1.
Поначалу мы ничего не заметили. Наверное потому, что думали только о своём. О предстоящем обследовании в Институте им. Герцена. Кузина Ира чудом устроила туда мою жену, не постеснявшись зайти за направлением к своему шефу, директору института и - одновременно - министру здравоохранения Петровскому.
Мы остановились у дяди, папиного брата, на Проспекте Мира, рядом с метро Щербаковская. Найти его оказалось просто. Нужно было лишь сойти по ступенькам направо вниз, к длинной девятиэтажке. И подняться на лифте на четвертый этаж.
Мы не виделись уже много лет. В последний раз дядя Миша с женой Ниной Ивановной и Ирой, тогда еще школьницей, приезжал в Тбилиси к родителям, моим дедушке с бабушкой, лет 20 назад. И почти не запомнился мне. Я, первоклашка, как раз гостил у них в Ортачала* и, помню, весь тот день гулял в длинном, с каменными ступенями у входа, сквере, протянувшемся вдоль улицы Мясникова. Гулял с живым еще дедушкой, с Ирой.
На боковых аллеях цвела японская акация. Её цветы удивительной яркости, желтоватые у основания, ослепительно белые посередине и фиолетовые на конце длинных и нежных метёлок дурманили непривычным запахом. С тех пор я всего несколько раз видел цветущей японскую акацию. Странно, но того, поразившего меня в детстве запаха, я никогда уже не ощущал. Почему? Другие ароматы из далекого прошлого возникали снова и снова и я каждый раз радовался им, по одному только их присутствию определяя место, где я оказался, погоду и даже время года. Потому что ореховое дерево, к примеру, пахло у нас в саду не так, как в усадьбе Чавчавадзе в Кварели, а осенью, во время сбора плодов, не так, как весною, когда земля под ним была покрыта мокрыми от дождя похожими на гусениц зелеными серёжками.
Здесь, у дома дяди, пахло осенью. Деревья, еще зеленые, были освещены косыми лучами невысокого уже сентябрьского солнца. От каменных плит лестницы, от гранитной её стены веяло теплом и пыльной сухостью.
В просторной двушке нас встретила вся семья - сильно постаревший и похудевший дядя Миша, Ира, теперь уже взрослая женщина с вертлявым сыном Кириллом, тетя Нина.
Мы второй час сидели за столом, накрытым по случаю нашего приезда. И я только теперь заметил странное подергивание лица тети Нины. Её нервно теребившие салфетку руки. Увидел, как она, отойдя к холодильнику, принимает какие-то таблетки.
- Спрошу у дяди Миши, в чем дело, - решил я, но после ужина дядя ушел провожать Иру - она с сыном возвращалась к себе на Ордынку. А мы стали помогать тете Нине: убирать со стола, мыть посуду. И тут я снова увидел, как Нина Ивановна принимает лекарства.
- Вам нехорошо? - спросил я и услышал совершенно обескураживший меня ответ:
- Теперь уже лучше. А поначалу все боялись, не угодить бы мне в психушку. Это - успокоительные, - кивнула она на таблетки, - мне прописали их от депрессии.
- А что же случилось? Бэла /моя тифлисская тётя, дяди Мишина сестра/ перед нашим отъездом ничего не говорила о Вашей болезни...
- Конечно, ей же самой ничего не известно. Ох, не хочется вспоминать обо всем, что случилось, да всё равно, придётся.
2.
- Мы ведь тут, на Проспекте Мира, всего лет десять, как живем. А до этого - целых двадцать лет на Соколе, в аспирантском общежитии. Комнату нам дали, когда мы с дядей Мишей поженились. Там же и Ира родилась. Оттуда же Миша и на фронт ушел. Конечно, мы стояли на очереди на жилье, но сколько ее можно ждать, квартиру? Вот в 50 лет и решили отказаться от очереди, вступили в кооператив. Через два года въехали сюда, и еще лет восемь платили ежемесячно взносы. Немало платили, по сорок рублей в месяц. А ведь поначалу и Иру нужно было поддерживать, пока она не защитилась, не получила работу. И бабушке твоей Миша отсылал в Тбилиси ежемесячно сколько мог...
