, мука тоже есть, а бросить в пойло кусок-другой мяса –– от этого не разоришься. То же кило можно растянуть на две кормежки.
А потом пришел день, когда Егор перевел волчицу на ее законное место, в конуру. Чтобы Петька и в самом деле не повторил покушения, Егор перетащил конуру ближе к дому и огородил заборчиком.
–– Живи, –– сказал. –– Тут тебе и воздуху больше, и дела свои делать удобней. А то дома за тобой не наубираешься.
Наконец-то всё улеглось, успокоилось. Председателю Егор сказал, что волчица пока у него. Заболела, мол, а как поправится, тогда он ее и отпустит. «Да ну тебя, –– ответил председатель, –– надоел со своей волчицей. Делай ты с ней, что хочешь».
Петька притих и не показывался на глаза, а волчица жила в своей конуре. Егора она встречала ласково, но без суеты, не так, как бывало, Дымок, который чуть не с ног сбивал, а иной раз даже струйку пускал от радости. Этой суеты Егору и не надо было от волчицы, он был доволен и тем, что глаза ее не темнели, как раньше, когда она видела его, а светились желто, по-доброму. Лишь иногда он улавливал в ее взгляде какое-то пристальное внимание к себе, словно волчица чего-то ждала и знала, что Егор догадывается о ее тайном желании.
–– Ну чего уставилась? Давно не видала? –– грубовато говорил он, чувствовавший себя неловко от этой звериной пристальности.
Когда волчица смотрела на него так, ему казалось, что она и впрямь знает все его мысли и намерения. А что, думал, может, и знает? Волчице лет семь, наверное, половину жизни она уже прожила, а он по этим меркам совсем еще глупый, хотя и думает, что умнее ее. Был бы умнее, не попался бы в тот раз на ее удочку.
Но даже такие сравнения не задевали теперь Егора. Вспоминая, как бесился зимой, каким ударом по самолюбию была волчья засада, он лишь хмыкал и качал головой.


Глава 4

Да, время шло. Как всегда незаметно, пролетело лето, протянулась слякотная осень, и снова пришла зима. Пришла и принесла с собой новые неприятности.
Все в деревне теперь уже знали, что у Егора живет волчица, и никто не показывал недовольства. Выть волчица давно перестала, а кому какое дело, зачем ее держит Егор. Может, продать кому собирается.
Однако в последнее время Егор заметил перемену в настроении сельчан. Раньше, встречая его на улице, они приветливо здоровались, спрашивали, как жизнь, а теперь в их поведении появились непонятные сдержанность и настороженность. Женщины при виде Егора начинали шептаться, а мужики смотрели удивленно-недоверчиво, как будто знали о чем-то, но верили и не верили.
Поначалу Егор удивился такой перемене, а потом махнул рукой: что он, святой дух какой, чтобы обо всём догадываться? Если что знают, пускай скажут, а не говорят –– их дело. Особой дружбы у Егора ни с кем не водилось, он уж и не помнил, когда заходил в последний раз к кому-нибудь в гости. К матери только да к теще, а так всё в лесу да в лесу. Поговорить по душам он любил только с председателем либо с Гошкой, но к председателю заходил по крайней нужде, а с Гошкой много не наговоришься, молчит целыми днями.
Но Гошка-то и открыл Егору глаза.
С утра они делали полозья для саней. Подручного паренька в кузнице не было, он заболел, и Егору пришлось крутиться за двоих.  Гошка –– кузнец, ему главную работу делать, а уж ты успевай поворачиваться: то поднеси, там подержи, мех прокачай... Пока работали, Гошка по обыкновению молчал, а сели покурить, вдруг фыркнул:
–– Дарья моя от кого-то слыхала, будто ты в волка теперь оборачиваешься. Будто видали: бежал ты от бани на огород.
–– Это как же? –– оторопел Егор.
–– Я так и сказал ей: давай не трепли что попало.
Вот оно что, вот откуда ветер дует!
–– Кто же ее просветил?
–– А леший знает! Бабы, как пчелы: одна что разнюхает –– весь рой туда.
Егор не знал: то ли злиться, то ли смеяться. Сдурели! Петька, небось, наплел. Брякнул кому-нибудь –– и понеслось!
А на следующий день жена подлила масла в огонь. Пришла на обед, села за стол, а у самой ложка в руке дрожит.
–– Что ты? Знобит? –– тревожно спросил Егор.
–– Зазнобит тут! Наслушаешься, что про тебя говорят, не то станет!
Егор понял, в чем дело.
–– Насчет волка, поди? Так мне Гошка уже сказал.
–– Во-во! Вся деревня лясы точит, а тебе хоть бы что!
–– Больше слушай!
–– Что же мне, уши теперь заткнуть?
–– Ну поболтают да перестанут. Что ты, наших деревенских не знаешь?
–– Отпусти ты волчицу! –– взмолилась жена. –– Одни напасти от нее, никакого покоя. Себя не жалеешь, так обо мне хоть подумай, не жизнь, а одна нервотрепка.
–– Слабая она еще, Маш. Свои могут загрызть или какому охотнику подвернется. Весной отпущу. Январь ведь уже, всего ничего осталось.
Жена безнадежно махнула рукой.
Нелепый слух, неизвестно кем пущенный по деревне, не особенно затрагивал Егора. Разве что брала досада: взрослые люди, а, как дети, занимаются всякой ерундой. Но заинтересовало, почему говорят, что Егор-волк бегает по огороду? Почему бы ему не бегать по деревне, раз он оборотень? Что-то стояло за этим, какая-то реальность, но Егор не знал, с какого конца к ней подступиться.
Всё прояснилось, как всегда, неожиданно. Егор пошел кормить волчицу. Ночью сыпал снежок, покрывший ровным слоем утрамбованную тропинку, и, подойдя к конуре, он не поверил своим глазам: на тропинке, как нарисованный, отпечатывался свежий волчий след. Две одинаковые цепочки –– к конуре и обратно. Вот это да! Оборотень-то, оказывается, не сказка, вон какие печатки оставил, даром что нечистая сила!
Егор наклонился и стал рассматривать след. Он был крупным и глубоким, такой мог оставить только матерый волк, и Егор сразу понял, кто. Ах, дьявол серый!
Повернувшись к волчице, сказал: 
–– Ну ты и штучка! Устроилась! Кормят, поят, а теперь и мужики начали охаживать.
Волчица переступила лапами, и это было как знак нетерпения: чего, дескать, много говорить, давай корми. Егор перешагнул через заборчик и тут увидел, что весь снег перед конурой изрыт волчьими следами.
–– Повеселились, нечего сказать!
Он наполнил миску, волчица принялась за еду, а Егор сел на свой чурбак и закурил. Дела складывались, нарочно не придумаешь. Волчица живет в конуре, и к ней из лесу ходит волк! И, видать, кому-то попался на глаза, а отсюда всё и пошло, все эти разговоры про оборотня –– кто может поверить, что волк бегает не за добычей, а к волчице? Скорее поверят в оборотня. А кто им был на самом деле, Егор знал на все сто процентов –– конечно, тот самый, которого он выследил на болоте. Волки выбирают друг друга надолго, иногда на всю жизнь, вот и этот на всю жизнь выбрал. Год уже, как волчица живет здесь, а он всё не забыл. И надо же какой: знает, что по краешку ходит, а ходит. Подобралась парочка: один другому не уступят.
Было чем удивить жену.
–– А ведь бабы не врут, –– вернувшись, сказал он. –– Оборотень и впрямь завелся. Пошли,  покажу.
Привел к конуре.
–– Видела?
–– Кто же это, Егор? –– побледнела жена. –– Лапищи-то какие!
–– Волк, кто, –– ответил Егор и кивнул на волчицу. –– Ухажер вон ее.
–– Да ты что из меня дурочку делаешь!
–– Говорю тебе: волк. Сама, что ли, не видишь?
–– Лапищи-то, лапищи... –– жена оторопело разглядывала следы.
–– Во, во.  Я этого дьявола на болоте засёк. Веришь, с теленка!
–– Значит, теперь жди волчат?
––  И пусть.
–– Да ты угорел!
–– Может, еще ничего не будет. Год-то для волчицы какой был: два раза на том свете побывала.
Но предположения Егора не оправдались, и скоро он заметил, что волчица в тяжести. Она теперь больше лежала и стала много есть. Если раньше ей хватало одной миски, то в последние дни Егор не успевал кормить. Она жадно съедала всё и настойчивым поскуливанием просила добавки.
–– Ешь милая, ешь, –– говорил он.
А через две недели уже всякий, кто взглянул бы на волчицу, мог сказать, что она ждет волчат. Она заметно погрузнела, и весь ее облик стал добрее и мягче.
Сельчане вновь переменились к Егору. Оборотень интересовал их своей таинственностью и жутью, но действительность оказалась куда интересней. Надо же: волк приходит к волчице в деревню, как будто в лесу волчиц не хватает! Об этом судили на разные лады, одни говорили, что волк прибегал по родственным делам, потому что это, наверное, сын волчицы; другие считали, что это ее полюбовник. Теща регулярно оповещала Егора.
Однако его занимало другое: как поведет себя волк? По всем законам он должен был держаться теперь поблизости, и это тревожило. Пусть держится, где хочет, а вот что он жрать будет? Наверняка начнет по дворам шарить, и тогда все шишки на Егора посыплются. Скажут: заварил кашу, давай и расхлебывай. А как ее расхлебаешь? Разве что выведать, где окопался, турнуть?
Ничего другого не оставалось, и в субботу с вечера Егор приготовил лыжи, набил патронташ патронами и впервые за весь год осмотрел и вычистил ружье. Жена, увидев его приготовления, открыла рот.
–– Ты никак на охоту, Егор?!
–– Сразу уж и на охоту. Пойду проветрюсь, а то уж закис.
–– Проветрюсь! А ружье-то зачем?
–– Так в лес же собрался, мало ли что?
Егор видел, что жена не очень-то верит, но рассказывать о своей выдумке не стал. Заикнись, что собрался волка пугнуть, жена скажет: ну вот, опять за свое взялся, и снова начнутся упреки. Лучше уж всё потихоньку сделать.
Искать без разведки одного-единственного волка, когда кругом лес, –– дохлое дело, но Егор рассудил, что необязательно обшаривать всю округу. Волка видели возле бани, вот с этой стороны и надо начать. Места эти волку знакомы: здесь гнал Дымка на засаду, здесь, может быть, дожидался волчицу, когда она приходила под окна Егора. Где-нибудь поблизости волк мог обосноваться и сейчас.
И чутье не обмануло Егора: стоило ему немного отойти от бани, как он наткнулся на волчьи следы. Они вели через луг к лесу, и Егор пошел по ним, чувствуя, как в нем просыпается охотничий азарт: словно только вчера вернулся из леса и вот идет снова. Похрустывал под лыжами сухой февральский снег, морозный ветерок знакомо обжигал лицо, и Егору казалось, что он идет по следу не одного волка, а всей болотной стаи, что волчица не сидит сейчас на цепи, а где-нибудь на лёжке ждет наступления ночи, и встреча с ней еще впереди.
След вел всё глубже и глубже в лес, идти по нему дальше было пустой тратой времени, и Егор решил сделать то, что делают все охотники, когда хотят узнать, там ли зверь, где они думают, или уже давно ушел. Для этого следовало обрезать круг, то есть, взяв вправо или влево от следа, описать большую окружность и определить, пересек ее след зверя или остался внутри. Пересек –– начинай всё сначала, увеличивай окружность, нет –– зверь находится в круге.
Нелегкое это дело идти по целине и двадцать и тридцать километров, смотря по тому, как далеко ушел зверь, но Егор надеялся, что его расчеты верны, и волк не станет забираться в самую глушь.
Всё же круг получился немалым. Когда Егор вернулся на то место, откуда начал, солнце заметно передвинулось по небу. Теперь перекур, и по новой ––  смотреть, где волчара зашел за лыжню.
Убедившись, что волчий след нигде не вышел за окружность, что волк был внутри, Его приготовился нагнать на него страху. Достав из-за спины ружье, он двинулся внутрь круга и начал палить в белый свет как в копеечку. Знал, что людей в лесу нет, но всё равно стрелял поверху, и картечь, смачно срезая ветки, усиливала производимый шум. Никакой волк не мог устоять под таким напором, и, расстреляв весь патронташ, Егор посчитал дело сделанным. Пусть этот умник катится теперь куда подальше, а попробует сунуться, попугаем и посильнее.

