Ниже приведены главы из романа "Аккорд"
1
Когда в начале июня девяносто четвертого я встретился с ней в Нижнем Новгороде, мне было тридцать три, а ей - двадцать три. Звали ее Валерия, и это древнее знатное имя каким-то занимательным образом наложило на нижегородскую римлянку отпечаток горделивого достоинства. Ладная, осанистая, со своенравным разворотом плеч, взбитыми волнами блестящих светло-каштановых волос, в серой узкой юбке до колен, белой блузке и темно-синем жаккардовом жакете в светлую полоску, она пришла к условленному часу и позвонила мне с рецепции. При первом же взгляде на нее я ощутил чувствительные флюиды ее неприязни. Будучи на полголовы меня ниже, она слегка запрокинула лицо и холодно сказала:
"Здравствуйте. Меня попросили показать вам город. Что бы вы хотели увидеть?"
На ее необыкновенно пригожем, свежезагорелом личике затаилась пренебрежительная гримаска. Раскосые, пронзительно чистые глаза и гордый, неприступный вид говорили, что намек начальства на сверхзадачу она поняла, но цену себе знает и подстилкой быть не собирается - лучше увольте сразу!
"Прелесть, просто прелесть! - наслаждался я капризным недовольством ее переменчивых, как цвет волжской воды глаз. - Неужели девица?"
На это прозрачно намекала розовато-непорочная, из времен молочных зубов кожа. Это же следовало из ее манер: так под испытующим мужским взглядом прикрывает вызовом свое смущение барышня на выданье.
Мы гуляли около часа, и она показала себя умной и начитанной девушкой. Говорила со мной сухо и лаконично, я же со своей стороны вел себя предупредительно и покладисто. Да, до олимпийского изящества Лины она не дотягивала, но складностью и пасторальной грациозностью далеко превосходила моих прежних простолюдинок, а такими, как известно, не брезгуют даже боги. К сожалению, прогулка нас не сблизила и, предложив по возвращению поужинать, я приготовился к отказу. Каково же было мое удивление, когда она согласилась! Мы устроились в гостиничном ресторане, и я, не рассчитывая на продолжение, дал волю бескорыстному вдохновению, какое когда-то испытывал рядом с Линой. Получился легкий, остроумный обзор того плачевного недоразумения, что зовется нынче эпохой перемен. Лера слушала сначала настороженно, затем доброжелательно, а потом и вовсе сочувственно. Под конец ее лицо украсилось улыбкой, поджатые губы распустились и приоткрыли ровные, белые зубки. Она смотрела на меня с учтивым, ласковым терпением.
Пришло время расставаться, и я сказал:
"К себе не приглашаю - вы все равно откажетесь"
"Ну почему же..." - покраснев, отвела она глаза.
От изумления я проглотил язык, и мы молча поднялись в номер. Закрыв дверь на ключ, я вышел на середину комнаты и широким жестом, включавшим стул, стол, кресло, телевизор и кровать, предложил ей располагаться, но она нерешительно застыла в шаге от порога. Я подошел к ней, и она обратила на меня беспокойный взгляд. Протянув руки, я осторожно обнял ее за талию. Она уперлась ладонями мне в грудь. Я потянулся к ней губами, но она уклонилась, и мне достался ее висок. Сквозь осевший в волосах запах табака и кухни пробивалось тепло надушенной кожи. По-прежнему отделившись от меня готовыми к усилию ладонями, она откинула стан и подставила моим глазам мягкий профиль.
"Что-то не так?" - спросил я, оглаживая шершавый жаккард.
"Все не так" - быстро взглянув на меня, снова отвела она взгляд. Имея возможность бежать, она не убегала, и я, помедлив, подхватил ее на руки. От возмущения она задохнулась, выгнулась и попыталась выпасть из моих рук, как из гнезда, но вдруг затихла и закрыла глаза. Я поцеловал ее в лоб и сказал: "Ты очень умная..." Затем поцеловал в закрытые глаза: "И строгая..." После этого коснулся дрогнувших губ: "И красивая! Очень красивая!" Она затаилась у меня на руках, и я осыпал ее лицо легкими поцелуями. Она открыла глаза, взглянула на меня, и я каким-то удивительным образом понял, что мы с ней больны одной и той же болезнью. Бережно уложив на кровать, я попросил разрешения ее раздеть. "Я сама" - тихо ответила она, не зная, куда девать вдруг побледневшее лицо.
Я ушел в ванную, а когда вернулся, она лежала под одеялом на краю кровати. Натянув презерватив, я занял свое место и взглянул на нее: в центре волнистого каштанового беспорядка - бледное, застывшее в ожидании казни лицо. Чтобы успокоить мою пленницу, я огладил ее замершие плечи и руки, с них перебрался на грудь и, не найдя в ее наконечниках жизни, скользнул на живот. Живот дрогнул и напрягся, и когда моя рука двинулась к бедрам, они вильнули от нее, словно своенравная дорога от колес автомобиля. В ней чувствовалась нервозная нерешительность, в ней жил центробежный порыв, в ней зрел бунт. Мне оставалось либо взять ее до того, как она вздумает выпорхнуть из силков моих рук (ибо силком ее брать я не собирался), либо отпустить с миром, не вникая в причины ее самопринуждения. Я выбрал первое: отбросив одеяло, подтянул ее на середину кровати и взгромоздился на нее. Она вдруг распахнула глаза, и оттуда на меня полыхнуло пронзительным отчаянием. Коротко вдохнув, как делают, когда желают сказать что-то чрезвычайное, она почти сразу выдохнула, сникла и снова прикрылась ресницами. Я смутился и шепнул:
"Может, не надо?"
