С детства, так как-то само-собой получалось, Никитич кругом был любимчиком. В школе участвовал во всех мероприятиях, за это его любили учителя. Он вёл концерты на школьных вечерах, сам в них и принимал участие, и играл на баяне. В классе он никогда ни с кем не спорил и не был замечен в драках. Ни одну девочку не дёрнул за косичку и боже упаси испачкал мелом. Когда утром он заходил в класс, вокруг него все собирались в круг. Он не травил анекдоты и байки, не имел способностей к ораторскому искусству, чтобы красотой слова приковывать к себе всеобщее внимание. Что-то особенное, невидимое притягивало окружающих к нему.
Девочек он называл исключительно Верка, Наська, Светка, Ленка, но это повсеместное "ка" в именах не казалось из его уст грубым, а наоборот носило даже доверительный, дружеский характер.
- Анька, сейчас у нас с тобой такое получится! Такое! Самое лучшее из всех! - увлечённый изготовлением поделки к новому году на уроке труда, говорил он соседке по парте.
Анька верила ему безоговорочно. А как не верить, когда и работа спорится, ещё и словесно тебя поддерживают. Анька это запомнит на всю жизнь, мелочь, а приятно. Двадцать восьмого декабря в спортзале школы состоялся новогодний утренник. Огромный шар, склеенный из разноцветных снежинок украшал ёлку, он занимал одно из почётных мест, скорее всего третье после красной звезды на макушке и гирлянд из лампочек Ильича, окрашенных гуашью.
- Ну, что я тебе говорил! - подмигивая, говорил он Аньке, танцуя присядку в толпе девочек. Анька вся цвела и пахла. А их поделка в тот год заняла призовое место. Ребятам почётно выдали кулёк ирисок, которые они разделили с одноклассниками.
Сидя в классе, жуя липучие ириски, одноклассники радовались победе Аньки и Захара - нашего Никитича. Слава ещё долго потом не забывалась.
- А что стараться, Марья Львовна, лучше всего всё равно сделают Захар с Аней. - долго ещё подначивали их на уроке труда одноклассники. Все смеялись и по-доброму смотрели на ребят.
Но отношения с классным руководителем начальной школы, Марией Львовной (Марьей Львовной, как её обычно все называли), как-то не заладились у Захара с самого начала. Наш рубаха-парень, как это было уже однажды замечено, хоть и был любимчиком у окружающих, впрочем, даже не стараясь им быть, так выходило само, был ещё ко всему этому заядлым троечником. Стабильно по всем предметам, кроме труда и физкультуры, он имел тройбаны. Так тоже выходило само, как-то нечаянно что ли. Особого рвения в изучении наук он не испытывал, но имел довольно сносную память, чтобы запоминать новую тему, озвученную учителем на уроке, и рассказать её на следующем занятии на законную твёрдую тройку. Домашние задания он не учил, как это уже понятно. Почти всё, что надо было написать или решить дома, он списывал у одноклассников. На контрольных тоже обычно прокатывало, то где-то спишет, то подсмотрит в учебнике, в общем, крутился и вертелся маленький Никитич как только мог, в этом учебном омуте.
В первом классе, классный руководитель за невыученные уроки или плохое поведение наказывала углом. Но тогда все были малышами и такое наказание считалось вполне уместным для ребятишек, почти только что перешедших в школу из детского сада. Но, когда в третьем классе Марья Львовна вытащила за шиворот Никитича из-за парты и буквально отнесла его в угол, обида засела в груди третьеклассника. Нет, даже не в груди, а ниже - в районе живота. Когда он задрал белую рубаху вверх, увидел множество микроскопических царапинок из которых выступали маленькие капельки крови, напоминающие бисер. Животом он поцарапался об корявый край парты. Вдвойне обидно стало ему в те минуты от увиденного, и он заплакал. Горько-горько, как только мог, не стесняясь. Рыдая, в порыве обиды на учителя, он жалел себя. Хоть и шёл ему тогда десятый год, он не чурался этого нахлынувшего проявления эмоций и плакал, успокаивая себя слезами. Урок был сорван. Марья Львовна даже не посмотрела в его сторону. До звонка оставалось целых десять минут, могли бы четыре человека рассказать то злополучное стихотворение, но учитель никого не вызывала. Что было у неё на душе, одному богу известно, она молча сидела, выпрямившись, как струна, и глядела в окно.
Когда прозвенел звонок, все молчаливо вышли из класса, это был последний урок. Захар собрал свои вещи и закрыл портфель. Уже успокоившись и не всхлипывая, только шмыгая носом, он заправил выбившуюся из брюк рубашку и так же молча, как все остальные, вышел. В тот день даже никто не попрощался с учителем. С тех пор жизнь класса изменилась, разделившись на до и после. Все поняли - такова взрослая жизнь, где ты должен отвечать за свои поступки, будь то невыученное стихотворение, как было у Никитича, или жестокость по отношению к ребёнку, как у классного руководителя. С тех пор стихи учили все, кто как мог, конечно. Никитич рассказывал с подсказками Марьи Львовны и получал свою вымученную тройку. Больше она не делала подобных жестов, а молча, подразумевая фразу "ни тебе - ни мне" выводила оценку в журнале.
В тот год Марья Львовна сильно сдала. Семидесятилетняя учительница уже давно хотела уйти на заслуженный отдых, да всё что-то не решалась. Боялась одиночества и шла на работу. Все родные разъехались кто куда, а те, кто этого не сделал, нашли свой приют на погосте. Уйду на пенсию, часто думала она, быстрее состарюсь и окажусь там же, где они. Каждое утро, собирая волосы деревянным гребешком, она смотрела в зеркало, а глаза её изучали морщины.