Глава 5

Волчица дохаживала последние дни, и Егор, готовясь к прибавлению семейства, заново перестелил в конуре и законопатил кое-где рассохшиеся доски. Затыкая щели паклей, он посмеивался над собой: в логове волчата лежат вообще на голой земле, и льет на них, и дует, а он им тут курорт устраивает. Но эта самокритика не мешала Егору делать лишнее с точки зрения природы дело. Как там в природе –– это забота волков, а мы по-своему сделаем.
Откуда у него появилось желание обустраивать еще не появившихся волчат, Егор и сам не знал и удивлялся этому неожиданно возникшему чувству. Никогда такого не было. Вон Дымок: со щенка рос в конуре, и даже в голову не приходило что-то там сделать, а тут и постельку мягкую стелешь, и щелки затыкаешь.
Волчица наблюдала за стараниями Егора с терпеливым спокойствием, хотя Егор видел, что вся эта возня вокруг нее не очень ей по душе. Она и раньше редко вылезала из конуры, а теперь и вовсе целыми днями лежала, и выбиралась только тогда, когда приходил Егор. Она начала линять, клочья шерсти свисали с ее боков, и Егор выщипывал их и почесывал линялые места. Линька у кого хочешь, вызывает зуд, Егор помнил, как у самого чесалось лицо, когда сходила старая отмороженная кожа.
В эти дни и случилось то, чего он никак не ожидал и что затронуло в нем самые глубокие струны, –– волчица вдруг ткнулась холодным носом Егору в ладонь и лизнула ее.
Егор ожидал чего угодно, но только не этого! Волчья благодарность так растрогала его, что он без всякой опаски обхватил руками шею волчицы и прижался лбом к ее лбу.
–– Моя ты хорошая! Ах, моя милая! –– приговаривал и терся лбом о лоб волчицы, ощущая на нем прикрытую редкой шерстью вмятину от пули. Эту пулю выпустил он сам, потому что жаждал убить волчицу, а еще раньше забрал у нее волчат, и хотя не убил их, это сделали за него другие, но он с чистым сердцем получил свои полторы тысячи.
И вот волчица простила ему всё. Человек не простил бы, а дикий зверь простил. Ах ты, зверь, зверь! Ведь даже не знаешь, что всю душу перевернула. Или знаешь? Да кто же тебя разберет, всё молчишь да молчишь, только смотришь.
Наверно, Егор еще долго бы объяснялся с волчицей, но помешала жена. Когда она подошла –– Егор не заметил, почувствовал только, что волчица хочет освободиться от него. Он разжал руки, и волчица юркнула в конуру; и лишь тут Егор увидел жену. Она стояла возле заборчика и ошеломленно  смотрела на него.
–– Да ты и впрямь оборотень, Егор!
–– Конечно! –– весело отозвался он. –– Хочешь, и тебя научу?
–– Не хочу. Председатель тебя на крыльце дожидается.
–– Что он с утра пораньше? Может, в кузнице чего понадобилось?
Но Егор не угадал. Коротко поздоровавшись, тот сказал:
–– Как-то прознали в районе, что держишь волчицу. Вчера звонили, спрашивают, кто разрешил держать волка в деревне.
–– А им-то что! –– огрызнулся Егор. –– Что она, по деревне бегает или укусила кого? На цепи сидит.
–– На цепи или не на цепи –– не разрешается. Я и сам про это не знал. Так что не доводи дело до скандала, отпускай волчицу.
–– Да не могу я ее отпустить, Степаныч! На сносях она.
–– На каких еще сносях? –– удивился председатель.
–– На обыкновенных, брюхата. Не сегодня-завтра волчат принесет.
–– Чудеса! Сидит в конуре, и вдруг волчата. Это кто ж ее огулял, кобель деревенский, что ли?
Пришла очередь удивиться Егору.
–– Ты будто ничего не знаешь?
–– Да что знать-то?
Егор понял, что слухи, связанные с ним и волчицей, обошли председателя стороной. Пришлось вводить его в подробности.
–– Да, неловко выходит, –– согласился председатель. –– Хоть и волк, а жалко. Но что-то делать надо, Егор. Нельзя  дальше так оставлять.
–– Так и не буду. Ощенится, и отпущу.
–– А волчат куда?
–– Тоже в лес. Снесу в старое логово, а там волчица сама разберется.
Председатель усмехнулся.
–– Ладно, что с тобой сделаешь. Позвонят еще, как-нибудь отговорюсь, но ты волокиту не разводи. Некогда мне волчицами заниматься, посевная на носу.
Волчица родила ночью. Голые и слепые, волчата ничем не отличались от собачат, и, пересчитав их, Егор только развел руками: опять принесла пятерых. Как на счетах считает! Он хотел накормить волчицу, но она не притронулась к еде, зато жадно выхлебала две миски воды.
–– Устала, милая, –– сказал Егор, –– Ну полежи, потом накормлю.
Егор отошел от нее и задумался. Волчат у нее отбирать, значит снова ожесточать. Нет, ничего он не будет предпринимать! Пока в районе опять хватятся, много воды утечет.
Через неделю волчата проглянули, а потом начали всё быстрее и быстрее обрастать шерстью, и с каждым днем в них всё сильнее проглядывало волчье обличье. Большеголовые, с острыми ушками, они теперь мало походили на собак, а наметившийся продолговатый разрез глаз выдавал их окончательно.
Дочка каждый день просила Егора показать их, и Егор был не против, но жена протестовала.
–– У них, поди, блох полно!
–– Ну какие блохи, Маш? –– сердился Егор. –– Волчицу я вычесывал, откуда им взяться? Пусть Катя посмотрит.
–– Боюсь я, Егор. Ненормальная твоя волчица. Мимо идешь, а она так и зыркает.
Что правда, то правда. Егор давно заметил, что волчица недолюбливает жену. Но ведь и Маша тоже не жалует волчицу. Конечно, плохого ничего не делает, зла не нее не держит, но и ласкового слова не скажет. Ведь сколько они спорили насчет волчицы! А она всё понимает, чует, что Маша в душе против нее настроена.
Всё же Егор уговорил жену и как-то, собравшись кормить волчицу, взял с собой дочку. Волчица издали увидела их и вылезла из конуры. Волчатам тоже хотелось посмотреть, что творилось вокруг, но они еще боялись выползать наружу. Сгрудившись возле лаза, они с любопытством смотрели на Егора.
–– Ну что, покормим волчицу, Катя?
–– Покормим, –– ответила дочка, цепко держась за Егора.
–– А ты боишься ее?
–– Боюсь. Волки кусачие.
–– Это кто же тебе сказал?
–– Бабушка Шура.
–– А-а, –– протянул Егор.
Бабушка Шура была матерью жены, она чаще другой бабушки сидела с внучкой, и, укладывая ее спать, напевала: «Баю, баюшки, баю, не ложися на краю, придет серенький волчок и укусит за бочок». В детстве и Егора укладывали под эту колыбельную:
Егор наполнил миску, и волчица стала есть, а он присел рядом на корточки. Дочка по-прежнему держалась за него.
–– Не бойся, –– успокоил он. –– Этот волк не кусачий.
В это время у лаза произошла какая-то свалка, и из нее вывалился волчонок. Оказавшись на земле, он прижался к ней, озираясь и принюхиваясь и не решаясь стронуться с места. Волчица, бросив еду, метнулась к волчонку, взяла его пастью поперек тельца и скрылась в конуре. Повозившись там,  вновь вылезла и принялась доедать из миски.
Подождав, пока она насытится, Егор сказал дочке:
–– Давай погладим волчицу?
Но дочка замотала головой.
–– Она не укусит, Катюша, –– Егор протянул руку и погладил волчицу по голове. –– Видишь? Иди, не бойся.
Волчица смотрела на дочку без всякого интереса и, когда та всё же решилась дотронуться до нее, даже не повернула головы.
«Смотри какая, и Катю не признаёт!» –– подумал Егор. Он надеялся, что волчица отнесется к дочке ласковее, чем к его жене. «Ну и стерва ты всё-таки! –– посмотрел на волчицу, словно увидел впервые. –– И как тебя с таким характером волк терпел? Катя-то что тебе сделала? Могла бы и по-хорошему отнестись: ребенок ведь. Куда там, даже и бровью не ведет, мумия египетская».
От этого еще удивительнее казалась Егору привязанность волчицы к нему, от которого она столько натерпелась. Верно: откачал два раза, но первый-то раз себя же и поправлял. А потом? Случай с намордником хотя бы взять. Ведь до крови дошло, ведь как солдат на вошь, на него глядела, а сейчас никого и не надо, кроме него.
Чего греха таить: такая преданность тешила самолюбие Егора, но всё-таки было обидно за дочку и, уходя, он не сказал волчице обычных ласковых слов.
Дома получил нахлобучку от жены. Дочка, не успев открыть дверь, рассказала матери, как они гладили волчицу, и жена накинулась на Егора:
–– Додумался! А если бы та укусила?!
Егор, конечно, оправдывался, говорил жене, что зря она сочиняет страхи, но в душе ругал себя за лишнюю уверенность. И чего, действительно, сунулся? Собирался волчат показать, а свел всё на волчицу. А ведь она все-таки зверь, мало ли что в голову взбредет?