Ну вот... В прошлом году умерла моя мама. Болела недолго. А перед кончиной вдруг призналась, что должна покаяться: знала, как мы всю жизнь маемся без своего жилья, но ничем нам не помогла. Я даже руками всплеснула - ну какая от неё помощь? - Сама после смерти мужа жила на мизерную пенсию по потере кормильца. А она - шепотом, как будто нас кто-то мог услышать:
- Ты знаешь, что отец твой до революции был купцом первой гильдии?
- Так он ведь разорился еще в Гражданскую! Я же помню, как вы жили!
- Конечно, так и жили... - чтобы остаться в живых. А состояние свое отец твой все же не угробил, сохранил. Но завещал - не говорить о нем никому, даже тебе, до самой моей смерти: "В этой жизни, которая теперь наступила, оно им, молодым, и ни к чему, только беду навлечь может". Но теперь - вот, постарайтесь распорядиться с умом, если сможете...
Я даже не стала смотреть, что в нем, в небольшом сундучке, который заставила меня взять мама - не до этого было: похороны, поминки. Помню только, что везла его домой и думала: тяжелый! Наверняка - фамильное серебро. Помнила, как маленькой ела, а передо мной стояла всегда не одна тарелка, а три, и красивые серебряные два ножа, две вилки - большие и маленькие, две ложечки. Все на серебряных же подставках ... Ну к чему - подумала - теперь это добро? Кто теперь ест фрукты серебряной вилочкой!? Продать нужно будет потом. После сорока дней откроем, как мама сказала...
Но сорок дней мы все-таки ждать не стали. Во-первых на кладбищенские дела ушло много денег. Да и Ира, как узнала о наследстве, сказала - глупо ждать, когда именно теперь тратить нужно. Вот и сели вы вчетвером: я, Миша, Ира и муж её Володя, сели за стол - на столе этот сундучок с медными бляшками.
Достаю ключ, открываю... Лучше мне было б никогда этого не видеть! Золотые николаевские червонцы - в одном отделении. Кольца, браслеты, серьги, колье - в другом. Что в коробочках, что так... А я и не видела никогда этих украшений на маме. Ну, понятно, уже война шла, Первая, когда я маленькой была - до балов ли, до приёмов?
Дядя Миша сразу предложил все сообщить органам - он же у нас сам знаешь какой - пуганый. Но Ира с Володей его засмеяли: ну да - оставят нам хорошо бы треть, а кому и на что пойдет остальное - никто никогда и не узнает!
Стали рассматривать украшения. Очень крупные камни, прекрасная огранка, тонкая работа. Так жаль стало хоть что-нибудь продавать! И тут Володя говорит:
- А давайте, для начала продадим монеты! От них все равно никакого толку: на себя не наденешь, а хранить - только думать как и где. Здесь их не то что на оградку и памятник - на машину хватит! А нам с Ирой так хотелось бы машину ....
- "Волгу" - обрадовалась Ира. Раз уж такие дела - только "Волгу"!
- Да у меня как раз знакомые есть, которые эти золотые монеты вполне возможно и купят, - заторопился Володя.
Ну как можно было отказать молодым? Сами ведь всю молодость прожили - сначала на стипендию, потом - Война, потом...
Тетя Нина махнула рукой.
- Отдали мы червонцы Ире с Володей. Не все, меньше половины. А через неделю приходит к нам милиция. С ордером, с обыском. Володю - звонит тут же Ира - уже забрали: именно червонцы и нельзя было продавать. Даже попытка сбыта - тяжелая статья!
Ты же знаешь, где я всю жизнь проработала... Конечно, связи остались. Звоню - обещают помочь. Но - предупреждают - этим, что пришли, все нужно отдать. Все, до последнего колечка. Вот именно! До последнего! Даже мое обручальное, никакого отношения к наследству не имеющее - тоже отдала!
Тетя Нина опять потянулась за успокоительным.
- А Володю - сдержали слово, выпустили...
- Где ж он сейчас? - сообразил я, что за столом Ириного мужа как раз и не было.
- Да бог его знает, где! Как только вышел на свободу - подал на развод. "Машину, "Волгу"! - да я целый автопарк могла купить, если б не он с этими червонцами! Купить и не обеднеть - позже, когда описали все, а нас заставили расписаться, я посмотрела: сумму проставили больше трех миллионов! Теперь понимаешь, в каком я была состоянии? Хорошо, что совсем не рехнулась...
*Ортачала - старый район Тифлиса, расположен вдоль правого берега Куры.