Глава 2. Заботы хуторян
На улице, севши в кружок перед порогом кухни, народ ожидал обеда. Неспешно перекидывались малозначительными фразами. Обычно болтовня овладевала самыми молчаливыми.
Говорили обо всём: о том, что скоро будут ездить за бугор без всяких документов, и о том, что земли на востоке Малороссии уходят из-под влияния Киева, и о том, что стало тяжелее жить с тех пор, как киевская власть отреклась от Московии и стала гнуть спину перед Европою. И о том, что частыми гостями у гетмана стали заморские посланцы, разные там Черри, Муланды и Вайдены.
Ярослав вместе со всеми дворовыми уселся у стола. Пока ждали обед, перед каждым поставили глиняные кружки. Жених понял, что должен был участвовать в общей пирушке. Малороссияне такой народ, что как только загуляют, начинают целоваться и обниматься. Посему весь двор в ожидании гульбы наполнился шумом и гамом, сквозь который доносилось: «А ну, Ярила, почеломкаемся!», «Иды сюды, Стоян, я обниму тебя!»
- Правда ли, — сказал один молодой овчар, — что Московия не желает продавать нам газ, пока киевская власть не оплатит его? Шо ты скажешь Хвома?
- Хто? Московия? — переспросил казак с большим чубом-оселедцем и длинными усами, Судя по уважению, которое ему оказывали хуторяне, он здесь был старшим и заправлял застольем и не только.
- Да я чув, воны затребовали, шобы мы вернули им три миллиарды якихось там мериканських карбованцев. Начебто их давали в долг, а не на карманные расходы Киеву.
- Полно, полно тебе, Подолян! - сказал другой дородный хуторянин стриженый под «горшок» .— Это не наше дело; бог с ним. Нечего об этом толковать. Не по душе нашему пану такие разговоры.
- А чого нам не поговорить, коли это болить? - Хвома пригладив усы, настроился на душевный разговор. Добрый хозяйский квас веселил душу и требовал излияния чувств. Он только недавно повернулся из погребка с надписью «Пей до дна!» и, судя по красной морде лица, не одиножды приложился к бочкам. А посему, никак не мог молчать и, чрезвычайно весёлый, говорил без умолку.
- Слухай меня, жених, шо я тебе скажу! Был у нашем хуторском поселении казак Онценюк. Хороший казак! Он любил иногда украсть шо де не так лежить. Так потом говаривал, шо и не крал, а так узял для своих потреб. Мол, опосля вернул бы. И соврать без всякой нужды полюблял, но… хороший казак. Наворовал, чи взял для своих потреб, уже на сотни мильонов… Его хата вона… була видна отседа. В такую самую пору, чи под вечир, Онценюк с жинкою, привёз на возе бочки. Выгрузимши их, и окончивши вечерю, полягали спать. Онценючка умостилася в хате на лавке, а Онценюк на возе коло хаты…
Хвома пригладил длинные вуса, и продолжал:
- А в червоной бочке, шо стояла в углу хаты, чи газ был, чи бензин якийсь — не знаю, точна. Но написана на них надпись була, чи метан, чи бутан. Щось таке –якой-то ураган. Онценючка лежала, а потом слышит, что за дверью скребется собака и воет так, хоть из хаты беги. Баба испугалась, но любопытство взяло верх, и вона, взявши кочергу, вышла отворить дверь.
Собака кинулась промеж ног ее и прямо к бочке. Но цэ уже не собака, а якийсь агрегат урчащий. Впился цэй зверь в бочку и давай смоктать из неё чи то газ, чи бензин.
С перепугу Онценючка спряталась на чердаке, сидит и дрожит, глупая баба. Тут чует вона, що снизу хлопнула дверь. А урчания вже и не чутно. Заместь этого, как бы зашипело, а потом и заполыхало. Видать искра от агрегата пламя вызвала. Ну и рвануло! Ни хаты, ни бабы. Одна бочка пустая та обгоревшая валяется на дворе. И Онценюка с бабою его с того часу боле нихто не видал. От такая история.
- А я от добрых людей чул, шо воны сами пидпалылы свою хату – вступил в разговор, сидящий рядом с Хвомой казак, с трубкой во рту. – Шоб народ думал, наче они сгорели. Сами ж с мильонами взятых у державы карбованцев сбежали до Европы.
- И то верно! - поддержал его хуторянин, выискивающий тощим грязным пальцем, что-то в правой ноздре своего носа. – Я то добрэ знав Онценюка. Ще той хитрован був! А народ брехать не станет!
Хвома, что-то захотел возразить хуторянам, но принесли обед в глиняных мисках и крупно нарезанные куски чёрного хлеба. По двору запахло кулешом.
Хвома лишь махнул рукой и, вытащив из-за пазухи большую деревянную ложку, принялся обедать. Стуча ложками по мискам, народ приступил к трапезе. Ненадолго разговор затих. Только кое-кто изредка нахваливал еду:
- Добрый кулеш!
- До него бы ще сала шмат!
- Та й квасу хозяйского бочонок…
- Обидайте мовча, та хвалите Бога, шо така еда есть кажный день, - урезонил мужиков Хвома.
- Хвома, а я чув, шо люди говорять, будто то Онценюкам наказание за воровство газу. То ж грех большой? – не понятно у кого спросил худощавый мужичонка, отодвигая от себя пустую миску и, вытирая рукавом рот.
- Большой или небольшой, а сам уразумей, Мирослав, як зиму пережить, колы ни кулеша сварить, ни хаты обогреть? А грошей зовсим нэма. Бо того, що пан выдает - тильки на хлиб с картошкой, чи на галушки и хватае. Та й то не всегда. Про то шоб борща поисты с салом, то вже я и не кажу. Это только помечтать можна… - грустно ответил Хвома.
- А я слыхивал, шо той Онценюк с бабою своей свалил не за кордон со своими мильонами. Наче б то воны у посольстви мериканському сидять, и ждут колы им паспорта не нашенски выдадуть, шоб за океян свалить, – отгоняя от лица крупного овода, высказал мнение мужик в свитке.
- Зорян, я ось шо тебе скажу. Я такого не чув. А люди багато шо кажуть, но ты их не слухай! Воны брешуть, наче псы бродячи, - урезонил размышления казака Хвома.
После этих слов компания притихла, не желая спорить с Хвомой.
Тут две молодухи поднесли бочонок хозяйского квасу с надписью «БОЧКОВИЙ Львiвський бiлий». Компания хуторян за столом одобряюще загудела:
- Ото дило!
- Шо то з нашим паном сталося, шо бочонка выкотив?
- То з радощив, шо гости заморськи були!
- Выпьемо на славу!
- То не зарады нас, а зарады жениха!
Пили квас молча, стараясь чаще наполнять кружки, отчего бочонок быстро опустел. Остатки квасу допивали не спеша, смакуя и размышляя о своём житие-бытие. Задумался и Ярослав.