Глава 6

Но взбрело не волчице. В том, что вскорости навалилось как снежный ком, она была лишь невольной соучастницей, хотя весь сыр-бор и разгорелся вокруг нее. А поджёг этот бор тот, о ком Егор и думать уже перестал.
Волчатам перевалило на второй месяц, от молока они пока не отказывались, но в то же время ели всё, что Егор приносил волчице. И особенно любили кости. Их они и глодали, кости были игрушками, из-за них волчата устраивали такие стычки, что хоть разнимай.
С костей-то всё и началось.
Кому как не Егору было знать, чем он кормит волчицу, каким мясом и какими костями. Всё у него было на учете, всё распределено, а потому внезапная находка привела его в полное замешательство. Убирая однажды у конуры, Егор наткнулся на кость, которая попала сюда явно со стороны. В погребе у Егора оставались лишь коровьи мослы, принесенные Гошкой, а на траве валялась самая настоящая баранья лопатка, причем не завалящая, не недельная, а сахарно-белая, как будто барана зарезали только вчера.
Первой мыслью было, что это опять Петькины козни, но и волчица, и волчата были живы и невредимы, и, стало быть, Петька тут ни при чем. Но ведь кто-то принес эту кость, не могла она с неба свалиться!
Ясно, что не могла, и нечего ломать голову: кость принес волк. Значит, как ни пугал он его, волк был рядом. Пока волчата питались грудным молоком, он таился,  теперь пришел срок кормить мясом, вот он и начал.
Егор плюнул с досады и злости. Спокойной жизни пришел конец. Волк действует не по злу, а по природе, выводку нужно мясо, и весь тут сказ. И незачем гоняться по лесу за каким-нибудь зайцем, когда под боком деревенское стадо. Бери любую овцу, ешь сам и неси волчатам.
Забросив кость подальше, Егор ушел к сараю и сел там на дрова. Как же  отвадить волка? Караулить? Но ты его с одной стороны ждешь, а он с другой нагрянет. А то и вовсе не придет, учует.
Егор прикинул, когда мог прибежать волк. Вчера никакой кости не было, увидел бы сразу, значит, волк был сегодня. Стадо выгоняют рано, –– зарезал ярку, и никаких тебе хлопот. А мог и днем заскочить, –– на огороде до вечера никого, заходи и делай, что хочешь… Где, паразит, зарезал –– здесь или в каком другом месте? Если здесь, то вечером всё выяснится, когда стадо пригонят.
Но стадо пригнали, и никакого шума не было. Ни у кого ничего не пропало, колхозных коров и овец угнали на скотный двор, а своих хозяева разобрали по домам. «Стало быть, у соседей поживился, –– понял Егор. –– До них пять километров, но для волка это не крюк». Волчицу надо было отпускать и как можно скорее. Логово, небось, цело, вот и пусть устраивается с волчатами хотя бы на первое время. Волк их быстро разыщет, станут снова жить вместе, и всё образуется.
До воскресения, когда он отпустит волчицу, оставалось два дня.
Пятница выдалась жаркой и душной, в кузнице было, как в пекле, и Егор еле дождался обеда. А придя домой, не стал даже есть, выпил крынку холодного молока, бросил на пол полушубок и растянулся на нем. Жены дома не было, она еще с вечера сказала, что к ним на скотдвор приезжает ветеринар делать осмотр; дочку, как всегда, забрала бабушка. Егора никто не тревожил, можно за час отойти от кузнечной жары. Тянуло в сон, но Егор не давал ему воли: закроешь глаза и провалишься. Всё проспишь, а Гошка по своей доброте будет один вкалывать. Но и просто полежать не удалось. Хлопнула калитка, и за окном послышались мужские голоса. Егор поднялся, выглянул в окно. По дорожке к дому шли председатель и какой-то незнакомый мужик. У Егора ёкнуло сердце: видимо волк опять натворил делов!
В дверь постучали, потом начали шарить по ней, отыскивая скобу, –– со света в сенях было темно.
–– Свои все дома, –– сказал Егор, открывая.
–– Так и мы не чужие, –– ответил председатель. –– Можно к тебе?
–– А чего ж нельзя, проходите.
Егор усадил пришедших на лавку, а сам устроился на табуретке.
–– Мы по делу, Егор, –– сказал председатель. –– Вот товарищ из района приехал, он сейчас тебе всё объяснит.
Егор оглядел гостя: он был невысок, толст, в рубашке с расстегнутым воротом: должно быть, жара  донимала, лицо было в капельках пота.
–– В райсовет, товарищ Бирюков, –– начал он, положив на колени планшет, –– поступило заявление, в котором сообщается, что у вас в доме уже больше года содержится волчица. И не только она. –– Представитель власти сделал паузу, давая понять, что ему известно, кого еще, кроме волчицы, пригрел Егор. –– Я специально приехал, чтобы выяснить всё на месте. Как мне сказали, сигнал соответствует действительности, но я должен сам проверить факт.
–– А чего проверять? –– огрызнулся Егор. –– Живет волчица, И волчата живут. Ну и что? –– «Не утерпел, притащился!» –– подумал о толстом.
–– Как это что? –– возмутился представитель власти. –– Вы как будто не знаете, что у нас с волками повсеместно ведется борьба, что государство платит большие деньги за каждого убитого волка! А вы держите целую стаю! Хорошенькое дельце! Вы же охотник, товарищ Бирюков, неужели вам неизвестно, сколько мяса поедает в год один волк? Полторы тонны! И это мясо не только диких животных, но и домашних!
«Вот же дурак! –– фыркнул Егор. –– Полторы тонны! Где это он начитался?»
–– Чем вы волков своих кормите? –– вновь приступил райсоветчик.
–– Волчата еще молочники, а волчица всё ест.
–– И мясо?
–– И мясо.
–– А где вы берёте?
–– Да где придётся. Скотина, что ли, не дохнет?
–– Хотите сказать, что кормите только отходами, а сами никого не стреляете?
–– Не стреляю.
–– Хорошо, допустим. А для чего вам волчата? Сдадите в заготконтору?
Здесь бы Егору сказать: конечно я сдам; и, смотришь, всё сошло бы на тормозах, но какой-то черт подзуживал к противоречию, и он сказал:
–– Никуда сдавать не буду. Отпущу –– и всё.
Приезжий посмотрел на Егора с пристальным интересом, словно перед ним был человек не в своем уме.
–– Вот что, –– сказал он, чеканя слова. –– Отпустить волчью стаю вам никто не позволит. Волки должны быть уничтожены, и немедленно. Пока вы этого не сделаете, я от вас не уеду.
–– Да не уезжайте! –– вспылил Егор. ––Но убивать волков я не буду и никому не дам.
Кто знает, чем бы закончилась эта перепалка, но тут председатель, взглянув на ходики, словно бы спохватился:
–– Ба, время-то! Мне еще на скотный двор, там сегодня комиссия. Вот что, Егор, иди давай работай, но учти, разговор не закончен. Вечером зайдешь в правление.
Сказано было строго, так председатель никогда не говорил с Егором, и он понял, что всё делается для приезжего, а на самом деле председатель выручает его, а то хоть гони этого толстого из дому. Грозить начал: убить всё равно придется! Я тебе так убью, что ты побежишь без оглядки!
После работы, не заходя домой, Егор пошел в правление. Он ожидал, что приезжий будет там и опять начнет свою тягомотину, но того, к радости Егора, в правлении не оказалось. Председатель один сидел за столом, смотрел какие-то бумаги и щелкал на счетах.
–– Садись, –– сказал он Егору.
–– А где ж этот? –– спросил он.
–– Тебе что, скучно без него?
–– Век бы не видеть! Иду, а сам думаю: начнет снова давить, ей-богу, пошлю подальше. Надо же, сказанул: волк полторы тонны мяса съедает! А сам-то с чего жирное брюхо наел?
Председатель вздохнул.
–– Ох, Егор, Егор! Гляжу на тебя: на фронте бы самое твое место в штрафбате. Ну что ты, как танк, попёр на него?  Он же тебе сказал: по закону. А по закону он прав.
–– Ну и пусть прав, а убивать не дам.