"Нет, надо" - с обреченным упрямством ответила она, и ее ресницы намокли.
Знаю по Лине: невелико удовольствие пользоваться сухой во всех отношениях женщиной. Глядя сверху на бледное, в красных пятнах лицо, половину которого Лера буквально втиснула в подушку, я невольно спросил себя, чего такого особенного пообещал этой красавице директор в обмен на ее услугу. Внезапно возникшая неприязнь поспешила зачислить мою мученицу в один ряд со шлюхами, и я, не церемонясь, попытался вторгнуться в нее. Она дернулась и распялила рот, издав бесконтрольный контральтовый стон. Ослабив напор, я подождал, когда ее лицо расправится и предпринял вторую попытку. Она скривилась, подалась ко мне грудью и с тем же стоном запрокинула голову. Я дождался, когда ее спина и голова вернутся на место, после чего прошелся губами по ее лицу, стирая с него боль. Не стер и продолжил. Под аккомпанемент ее натужных горловых стенаний мне удалось переступить порог, а затем втиснуться в тесную прихожую. Ее спине не лежалось на месте - она так и норовила изогнуться, словно я жалом моей акупунктуры будоражил ее сгибательную способность. С трудом отворяя двери неприветливой анфилады, я проник в нее наполовину. Она жалобно постанывала, лицо ее морщилось, словно от горькой обиды - того и гляди, заплачет. Припав к ее безвольному рту, я продолжил продираться в судорожные глубины, пока не ощутил странное подергивание безответных губ. Различив вслед за тем короткие придушенные всхлипы, я отстранился и обнаружил, что ее лицо залито слезами. Я растерялся. Такого со мной еще не бывало: вместо того чтобы довести девушку до оргазма, я довел ее до слез!
Прервав ее мучения, я улегся рядом и взял за руку. Несколько минут мы лежали молча, а затем она встала и, озарив бледной наготой густые летние сумерки, дошла до сумочки. Достав оттуда платок, вытерла глаза, промокнула щеки, после чего скомкала его и, слегка сгорбившись, сунула между ног. Уже нисколько не сомневаясь, какое открытие меня ждет, я сел и обнаружил на резинке обильные влажные следы крови. Так и есть - девица.
"Первый раз? Ну и зачем тебе это?" - не выдержал я.
Она, однако, вела себя так, будто меня здесь не было: натянула с коротким шуршанием трусы и застегнула лифчик, накинула блузку и влезла в юбку. Заторопившись, я стянул презерватив и вернул на себя трусы, брюки и рубашку. Не обращая на меня внимания, она заправила блузку, надела и застегнула на верхнюю пуговицу жакет, затем вывертом кистей подхватила волосы, забросила их за плечи и тряхнула слегка запрокинутой головой. За это время я заправил рубашку в брюки, застегнул ее и ждал, что будет дальше.
"Мне надо идти..." - не глядя на меня, сказала она тихо, но не враждебно. Я набросил пиджак, спустился вслед за ней вниз, вышел на улицу и предложил ее проводить, но она отказалась и ушла, молчаливая, прямая и строгая.
Вернувшись к себе, я достал из чемодана чистый платок, поднял с ковра сморщенный презерватив и стер с него кровь. С полминуты я смотрел, как она пропитывает ткань и жалел бедную девушку, доведенную жестоким временем до крайней степени бесправия. Затем тщательно сложил платок и сунул его в пакет. Через двадцать минут я уже спал. Последнее, что помню - это данное себе слово никогда больше не обижать операционисток. И уже из последних сил подумал вот о чем: при всем моем богатом опыте, девственниц у меня было всего две - Лина и Лера, и обе расплакались, подтвердив тем самым наблюдение, сделанное молодым Малларме:
"И тайный страх есть в плоти, как запрет:
От пят тех, что строги, к сердцам тех, что добры
Коль покидает их невинность - все мокры
От горьких слез, иль от не столь святых паров..."
Из чего следовало, что мне достались не сладкие "иль", а их горькая, сухая противоположность. С тем и заснул. И пока я сплю, напрочь раздраженному моими художествами читателю придется, наконец, признать, что я не пишу ничего такого, о чем бы уже не писали за сто с лишним лет до меня авторы похлеще моего. Еще раз мягко, но убедительно прошу не путать личное и уличное, Малларме с Барковым, а потерю девственности с первым причастием.
2
Наутро я столкнулся с Лерой в офисе.
"Лерочка, простите меня, я же не знал..." - покаянно заспешил я.