Однажды, дело близилось уже к лету, Марья Львовна пришла в школу чернее тучи. Что явилось её плохим расположением духа детям было невдомёк. Первый урок математики ознаменовался контрольным срезом, о котором дети не были предупреждены.
- Убираем всё с парт, достаём двойной листочек. - пугающая каждого школьника фраза, положила начало уроку.
В середине урока, или, уже в его самом конце, Марья Львовна вдруг подняла со своего места Захара.
- Ты почему такой косматый в школу ходишь?
Тот от неожиданности вылупился на неё и не знал даже, что ответить.
- Завтра остриженным приходи. Садись.
Ультиматум учителя не был исполнен к следующему учебному дню, и Марья Львовна опять подняла его на первом уроке. Подозвав к себе, она открыла ящик стола и достала огромные ножницы. Выстригла на макушке ученика клок волос под самый корень и бросила в мусорное ведро, стоящее у неё под столом.
- Завтра придёшь стриженый, - сказала она и убрала ножницы в ящик стола. - Садись.
Гробовая тишина, воцарившаяся в классе на контрольной, стала ещё более давящей и звенящей после этого происшествия.
Все пять уроков Никитич не выходил из класса. На переменах одноклассники пытались поддержать его и по обыкновению толпились возле него. Казалось, он не был слишком расстроен, расстроится он завтра, когда вынужден будет зайти в класс наголо обритым. Его белоснежная кожа на голове заметно отличалась от загорелого цвета лица. Всю зиму он пропадал с отцом на рыбалке. В солнечную погоду, сидя вдвоём у лунки, они то и дело вытягивали хариузков и лица их постепенно загорали от преломления скудных солнечных лучей о снег.
Необычная двухцветная голова Никитича маячила среди учеников класса. Марья Львовна старалась не смотреть, но взор её часто перемещался к двери, у которой находилась парта Захара и Ани. Сегодня её настроение было другим. Жёлтые круги под глазами выдавали бессонную ночь женщины. Сгорбленная и оттого очень маленькая, она тихо рассказывала новую тему. На этот раз уроки прошли мирно, чему несказанно радовались дети.
А на утро следующего дня Марья Львовна всем объявила о своём уходе. Казалось бы, многим должно было взгрустнуться, но каждый, сидя в этой давящей тишине, в глубине души радовался за себя и весь класс.
После окончания начальной школы, Никитич, как и все его одноклассники, выдохнул. Переход в среднюю школу ознаменовался знакомством с множеством других учителей. Школьная жизнь наконец-то заиграла яркими красками, новыми знакомствами и эмоциями. Своего первого классного руководителя Никитич старался не вспоминать плохим словом. Встреч с ней избегал и на глаза особо не попадал, на столько на сколько это позволяли размеры их маленькой деревни.
Зайдя однажды в магазин, спустя лет семь уже после окончания школы, он увидел Марью Львовну в очереди. Хотел было сразу выйти да она оглянулась и, увидев бывшего ученика, всплеснула руками.
- Захар! Ты ли это?
- Я, Марья Львовна. Здравствуйте.
- Возмужал, красавец какой! - по-доброму, заглядывая в его голубые глаза, заметила старушка изменения в бывшем ученике.
- Что вам, бабушка? - бесцеремонно влезла в диалог продавец.
- Хлеба, милая. - протягивая деньги произнесла она.
Пока Захар стоял в очереди и совершал покупку, Марья Львовна не спешила выходить, кажется, она его ждала. Так они вместе вышли из магазина и пошли в одном направлении. Игорь специально сбавил шаг, он уже понял, что медлила в магазине она из-за него.
- Чем живёшь, Захар? Работаешь ли? А учился где после школы или нет? - она задавала ожидаемые вопросы, а он на них отвечал. Своих ей не задавал, не знал о чём даже спрашивать.
Поравнявшись с перекрёстком, он хотел было попрощаться, но Марья Львовна не дала просто так уйти.
- Зайди ко мне в гости. Дело у меня для тебя есть. Нужное дело. - на слове "нужное" брови старушки поднялись вверх.
Захар помнил ещё со школы, если Марья Львовна поднимает брови, она говорит что-то сверхважное. От этого воспоминания ладони Захара покрылись потом, и в мыслях он перенёсся в третий класс, где ясно услышал звук отстригаемого клока волос с его лохматый головы. Слушать дальше этот невыносимый звук детства он не хотел.
- Хорошо, как-нибудь зайду. - пятясь назад, сказал он. Эту фразу он произнёс с такой же интонацией, что и при приветствии в магазине, как-то растерянно. Неожиданное согласие вырвалось случайно, нечаянно и как будто не давало согласия, а было произнесено для галочки.
Отойдя шагов семь назад, и не успев ещё отвернуться, он услышал:
- Ты прости меня.
Маленькая, худенькая женщина не была в эти секунды похожа на его учителя. Перед ним стояла простая деревенская бабушка. А его Марья Львовна, даже имея почтенный возраст - около восьмидесяти лет, всегда имела грациозную осанку и взгляд свысока, впрочем, такой он её всегда представлял в этом возрасте. Но теперь перед ним находилась обычная женщина и так странно было, то о чём она его просила.
Захар кивнул головой и сделал нелепое движение - вроде поклона, через секунду понял, как это могло глупо смотреться и, сказав: "До свидания! ", развернулся и быстро зашагал в сторону своего дома. Тут же и Марья Львовна отправилась дальше. С каждым шагом её спина распрямлялась, вид становился горделивым, почтенным, но этого Никитич уже не увидел.