–– Да ну тебя к черту! Чего ты как бык уперся? Чтоб завтра же ни волчицы, ни волчат не было! Я видел, что дело добром не кончится, сказал драгоценному гостю, чтоб ехал домой, не беспокоился, его поручение выполним. А теперь слушай, что дальше скажу. Веди их, куда хочешь, хоть в лес, хоть в болото, мне до вас дела нет.
Ночью Егор спал и не спал, а как только посветлело, сходил в погреб за мясом, захватил из сеней  мешок и пошел к волчице. Она встретила его, зевая и потягиваясь, за ней вылезли и волчата, заспанные и вялые, но, учуяв мясной запах, сразу оживились и потянулись к Егору носами.
–– Вот такие дела, ребятишки, –– сказал им Егор. –– Не дают нам двух дней, велели сегодня сматываться. Ешьте давайте, да пойдем.
Пока семейство, урча, насыщалось, Егор ходил взад-вперед около конуры и поглядывал по сторонам. Ему везде мерещился Петька. Не удержался-таки, живоглот, накляузничал. Председателю больше не стал, накатал прямо в район, думает, там медаль ему дадут! Небось уже встал, подглядывает.
Но Петькины окна были занавешены, печная труба не дымила –– спали. Вот и дрыхните! Встанете, а нас уже и след простыл.
Укладывать волчат в мешок при волчице Егор не стал. Кто ее знает, о чем подумает? Покажется, что забираю, начнет рваться, а шум ни к чему. Он отвел волчицу к плетню и там привязал. Но она уже почуяла что-то: пока Егор засовывал волчат в мешок, она дергала цепь и поскуливала.
–– Ладно, не сходи с ума, –– подошел он к ней. –– Все твои целы. –– Дал волчице понюхать мешок, и она вроде бы успокоилась.
Пока он шел по огороду, закинув за спину мешок с волчатами, а волчицу ведя на цепи, она шла понуро, без интереса, но едва за калиткой открылись луг и лес, сразу переменилась. От понурости не осталось и помину, тело волчицы напряглось, и она так натянула цепь, что чуть не вырвала ее из рук Егора. В эти минуты она ничем не напоминала то существо, которое жило в конуре. Там она была словно пришибленная, так что порой и смотреть было жалко, она даже ростом казалась меньше, а здесь движения приобрели упругость, нос жадно вдыхал запахи трав, уши ловили звуки близкого леса.
Прошли мимо бани, Егору отчетливо представилось, как он сидел здесь и вдруг увидел, что волк гонит Дымка. И как выскочила из кустов волчица, и как он, заорав, побежал на волков с веником.
Натянув цепь, волчица неотрывно глядела вдаль, за луг, за которым шумел и покачивался лес. Во взгляде ее не было ничего, кроме страстной устремленности к этому лесу, и Егор почувствовал ревнивый укол. Равнодушие к нему волчицы показалось несправедливым, обидным. Возился с ней, чего только не вытерпел, кормил и поил,  а она враз всё забыла. Отпусти сейчас цепь –– рванет и не оглянется. Разве что про волчат вспомнит.
А что? –– вдруг подумал. Чего он ведет ее? Ведь всё равно отпускать; снимай цепь, и пусть бежит.
–– Ну-ка, постой! –– сказал он. –– Положил мешок с волчатами на землю и расстегнул волчице ошейник. –– В лес захотела? Дуй!
Сначала волчица даже не поняла, что ее освободили. Цепь с ошейником уже валялась на земле, а она всё еще стояла. Но это длилось только миг, а затем волчица, низко пригнувшись, будто вынюхивая какой-то след, стремительно рванулась к лесу. Думая, что она вот-вот остановится, обернется, Егор смотрел, как волчица пересекала луг и мелькнула в кустах. Но и луг и кусты остались позади, волчица показалась возле леса, и он поглотил ее; лишь разошлись и снова сомкнулись низкие ветки, обозначив место, где она пробежала.
Такого номера Егор от нее не ожидал. Неужто смылась? Ладно –– он, а волчата? И про них позабыла? Да кто же она после этого?!
Однако, подумав, он пришел к мысли, что волчица сдурела от радости,  побегает и вернется. Волк, небось, где-нибудь рядом, может, встретятся да и обговорят всё. А заодно и помилуются, а то всё тайком да тайком.
Егор сел возле мешка и стал ждать. Волчата копошились в мешке, но он не стал их развязывать –– не хватало, чтобы и эти разбежались, потом не соберешь.
А если она не вернется? –– опять появилось сомнение. –– Бросают же волки выводок, когда найдешь логово. Может, и сейчас решила, что лучше унести ноги. Ну и черт с ней тогда! Отнесет волчат, и его дело сделано, он им не нянька.
День набирал силу и обещал быть таким же душным и жарким, как вчера. Солнце припекало всё сильнее, волчицы не было, и Егор, разозлившись, поднял с земли мешок. Пройдя опушкой, он свернул в нужном направлении, и тут из кустов, как тень, бесшумно выскользнула волчица. Бока ее так и ходили, язык вывалился наружу. Подбежав к Егору, она, точно собака, ткнулась мордой ему в колени.
–– Набегалась! –– разом забыл свою злость Егор. –– Где тебя черти носили?
Волчица глядела умильно и потянулась носом к мешку.
–– Здесь они, здесь. Я-то не брошу, это вот ты дала стрекача.–– Душевное равновесие снова вернулось к Егору, обидная мысль, что он так и остался для волчицы чужим, улетучилась, и он зашагал легко и споро, поглядывая на волчицу, которая то трусила сбоку, то забегала вперед и, останавливаясь, оборачивала к нему морду.
–– Иди, иди, –– говорил ей Егор, и волчица послушно бежала дальше.
В лесу пахло багульником, среди папоротников стали попадаться муравейники, и Егору захотелось муравьиного сока. Он сломал прутик, зубами очистил его от кожицы и пошел к муравейнику, но волчица подняла шерсть на загривке и зарычала.
–– Ты чего? –– остановился он, поглядев по сторонам: волчица просто так не зарычит, видно, что-то учуяла.
Шагах в трех, как раз на пути к муравейнику, лежала куча хвороста, и, проследив за взглядом волчицы, Егор увидел змею. Свернувшись в клубок, на хворосте грелась серо-черная гадюка. Она была почти неотличима от толстых почерневших веток, и Егор подивился зоркости волчьего взгляда. Конечно, змея ничего бы не сделала ему, он обошел бы хворост стороной, но всё равно был благодарен волчице за предупреждение.
–– Ах ты моя охранительница! –– сказал ей ласково. –– Ладно, пойдем, а то там волчата упрели в мешке.
Логово пустовало. Да и кому оно было нужно здесь –– ни лиса, ни барсук не полезут в такую сырость. Одни волки любят болото. Егор скинул с плеча мешок, развязал его, и волчата, жмурясь от солнца, вылезли наружу. Волчица тотчас стала облизывать их и обнюхивать, а они тянулись к ее сосцам и в конце концов завалили ее.
–– А я покурю, ––  Егор сел в сторонке.
Неподалеку качнулась ветка, выглянул волк из кустов и сразу же скрылся. Это произошло так быстро, что даже волчица ничего не заметила. «Все теперь в сборе, –– понял Егор. –– Волк-то, конечно, свиделся с ней, то-то она прибежала, как очумелая. Значит, и шел за нами».
Волчата с опаской, но настырно обследовали островок, хотя им было всё равно, где жить, была бы мать под боком; и скоро уже вовсю бегали и катались по траве, чувствуя себя в полной безопасности под надзором Егора и волчицы.
Вдали громыхнуло, воздушная волна покатилась над болотом.
–– Гроза будет, –– сказал Егор и поманил волчицу: –– Давай посидим? Да пойду, а то Гошка один там остался. А вы живите. Мужик у тебя толковый, а о тебе и говорить нечего. Проживете. А захочешь прийти –– приходи, всегда приму. –– Он погладил волчицу по голове и прижался к ней щекой. Грусть переполняла сердце, словно расставался не с волком, а с родным человеком. Уйдет сейчас, и, кто знает, свидятся ли... –– Живите, –– повторил он.
Когда, отойдя, оглянулся, возле волчицы уже был волк. Егор махнул им рукой, а когда еще раз оглянулся, не увидел за деревьями никого.