"Вы здесь ни при чем, - вспыхнув, торопливо ответила она. И далее: - Извините, меня там ждут..."
Весь день я искал возможности оказаться с ней наедине. Этого требовала моя виноватая честь, об этом возмечтало вдруг мое задетое за живое сердце. Но где там! Едва я выходил из кабинета, как тут же оказывался в прицеле провинциального любопытства, готового скомпрометировать любую сотрудницу, с которой я бы заговорил. К тому же Лера явно избегала меня.
Следующий день и вовсе вверг меня в уныние: повод не давался в руки, а пространство вокруг нас так и кишело соглядатаями. И я решил - будь что будет, но я уединюсь с ней завтра в кабинете. А вечером мне позвонили с рецепции и сообщили, что меня спрашивают. Спустившись вниз, я увидел Леру. На ее модном, ярком, как палитра платье, смешались сирень, закат, морская бирюза, золотой песок и мазки горячего шоколада. Шелковая драпировка с узких плеч струилась к локтям и талии, где вспенивалась живыми волнами, а усмиренная, ровно и гладко стекала по узким бедрам к коленкам. Пышно взбитые волосы, маленькая плоская сумочка, туфли на высоких каблуках, в ушах чуткие сережки. Я несказанно обрадовался и кинулся к ней.
"Лера, вы не представляете, как я рад вас видеть! Я два дня искал повод сказать вам, что бесконечно виноват и хочу любым способом загладить свою вину! Ну, хотите, я на вас женюсь?"
"Ну что вы! - вспыхнула она как розовая заря. - Знаете, я вообще-то пришла извиниться..."
"За что?!"
"За то, что использовала вас..."
"Интересно, как и зачем?"
"Если можно, не здесь..."
И мы поднялись в номер. Усадив ее в кресло, я велел:
"Рассказывайте!"
Парень. Ее парень. Учились вместе в институте. Две недели назад потребовал от нее подтвердить любовь, так сказать, телом. Она сказала - сначала свадьба, потом тело. Он психанул и ушел, а через три дня она узнала, что он изменил ей с подругой. И тогда она тоже решила изменить. Не хотела с кем попало, а тут директор намекнул на меня. И она решила: приличный человек, к тому же приезжий - переспали, разбежались. Только прошу вас, не думайте обо мне плохо! Вы же видите - у меня это в первый раз...
Как я тебя понимаю, бедная девочка! Ведь я тоже из породы обманутых! Мне ведома твоя мука, и я скорблю вместе с тобой! Ты хочешь спалить мосты, и для этого тебе нужен я? Да, я опытный поджигатель, только вот вместе с мостами ты рискуешь спалить свою душу, как спалил ее я. Сегодня я знаю, что не должен был изменять падшей жене. От этого я лишился святости и потерял право на прощение. И кто я теперь? Неприкаянный, бездомный странник, у которого никогда уже не будет ни очага, ни покоя! Ты ждешь помощи от беспомощного, ты ищешь утешения у безутешного, ты просишь приют у бесприютного, ты хочешь пойти путем беспутного, ты надеешься обрести право с бесправным, силу с бессильным и честь с бесчестным!
"А можно, я останусь? Обещаю, что больше не буду плакать!" - вдруг сказала она и густо покраснела.
От неожиданности я встал и пошел кружить по номеру. Ее взгляд следовал за мной. Накружившись, я остановился напротив нее и внушительно изрек:
"Лера, вот вам мой совет: пока вы оба не зашли слишком далеко, пока еще можно все исправить, простите вашего парня и помиритесь с ним. В конце концов, вы в расчете"
"Вы с ума сошли! - воскликнула Лера расстроено. - Об этом не может быть и речи!"
И вдруг поднялась, отчаянно прямая и смелая и, наливаясь румянцем, произнесла:
"Юрий Алексеевич, зачем вы меня уговариваете? Лучше скажите честно, что я вам не нравлюсь!"
Я всплеснул руками:
"Лера, что вы такое говорите? Как вы можете не нравиться?! Да вы просто ангел, чистый невинный ангел! Это счастье, что вы прошлый раз пришли ко мне, а не к какому-нибудь пьяному черту, который изнасиловал бы вас без лишних слов и даже спасибо не сказал! Вы хоть понимаете, чем рисковали?!"
"Мне было все равно" - неожиданно поникла она.
"Глупая девочка! Такая прелестная и такая глупая... - взял я ее за плечи. - Ну и что прикажете с вами делать?"
"Вы сами знаете..." - потупилась она.
Помедлив, я привлек ее к себе (кадебериз, твою мать!). Она напряглась, затаила дыхание, ресницы ее сомкнулись, губы приоткрылись, и я вдруг понял, что посылая в мои объятия оскорбленную девственницу, витиеватая судьба возвращала мне радость, которой лишила десять лет назад. Видит бог, я не искал ее расположения, но уж коли мне его явили, я им воспользуюсь. Не пожалею Леру я - пожалеет кто-то другой, да так, что она всю жизнь будет вспоминать об этом с содроганием...