Часть третья – СМЕРТЬ

Глава 1

Летние ночи подступили незаметно. В лунном свете растворялись сумерки, и синяя темнота, постепенно густея, соединяла небо и землю. Не за горами был сенокос, и, набираясь сил, люди ложились спать пораньше. Готовился к сенокосу и Егор.
Косовица –– дело общее, мирское, на это время всех, кого только можно, отряжали косить. Людей снимали отовсюду, и даже в кузнице оставался один только Гошка.
Как и все, Егор укладывался спозаранку и засыпал по своему обыкновению быстро, но в одну из ночей внезапно проснулся, словно его толкнули. Стараясь не потревожить жену, спустил ноги на пол, прислушался. В избе было темно, лишь лунная дорожка тянулась наискосок от окна к печке. В форточку дул прохладный ночной ветерок, занавеска колыхалась, и у Егора вдруг перехватило дух: а если волчица? Если сердцем почуяла, как хочет он встречи с ней?
В один миг он оказался у окна. Боясь дышать, потянул в сторону занавеску. Еще секунда –– и на него в упор глянут зеленые волчьи глаза!
Но за окном никого не было.
Егор вытер вспотевший от напряжения лоб и присел на лавку. Справа, в простенке, оглушительно –– словно они висели не в избе, а над всем миром и отмеряли его время, тикали ходики, и, слушая это всезаглушающее тиканье, Егор понял, что идет самый глухой час ночи. Нашарил на столе коробок, зажег спичку. Было начало третьего, спать бы да спать, но сон пропал, как будто и не было. За перегородкой, в другой комнате, зашевелилась во сне дочка, и Егор пошел туда, постоял возле кровати, дожидаясь, пока девочка успокоится, поправил ей одеяло и снова вернулся к окну, не зная, что делать дальше. Ложиться? Всё равно не уснешь, будешь только ворочаться с боку на бок. Набросив на плечи полушубок и прихватив табак, он вышел на крыльцо.
Короткая летняя ночь шла на убыль, небо над верхушками деревьев посерело, а в кустах уже попискивали ранние птахи. От реки тянуло сыростью, которую перебивали запахи августовских созревших трав. Со сна на ночном свежачке Егору было зябко, и он поплотней запахнул полушубок.
Закурил.
Обычно, когда что-то тревожило или раздражало и злило, табак быстро успокаивал Егора –– две-три затяжки, и как валерьянки глотнул. Но сейчас не подействовало. С чего он решил, что волчица? Так она и придет, разбежалась!  Егор бросил окурок в кадку с дождевой водой и хотел уже идти в дом, но тут же подумал: а вдруг она дожидается на огороде?
Торопливо спустился с крыльца, завернул за угол, уверенный, что вот-вот навстречу ему выскочит из картофельной ботвы волчица. Эх, глупая! И чего испугалась? Домой же пришла!
Так, бормоча под нос разные слова и ругая волчицу за излишнюю осторожность, дошел до калитки. Волчицы не было, но это не обескуражило Егора: наверное, ждет у бани.
За калиткой, где деревья подступали к самому дому, было темнее, чем на огороде, тропинка терялась среди густой тени, но Егор знал каждый ее извив и шел, не сбавляя шага, охваченный нетерпеливой радостью, словно спешил на тайную и сладостную встречу.
У бани он постоял, прислушиваясь и приглядываясь, потом сел на приступок. Руки по привычке потянулась в карман за табаком, но он спохватился и не стал закуривать, боясь отпугнуть волчицу вспышкой и дымом.
Лес был рядом, его близкое дыхание волновало, тени деревьев радовали и пугали. Стараясь утихомирить громко бьющееся сердце, Егор всматривался в темноту, готовый в любой момент увидеть среди кустов волчицу или уловить зеленоватый блеск немигающих волчьих глаз. И хотя по-прежнему ничто не выдавало присутствия вблизи волчицы, Егор не торопился. Замерев, не чувствуя голыми ногами холода росы, он ждал. Небось, смотрит сейчас, глаз не сводит, а подойти духу не хватает. Ничего, подойдет. Раз пришла, значит, потянуло, не вынесло сердечко.
Но время шло, светлело все быстрее, а волчица так и не показывалась. Егор порядком продрог, а радостное возбуждение сменилось досадой и обидой на волчицу. И чего прячется? Видит же, что он тут сидит. 
А между тем деревня просыпалась. Тут и там запели петухи, заскрипели ворота и двери. Вереницей потянулись к полям грачи. Как метелки овса, заколосились над пашнями лучи восходящего солнца, и Егор понял, что ждать больше нечего. Но и возвращаясь в избу, он то и дело оглядывался и всё верил, что волчица догонит его! А когда и этого не случилось, сомнения вновь овладели им. Неужели волчица не приходила? Но ведь с чего-то же он проснулся? Всегда спит как убитый, а тут вскочил...
У кадки с водой остановился сполоснуть ноги, и только тут догадался проверить следы.
Следов не было.
Да что же он, спятил, что ли? Всю ночь бегал, как оглашенный, а чего бегал? Не было волчицы, не приходила. Это он раскудахтался: соскучилась, проведать пришла, а ей –– наплевать сто раз. Вырвалась –– и катись ты! Что она здесь –– жила? Да не жила, а на цепи сидела!
Косить собирались не сегодня-завтра, и, чтобы не пороть горячку в самый последний момент, Егор на досуге подремонтировал грабли и отбил косы, а жена наварила квасу и собрала запас на неделю. Так уж повелось: сколько косили, столько и жили в пустошах, как цыгане в таборе.
Словом, всё было сделано-переделано, а в назначенный день, чуть взошло солнце, вся деревня, как большое войско, снялась с места и ушла в пустоши. Участки для бригад были намечены загодя, никаких проволочек потому не было, и, по росе еще, начали. Косили до обеда, а потом, перед самой жарой, поели, попили и разбрелись, кто куда –– в шалаши,  под телеги, а кто и под куст, –– отдохнуть.
Под куст лег и Егор. Здоровая усталость сморила его за полминуты, так что, пока другие только устраивались, он уже сладко сопел, обдуваемый ветерком и горьковатым запахом срезанных косами молочаев. Сколько спал –– не известно, проснулся оттого, что кто-то звал его по имени. Открыл глаза и увидел склонившегося над ним председателя. Это Егора удивило: председатель сегодня не собирался на покос,  держали в деревне другие дела.
–– Большая беда, Егор. Волки на стадо напали, четырнадцать овец положили, сволочи!
 Весь сон слетел с Егора. Четырнадцать! Такого еще не бывало.
–– Собирайся, поедем. Ты человек опытный, на месте покумекаешь, что да как.
И только теперь Егор увидел в стороне председателева жеребца, запряженного в двухколесные дрожки.
До Чёртова, давно заброшенного, местами заболоченного луга, где из года в год пасли колхозное стадо, по прямой было километра три, по дороге же набиралось раза в два больше, и у Егора было время, чтобы подумать. Еще не зная подробностей волчьего нападения, он о многом догадывался –– и о том, что за волки могли напасть, и о том, почему зарезали столько овец.
Не доезжая до Чёртова, услышали блеяние взбудораженного стада, а когда сошли с дрожек, Егору показалось, что мертвыми овцами завален весь луг. Они лежали повсюду, и не верилось, что их только четырнадцать, а не тридцать или пятьдесят. Но председатель ничего не преуменьшил, просто овцы, спасаясь от волков, кидались в разные стороны и теперь лежали там, где их настигли звери.
Переходя от одной туши к другой, Егор везде видел одну и ту же картину: шеи у всех овец были располосованы так, словно по ним прошла коса, а не звериные зубы. Егор не раз видел этот страшный волчий укус. Опытный, матерый волк за один мах разрывает до кишок бок лосю, а тут какая-то овца...
–– С ума посходили, сволочи! Скольких положили, а хоть бы одну сожрали, –– со злостью сказал председатель.
Но Егор уже видел: волки не охотились –– молодых учили.  Четырнадцать овец –– это еще хорошо, бывает, кладут и больше. И не жрут при этом. Навалят, как на бойне, а ты потом как хочешь, так и разбирайся. Сегодня был тот самый случай. А кто разбойничал –– Егору не надо и объяснять: волчица со своими. Другой стаи в округе нет; и, хотя соседняя деревня стояла ближе к болоту, волки не стали следить у своих соседей, пришли сюда.
Он с беспокойством ждал, что председатель вот-вот спросит: а не твои ли это волки, Егор? Пришлось бы отвечать по правде, потому что врать Егор не любил. Но и выкладывать всё по совести не хотелось. Он не собирался брать волчицу под защиту –– чего защищать, когда наломала дров, однако выдавать ее с головой язык не поворачивался. Поэтому искренне обрадовался, увидев подходившего к ним пастуха, –– неприятный разговор с председателем на время отдалялся.
Пастух, старик лет под семьдесят, весь изломанный многолетней тяжелой работой, видно, чувствовал себя виноватым во всем и смотрел так жалобно, что председатель не выдержал:
–– Да не смотри ты так, дед Иван! Ты-то причём? Расскажи лучше, как дело было.
Пастух, убедившись, что наказание ему не грозит, стал рассказывать. Выходило, что он сидел и плел из прутьев корзину. Стадо паслось, и всё было спокойно. Потом из кустов вдруг выскочили волки и набросились на овец. Пастух сначала растерялся, потом побежал в шалаш за ружьем, но пока добежал на своих колченогих ногах, пока доставал патроны, волки уже разорвали овец. Он стал стрелять –– не по волкам, потому что боялся попасть в скотину, а поверху; волки исчезли. По словам старика, волков было так много, что он не успел сосчитать их. А потом на выстрелы прибежал подпасок, который лакомился тут близко малиной, и старик велел ему что есть духу мчаться в деревню, а сам стал собирать разбежавшееся стадо.
–– А собака? –– спросил председатель. –– Неужели ничего не учуяла?
–– Кутька-то? Нет, ничего. Со мной рядом лежал, а когда волки выскочили, он хвост поджала, и деру.
–– Откуда волки выскочили? –– спросил Егор.
–– Да вон оттоль, –– показал старик на кусты, и Егору стало ясно, почему Кутька не учуял стаю: волки, как всегда, подобрались против ветра.
–– Ладно, дед Иван, иди, –– сказал председатель. –– Я конюху велел, приедут за овцами.
Старик, переваливаясь, как утка, из стороны в сторону, пошел к шалашу, а председатель, достав папиросу и прикурив, повернулся к Егору:
–– Видал, какие дела? Полтонны, считай, мяса наворотили, а хоть бы чем попользовались!
–– Не для еды они резали, Степаныч. Молодых учили.
–– Ну да? –– не поверил председатель.
–– Смотри, как было: подошли вон оттуда, чтобы ветер в морду бил, сами всё чуют, а их –– никто. Постояли, посмотрели, видят, дед Иван сидит, ружья нет, ну и кинулись. Сначала матерые, это уж точно. Двух-трех овец завалили, а там волченятам голос подали. Те только и ждали. Ну и пошла резня.
–– Нынче же Семену накажу, чтобы к облаве готовился. А то и охотники есть, а волки что хотят, то и делают.
Семен Баскаков, или просто Баскак, был бригадиром охотников. Мужик еще не старый, он, как и Егор когда-то, спал и видел одну только охоту, но до полного марьяжа ему не хватало характера. Семена подводили азарт и нетерпеливость, а с ними на волчьей охоте мало чего добьешься. Знал об этом и председатель, поэтому Егор уже предвидел для себя неприятности в будущем.


Глава 2

Дни шли, лето кончилось, жизнь текла неторопливо и привычно. Пока не было дождей, выкопали картошку, просушили и ссыпали в подпол. Подходило время рубить и квасить капусту. Егор приготовил кадку и съездил в район за солью. Среди повседневных забот он всё-таки помнил о том, что будет охота на стаю волчицы, а значит придут и к Егору, попросят помочь. Он не хотел этого делать. Волков не жалел и не защищал, потраву овец защищать было нельзя, но –– волчица! За ней ни за что он не станет охотиться. Пусть что хотят, то и думают!
Однако такими рассуждениями Егор успокаивал себя больше для видимости, потому что была одна закавыка, которая могла повернуть всё сикось-накось. И закавыка эта состояла в том, кто попросит. Если свои братья-охотники –– он откажет и глазом не моргнет, знает, как отговориться. А если председатель? Тут Егора ждало поражение. Председателю он отказать не мог. Ни по правде дела, ни по той правде, с какой председатель всегда относился к Егору, и ни по той, с какой сам Егор относился к председателю. Здесь выбора не было, и Егор, как мальчишка, которого застали в чужом огороде и которого дома ждало драньё, утешался тем, что до вечера еще далеко, гуляй, пока гуляется, а там –– будь, что будет.
И еще одно занимало Егора: он давно хотел наведаться на болото, узнать, живут ли волки в старом логове или нет? Теперь самое время было сходить, посмотреть, да и сказать волчице, если она еще там, что дура она распоследняя. Додумалась: чуть не полстада уложила! Теперь пусть пеняет на себя. До зимы еще доживет, а зимой как хочет, так пусть и выкручивается.
Чтобы ничем не занимать ближайший выходной, Егор на неделе переделал все дела по хозяйству и в воскресенье утром собрался. Корзину с собой прихватил  –– грибов наберет. Говоря по правде, он не думал, что волки остались на прежнем месте, и всё же –– а вдруг? Вдруг волчица взяла да и сделала по-своему. Разве мало чего она делала не так, как другие волки?
Но добравшись до логова, Егор с одного взгляда определил: пусто, ушли. И хотя так и должно было быть, настроение испортилось и взяла досада на волчицу. Такая же, как и все! И чего не жилось? Лучше-то где устроишься?
Место, что и говорить, было хорошее, а за то время, что волчица жила в деревне, стало еще лучше. Лозняк вокруг островка разросся и стал выше Егора, голый песчаный склон покрылся сочной болотной травой, да и вообще всё болото зарастало не по дням, а по часам ольховой и березовой молодью, скрывавшей любые приметы и следы.
Егор походил по островку, заглянул туда и сюда. Везде было запустение. Никто так и не занял логово, и яма между корнями, не углубляемая ничьими стараниями, разрушалась дождями и заносилась лесным мусором. Егор присел возле ямы. Вспомнил, как до последней минуты надеялся встретить волчицу, и усмехнулся. Чего захотел!
Прошлый опыт показывал, что волки не сделают новую нору рядом со старой, –– нет, уберутся подальше, но только туда, где нет чужаков –– те ни за что не пустят к себе, до драки дойдет, а не пустят. Так что волчица где-нибудь здесь, на болоте.
Придя к такому выводу, Егор повеселел. Он и сам не заметил как, но с некоторых пор болото стало для него таким же родным и привычным, как луг возле дома или огород, где он чувствовал себя хозяином в любое время. И то, что волчица, хотя и ушла с насиженного места, но по-прежнему жила где-то здесь, –– одно это доставляло Егору простую, но сильную радость. Даже не ведая, в какую сторону и далеко ль подалась волчица, он ощущал ее присутствие, как ощущал в деревне присутствие каждого ее жителя, пусть и не видясь с ним по неделе, но зная, что оба они живут в одном миру. Точно так же он думал сейчас о волчице, и вдруг пришло в голову: а не попробовать ли приманить ее? Вабить-то, поди, не разучился, подзабыл немного, это верно, вот и вспомни. Ведь ловко, бывало, дурачил волков, редкий зверь не обманывался.
Желание увидеть волчицу так захватило Егора, что он даже и не подумал о том, что вся эта затея –– дурость, не больше. Как тут приманивать, когда волчица была неизвестно где? Но разве не сказано, что охота пуще неволи? Прикрыв рот сложенными в горсть ладонями, Егор завыл. Заунывный вой покатился над болотом, и Егор тут же убедился, что получается не хуже, чем раньше: кто-то, доселе невидимый и неслышимый, сорвался неподалеку с места и пошел ломиться сквозь чащу. Скорее всего, это был лось, испуганный внезапным воем и теперь уходивший от него без оглядки. Подождав, пока затихнет треск, Егор снова завыл, выводя руладу за руладой и зорко посматривая по сторонам –– не шевельнется ли куст, выдавая крадущуюся на зов волчицу. Иногда Егору казалось, что так оно и есть, и он, не переставая выть, напряженно вглядывался в то место, где, как ему мнилось, возникло живое движение, но всё это было результатом воображения. Оно рисовало волчицу за каждым кустом, за каждой кочкой, и Егор не знал, куда ему смотреть. От этого дерганья и оттого, что приходилось всё время пристально всматриваться в заросли кустов и осоки, у Егора перед глазами запрыгали зеленые пятна, и он оборвал вой, наконец-то сообразив, что никакая волчица к нему не придет, хоть ты вывернись наизнанку. Слишком необъятно было болото, чтобы приманивать на голос одну-единственную волчицу. Тут впору было трубить в трубу, да и то неизвестно, дотрубишься ли.
Жаль было уходить с островка, так и не повидавшись с волчицей, но Егор обнадеживал себя тем, что живет на свете не последний день, авось еще встретятся.
Мелколесье, окружавшее болото, кончилось, пошли березовые и осиновые гривы, которые становились всё гуще; всё реже виднелось небо над головой, и наконец Егор, словно бы опустившись на какое-то чудесное дно, оказался в зеленоватом дрожащем сумраке. Лучи солнца, пробивая его сверху донизу, нисходили к земле наклонными световыми столбами, в которых при полном безветрии, как разноцветная мошка, роилась мельчайшая лесная пыль. Пахло сыростью и прелыми листьями, ноги утопали во мху, и паутинки бабьего лета невесомо садились на волосы и лицо, щекотали кожу, вызывая неодолимое желание чихнуть.
Стали попадаться грибы –– сначала поодиночке, потом целыми стайками. В основном это были подосиновики, но иногда в соседстве с ними встречались и подберезовики. Молодые крепкие грибы Егор брал, мимо старых проходил равнодушно.
Корзинка тяжелела. Можно было за полчаса нагрузить ее доверху и повернуть обратно, но Егору не хотелось возвращаться по старой дороге, он решил пройти чернолесье насквозь –– выйти к деревне с другого конца. Крюк получался порядочный, но Егора это только радовало. Он ходил уже полдня, но никакой усталости не чувствовал. Наоборот. Ему хотелось бродить и бродить по этим безлюдным полянам, где он так давно не был. В свежести и тишине не хотелось даже курить; Егор шел и шел, останавливаясь лишь для того, чтобы срезать  какой-нибудь особенно красивый гриб.


Глава 3

Прошел Никола зимний. В один из воскресных дней Егор сходил  попроведать мать и, возвращаясь от нее, встретил Семена Баскакова. Бригадир охотников с озабоченным видом куда-то спешил, но, увидев Егора, свернул к нему.
–– Здорово, Егор!
–– Здорово! –– ответил Егор. –– Куда намылился?
–– Да вот, своих обхожу, облаву собираемся делать. Председатель вчера заходил, сказал, чтоб готовились.
Семен похлопал себя по карманам и досадливо сплюнул.
–– Папиросы дома забыл. У тебя не найдётся?
–– Есть.
И пока Семен закуривал, Егор уже знал, что будет дальше. Сейчас начнет его агитировать. Не зря же свернул, увидев, и закурить не зря попросил –– свои-то папиросы наверняка в кармане.
Всё так и вышло.
–– Ружьишком не хочешь побаловаться? –– спросил Семен. –– А то давай с нами.
Ишь ты: ружьишком побаловаться. Сказал бы уж прямо: помоги Егор, сам знаешь, облава –– это тебе не фунт изюма, пока стаю обложишь, семь потов сойдет, а в бригаде мужики не молодые, с ними и до весны проканителишься.
Что правда, то правда, охотники у Семена были никудышные. По дичи еще куда ни шло, а за волками –– тут и силу надо иметь, и дыхание. А главное –– знать волков надо. Без этого как их обложишь? Ну, допустим, обрежешь круг, а в нем, оказывается, пусто. А почему? Да потому, что круто обрезал, слишком близко подошел к лёжке, вот и спугнул. А широко взять –– тоже не сахар. Чем шире круг, тем больше людей надо, иначе нельзя. Иначе расставишь стрелков по номерам, а между ними такие прорехи, что слон пробежит.
–– Ну так как? –– спросил Семен.
Егор знал, что Семен, после того как он ушел из бригады охотников, обиделся на него, но, поскольку бригадир был человек отходчивый, отношения скоро наладились. Егору не хотелось расстраивать их, и  всё-таки он отказался.
–– Нет, я своё отохотился.
Баскаков стоял как потерянный.
–– Я ведь надежду имел на тебя... Выручай.
–– Нет, не проси. В другой раз бы помог, а теперь не могу.
–– Ну и как знаешь! –– Семен рассердился. ––  И без тебя обойдемся!  Я, между прочим, стаю уже подсмотрел.
–– Где?
–– На болоте. Там волков пять или больше.
Всё было правильно, стая была его, Егора, и теперь, когда над ней нависла опасность уничтожения, ему оставалось надеяться только на ум и на сметку волчицы. Уж кто-кто, а эта битая-перебитая как-нибудь да вывернется.
В деревне только и разговоров было теперь об облаве. Раньше об этом никто и не думал, охотятся охотники, ну и охотятся. Летняя потрава взбудоражила всех, четырнадцать овец за раз –– такого не помнили даже старожилы, и сейчас все горели одним желанием: уничтожить волков!   Многие вызывались идти в загонщики, а те, у кого были ружья, готовились стать стрелками.
Но пока у охотников не клеилось. Каждый день бригада, обвесившись катушками с тесьмой и флажками, тянулась ни свет ни заря к лесу, а под вечер возвращалась домой ни с чем. Егору грешно было радоваться, –– четырнадцать-то овец волки положили не у чужого дяди, но он ничего не мог сделать с собой. И чем дольше тянулись неудачи охотников, тем больше крепла у него уверенность в том, что волчица не дастся. Может, и убьют одного-другого волка, а она ни за что не дастся. Сам-то сколько с ней мучился!
Но среди этой грешной радости всё чаще приходила тревожная мысль, что как бы после смеха не пришлось плакать. Председатель  не на шутку взялся за дело. Даже отругал Семена: валандаешься, а толку нет! Да и не будет толку, видно же. Ну ещё раз отругает, а дальше что?
А дальше то и случилось, чего Егор опасался: нагрянул председатель. Егор сидел за самоваром, когда увидел его в окно.
–– Я к тебе на поклон, Егор, –– сказал председатель. –– Семен замучился с волчьей стаей, каждый день бегает, язык высунув, а всё попусту. Подсоби.
–– Эх, Степаныч... –– Егор не сумел скрыть отчаяния. –– Как подсоблять? Я не сказал тебе летом, теперь деться некуда: мои это волки.
–– А то я не ведал! Как посмотрел в прошлый раз на тебя: ты в землю гладишь, так и понял –– твои поработали. Я не хотел тебя трогать, думал, Баскаков управится, но волчица твоя водит охотников за нос, как хочет.
–– Да не могу я, Степаныч, ну не могу! Если б другая волчица, тут  разговоров бы не было. –– Егор сразу вспомнил ту ночь, когда так надеялся встретить волчицу. Ах, как болела душа в ожидании! Ах, как надеялся всё же увидеть!
–– Выходит, пусть они дальше режут скотину? Платить за них будет пастух? Ведь я в прошлый раз кое-как рассчитался.  Ты знаешь, что конюх сказал? Волчьи следы у конюшни! Можешь представить, что будет? Ладно, не хочешь –– не надо. На тебе свет клином не сошелся, найду в районе хороших охотников, и добровольцев хватает: хоть твой же сосед; а волков мы  застрелим.
–– Петька? –– опешил Егор.
–– Ну Петька, и что?
–– Он на облаву пойдет? Не будет того! Чтоб эта гнида охотилась за волчицей?! Не будет!
–– А-аа, вон ты какой, –– протянул председатель. –– Что тебе Петька-то сделал, что ты побелел? Полаялись, слышал, а ненавидеть за что?
–– За что? За то, что волчицу он отравил! Яд ей крысиный подкинул! Ты думаешь, что она вдруг подыхала? Вон Машу спроси! Теперь на охоту собрался?  Я поохочусь ему!
Мысль, что Петька, этот сволочной и мелочный человек, из-за которого столько всего пережито, пойдёт на облаву да вдруг еще и подстрелит волчицу –– таким как раз и везет –– была Егору невыносима. Пусть застрелил бы хоть кто, только не Петька! Нет,  лучше своими руками всё сделать.
–– Сам на облаву пойду, –– сказал председателю. –– А Петьки чтоб духу  не было! Пойду без ружья. Помогу Семену выследить и обложить волков.


Глава 4

Никаких помощников себе Егор не хотел. Ко всем ревновал волчицу и слышать не желал, чтобы кто-то еще ее выслеживал. Выслеживали уже! Вот и пусть сидят дома, пока не свистну.
–– Чтоб в лес ни ногой, –– предупредил Семёна. –– Когда надо будет, скажу.
Этого «пока» пришлось дожидаться неделю. Чего только не делала волчица, по-разному изгалялась, чтобы сбить Егора с толку, –– и кругами кружила, и на старые следы наводила, и на части разбивала стаю, да не помогло ничего. Егор поджимал и поджимал стаю, а когда следы привели к острову, понял: здесь. Только сюда и могли приходить волки на лежку, в этот отдаленный и тихий угол.
Тогда Егор и дал знать охотникам. Стаю обложили, как частоколом, и обнесли флажками участок, который Егор указал.
На облаву выехали утром на двух санях. Народу набралось порядком:   Семен со своими, Егор с председателем, да пятеро загонщиков. Лошади едва тянули, а когда повернули с дороги на целину, и вовсе стали, снег был по брюхо. Тогда все слезли с саней, оставив в них ружья и лыжи, гурьбой  пошли впереди лошадей –– торить дорогу. Так и добрались до места.
Волки вроде не должны были уйти сквозь флажки, однако Егор встал на лыжи и обошел их –– нет ли выходного следа? Его не было; значит волки сидели внутри оклада. Можно и плюнуть на остальное, уйти домой, но у Егора тлела надежда, что, может, волчица и выкрутится. Это сейчас флажки пугают ее, а начнется стрельба, и перемахнет через них, –– такое бывает. Когда до шкуры добираются, какие уж тут флажки, лишь бы спастись. И когда Семен развел своих по номерам, Егор встал за толстую елку неподалеку от одного из охотников. Со спины его прикрывали кусты.
Утоптав под ногами снег, приготовился ждать. День выдался морозный, красный круг солнца просвечивал сквозь деревья, золотил заиндевелые ветки. Тишина стояла в лесу, казалось, нет в нем ни волков, ни людей, а только эти мохнатые ели и сосны да узорные, все в изморози березы.
Сверху, чуть не задев, упала шишка, и Егор, задрав голову, увидел на ветке двух клестов. Не обращая внимания на него, птицы шелушили своими кривыми клювами гроздь красноватых шишек. Да и сами клесты были красноватыми, а значит, самцы, и Егор подумал, что самки, наверно, сидят на яйцах. Птичка-то всего ничего, а никаких морозов не боится, в январе уже выводят птенцов. И как только не замерзают такие крохи?
Но вот в глубине леса стукнули, и Егор сразу забыл о клестах. Как ни слаб был донесшийся звук, он отличил его, понял: пошли загонщики. Представил, как рассыпавшись цепью, идут они на широких лыжах, легонько постукивая палками по деревьям, приближаясь к тому месту, где стоят на номерах охотники. И, угадывая движение загонщиков, Егор вспомнил свой спор накануне облавы. Семен и остальные внушали загонщикам кричать сильнее и даже бить в тазы, чтобы согнать волков с лежки. Как будто для этого надо из пушки стрелять! Да волк тебя за километр услышит, только кашляни. А напугаешь всякими тазами, он и перемахнет через флажки! У того же Семена случалось. Егор мог бы и не вмешиваться в его распоряжения, пусть бы грохотали, а потом остались бы ни с чем, да злила глупость, и он сказал, что, если хотят разделаться с волками, так пусть слушаются его, и наказал загонщикам гнать, как велит. И теперь они старались.
И другое представил Егор: как услышав постукивания, сначала насторожились, а потом стронулись с места волки и пошли след в след за волчицей. А куда идти-то? Сзади загонщики, справа и слева флажки, а впереди охотники ждут не дождутся. Конечно, до выстрелов волчица попробует найти какую-нибудь лазейку, а как начнется пальба, волки кинутся врассыпную. Тут уж каждый за себя будет, и Егор напряженно поглядывал по сторонам, стараясь угадать, в какой конец оклада попадутся волки. И когда справа бабахнул первый выстрел, он понял: началось!
Там же, справа, снова выстрелили, и тотчас завизжал, заголосил раненый волк. Но бухнуло в третий раз, и крик оборвался. А выстрелы зачастили, как по цепочке приближаясь к тому месту, где стоял Егор. Стая шла справа, вдоль линии стрелков, которые, уже было ясно, не промахнулись, но уцелевшие волки должны были вот-вот появиться и здесь, на левой стороне оклада.
Егор посмотрел на ближайшего к нему охотника. Тот, выставив вперед левую ногу, держал двустволку перед собой, но, как и Егор, ожидал, что зверь появится справа, и смотрел только туда, а волк выскочил из кустов левее его, ближе к Егору. Весь как пружина, он на мгновенье остановился, повернув голову туда, где трещали выстрелы, и Егор чуть не выбежал из-за елки, узнав  волчицу! Густой зимний мех изменил ее, но никакой мех не мог скрыть раскосость ее глаз и выражение взгляда, в котором, казалось, сквозила усмешка.
«Беги, глупая, чего стала!» –– рванулся он крикнуть. Эта секундная задержка могла стоить волчице жизни. Егор увидел, как резко вскинув к плечу ружье, повернулся за деревом охотник, ловя волчицу на мушку. Миг, краткий миг решал всё. И тогда, думая только о том, что надо спугнуть волчицу и тем спасти ее, Егор хлопнул в ладоши. Но этот хлопок заглушил грохот выстрела. Волчица с визгом покатилась по снегу, но тут же вскочила и кинулась в кусты. Вдогонку ударил еще один выстрел, уже бесполезный. Но первая пуля попала в цель: на том месте, где только что каталась волчица, снег был покрыт красными пятнами.
Охота, внезапно начавшись, так же внезапно и кончилась. Выстрелы утихли, послышались людские голоса, и тут же Егор увидел идущего к нему Семена.
–– Ну, Егор, всё! Шестерых уложили! Ты-то в кого тут бахал? –– спросил он охотника, который всё ещё стоял на своём месте.
–– Так в волка.
–– А где же он?
–– Ранен, ушел. Вон кровь.
–– Эх ты растяпа!
Втроем они подошли к кустам, куда после выстрела метнулась волчица. Везде была кровь –– на снегу, на ветках, и Егор сразу понял, что волчица ранена тяжело.
–– Ладно, –– сказал Семен, –– разберемся потом. Сначала тех в кучу стащим.
Егор не стал помогать охотникам. Стоял безучастно в стороне и смотрел, как со всех сторон волокут за хвосты убитых волков. И только когда всех уложили в ряд, подошел. Жалость стиснула сердце при виде мертвых зверей, которых всех знал при жизни. Матерый сразу бросался в глаза своим ростом, молодые были помельче, и, хотя Егор не видел их с лета, казалось, что он узнаёт их. Вот этот вывалился в тот раз из конуры, когда он привел к волчатам дочку. А этот любил вцепиться зубками в сапог и, урча, грызть его. А вот тот был самый маленький, но самый настырный… Все тут, в одном ряду, и это кто-то из них кричал, когда в него попала пуля…
Егор почти с ненавистью посмотрел на сгрудившихся охотников. Они курили и громко обсуждали подробности охоты, вспоминали, кто как стрелял, спорили и доказывали, что, если б не именно он, охота была бы не так удачна. И даже охотник, стрелявший в волчицу, обретя перед своими уверенность, выставлял себя героем и клялся, что волк всё равно далеко не уйдет, сдохнет.
–– Да заткнись ты! –– взъелся Егор.
–– А ты не командуй! –– Охотник хотел еще что-то добавить, но Егор так ненавистно глянул, что тот отшатнулся.
Покурив, стали готовиться свежевать волков. Егор сразу решил, что никому не позволит добить волчицу. Сказал, отозвав председателя в сторону:
–– Будь другом, Степаныч, зайди к моим, скажи, что я запозднюсь сегодня. Тот  раненый волк в кустах –– моя волчица.
–– Да что ты Егор! Не дури. Время-то знаешь сколько? Через час уж темнеть начнет. Да и откуда ты знаешь, как она ранена. Может, издохла уже.
–– Не надо, Степаныч, не отговаривай.
–– Тогда хоть ружье возьми на всякий случай.
–– Топор из саней прихвачу.
Как Егор и думал, флажки волчицу не задержали. Гонимая болью и страхом, она перескочила через них и метров полтораста шла на махах, но дальше силы у нее кончились. Дальше вел неровный, вихляющий след –– волчицу шатало –– однако она уходила всё дальше и дальше, пачкая кровью сухой рассыпчатый снег. А вскоре Егор наткнулся на пролежину ––  волчица здесь долго лежала, снег глубоко был пропитан кровью.
Потом пролежины стали встречаться чаще, силы покидали волчицу, и наконец Егор увидел ее. Она лежала возле двух берез на широкой прогалине –– на боку, безжизненно вытянув лапы и откинув пушистый хвост.
«Кончилась», –– подумал он. Но когда подъехал поближе, волчица шевельнулась, пробуя подняться, однако не смогла.
–– Жива, милая! –– сердце его застучало как в бубен.
При звуке его голоса веки волчицы дрогнули, она с усилием открыла глаза.
–– Узнала, милая, узнала! –– Егор снял лыжи и присел над волчицей. Осторожно погладил ее по узкой морде, ощутив ладонью, как затрепетали холодные и влажные ноздри. Весь загривок ее был в крови, и Егор, потихоньку раздвинув шерсть, увидел рану. Пуля попала в шею ниже затылка, виднелись разорванные жилы, и Егор не представлял, как волчица еще живет с такой раной. И как могла пробежать столько.
–– Эх, милая… –– только и произнес, разгибаясь. И пожалел, что не взял  ружье: без колебаний бы пристрелил; она не жилица уже, но сколько  придется ей мучиться!
Надо было что-то делать. Оставить волчицу и уйти –– об этом не было  речи. Тащить на лыжах  домой? Так веревки нет. Да волчицу и трогать нельзя, тронешь –– и душу отдаст. Мало того, что шея перебита, так и крови-то сколько вытекло!  Костер нужно ладить.
Егор натаскал к березам хворосту и разжег костер, но, подумав, что хворосту, сколько его ни таскай, надолго не хватит, зашел в гущу леса и, отыскав сухую сосну, свалил ее. Разрубил на части, перенес к березам. Бревно пообхватистей положил посередке огня, и вскоре оно занялось ровным жаром.
Хотел подстелить что-нибудь волчице, но не решился трогать ее, только укрыл со спины еловыми лапами. Натыкал лап и промеж берез, чтобы не дуло, постелил себе. Хлеб и сало были, как всегда, в кармане, и Егор, отогрев хлеб над огнем, поел. А вот попить было нечего. Снегу кругом, сколько хочешь, да разве снегом напьешься? Только себя растравишь. Растопить бы его, да не в чем.
Короткий декабрьский день угасал. Сумерки обкладывали прогалину со всех сторон, изменяли формы деревьев и кустов. Всё сделалось другим –– затаенным, загадочным. Прислонившись спиной к березовому стволу, Егор время от времени поправлял палкой костер, сгребал поближе к поленьям откатившиеся угли и поглядывал на волчицу. Она почти не дышала, и, только присмотревшись, можно было заметить, как еле-еле поднимаются и опускаются подвздошины. Кровь из раны больше не текла, видно, и течь-то было уж нечему.
Вспомнилось Егору об охотниках. Разговоров, поди! Как же: шесть волков за раз! Раньше-то за всю зиму столько не брали, а тут за полдня. Председатель, конечно, зайдет к Маше, обскажет, как есть, но Маша всё равно беспокоиться будет.
Волчица неожиданно захрипела, и Егор так и вскинулся. Подумал: всё, кончается. Поворошил костер, стало светлее, и можно было увидеть, дышит волчица или уже нет. Она дышала, и Егор успокоился, но на всякий случай пододвинулся к волчице ближе. Ему казалось, что, когда он рядом, она и сквозь беспамятство чувствует это и ей не так страшно в темном и глухом беспамятстве.
Время всё быстрее шло к ночи, мороз усиливался. Впотьмах Егор нарубил еще лапника и, устроив себе постель, лег. Никакая опасность не угрожала ему в этой темени. Стаи больше не было, другие волки рыскали далеко, а прочих зверей отгонял огонь костра. Зарывшись в лапник, Егор лежал и смотрел на небо. Оно было всё в звездах и всё дрожало, как будто еле выдерживало тяжесть звезд. Их вид никогда особенно не волновал Егора. Он относился к ним как к чему-то само собой разумеющемуся –– как к листьям на деревьях или к перьям на курице. Ну есть и есть. Гармония звездного неба была ему незнакома, и если б ему сказали, что на небе можно найти чуть ли не сотню созвездий, он удивился бы, потому что знал из них одно-единственное –– Большую Медведицу. Как-то так получилось в жизни, что некогда было разглядывать звезды. И вот в кои-то веки он смотрел на них, и постепенно звездная картина всё сильнее захватывала его. В прозрачности белых и голубых огней звезды казались такими чуждыми, что брала оторопь. Это сколько ж до них?! Он и представить не мог, сколько, и лишь смутно, словно бы инстинктом живущего в нем другого существа, угадывал чудовищность расстояний. До звезд было так далеко, что всякий путь к ним искривлялся, но никакое тяготение и никакие иные поля не могли отклонить мысль. Всепроникающая, она в кратчайший миг перенесла его к звездам, и он ужаснулся, посмотрев с этой страшной высоты вниз. В с ё  виделось ему, не стало никаких горизонтов, и можно было заглянуть за самый край. Безлюдна и темна была лежащая под ним земля. Всё спало там, и только в одном месте, как свеча на ветру, трепетал слабый огонь. И кто-то, знакомый по какой-то далекой, словно уже прошедшей жизни, сидел возле костра и смотрел в ночное небо. И то ли живой, то ли мертвый волк лежал рядом на красном от крови снегу. Дикий лес обступал этих двоих, но всё будто вымерло в нем или бежало прочь, как от предчувствия чьей-то близкой смерти. Она действительно была близка; ее присутствие ощущалось даже здесь, на звездных высотах, и в тот самый миг, когда она приблизилась к костру, небо над лесом прочеркнул ослепительный след упавшей звезды…
Егор очнулся. Словно что-то прошло мимо, задев его своим краем. Он привстал и почувствовал, как по спине прошел холодок: на него смотрела волчица. Было чудом, как она, почти неживая, сумела повернуться, но теперь она лежала на брюхе и смотрела в лицо Егору неотрывным немигающим взглядом. Господи, никак отудобела?! Он опустился на колени и протянул руку, желая погладить волчицу и сказать ей что-нибудь ласковое, но так и замер: то, что он принял за жизнь, было на самом деле смертью, и он понял это, увидев глаза волчицы вблизи. В них был один только ужас; разверстые, они уже видели то, чего так страшится всё сущее, для чего вся жизнь есть одно длинное приуготовление.
–– Эх, милая! –– чуждо и дико раздался человеческий голос в зимнем ночном лесу; некстати он был в эту пору, но, услышав его, волчица из последних сил потянулась к Егору и ткнулась мордой в его колени, словно хотела спрятаться от того страшного, что надвигалось на нее из вселенской тьмы.
–– Эх, милая, –– повторил Егор, гладя волчицу по голове. Ладонь нащупала старую вмятину от пули, и к горлу Егора подкатил ком. И он стал ненавистен самому себе, как днем ему были ненавистны охотники, толпившиеся около убитых ими волков.
–– Прости, милая… Слышишь?
Он всё гладил и гладил волчицу, чувствуя, как жизнь уходит из нее. И вот она вздохнула, и по ее телу прошла судорога. Оскалилась морда, и только что живший зверь стал мертвым, костенея и обезображиваясь на глазах.
Тишина стояла вокруг. Что-то неуловимо менялось в природе, и невозможно было постичь суть изменений –– их можно было только почувствовать.
Близился час восхода луны, смутный и роковой час, когда чаще всего умирают животные и люди…