Любимая дочка вашей бабушки - глава 1

               
       
        Внуки иногда просят меня:  "Бабушка, расскажи, какой в детстве была наша мама. Капризничала? Безобразничала? Что любила кушать?  Ей дарили  много игрушек?»  Ах, мои милые детки, это было так давно, когда ваша мама была маленькой, я многое уже и забыла. Но что-то ещё теплится  в закоулках  памяти, конечно,   самое яркое, самое важное.  Потому и решила я написать это маленькое повествование. Вы прочтёте его не теперь, а когда повзрослеете. Сейчас многое вам будет непонятно, ведь  ваша мама  родилась и жила совсем в другой стране, с другим укладом жизни, с  другими законами, привычками.  Это рассказ  не только о детстве, но и о юности  моей дочери, то есть вашей мамы.  Уверена, вам будет очень  интересно. И посвящаю я эту  повесть вам. Так и назовём её - «Любимая  дочка вашей бабушки».

                ***

     Начну издалека. В апреле 1973-го года умерла моя мама, как принято говорить, "от продолжительной и тяжёлой болезни". Мы жили в то время уже  не в Чите, а в Омске. И мама рядом давала  ощущение семьи. Мне этого хватало. Я была увлечена работой, обожала театры,  концерты, кино,  проводила время в компании многочисленных друзей. Жизнь казалась наполненной, интересной...
     Однажды ночью у мамы началось желудочное кровотечение. Приехавший пожилой врач «Скорой помощи» сказал: «Вызывайте родных. До утра не доживёт.  Начался  цианоз (посинение конечностей), разве Вы не видите?»  Я видела, но не хотела этому верить. И правильно! Мама прожила ещё  9 месяцев, но уже не вставала. Я уходила утром на работу и возвращалась, не зная, застану ли её живой.
     Правда, почти каждый день к ней приходила медсестра из поликлиники  делать перевязки (появились трофические язвы на ногах). Звали её Вера Сергеевна. Мама умоляла: «Вера, осторожнее. Очень больно. Я не выдержу. Мучительница ты моя!»  -  « Ругайте меня, ругайте,  Мария Леонтьевна, вот и  будет Вам полегче». За свой короткий визит Вера умудрялась ещё и покормить маму, вскипятить чай.   А то  и гостинцы приносила:  то  яблочко, то конфетки, какой-нибудь кексик или пирожок из дома. Вера была всего лишь деревенской женщиной с семью классами образования и курсами медсестёр. Мама сказала: «Рита, она тебе заменит меня, когда я уйду. Будет  и сестрой, и другом. Держись за неё».  Я и держусь! Вот уже почти 50 лет она для меня самый родной и самый лучший человек на земле, хотя судьба раскидала нас на огромное расстояние.
     Мамы не стало... Все надломилось. Я приходила в пустую квартиру  и понимала:  вот оно - одиночество! А мне уже 35, и ни семьи, ни детей. Я поняла: надо срочно родить ребёнка,  девочку, именно девочку, чтобы заплетать ей косички, завязывать бантики, наряжать в платья с оборочками. Обожать!
     К  тому времени здоровье моё уже не было таким хорошим. Перенесённая в 13 лет скарлатина дала осложнение на сердце. Я часто болела ангиной, пришлось в 30 лет удалить гланды. Естественно, я наблюдалась у кардиолога. К ней и пошла за советом.               
    - Рита, - сказала она, - как  врач я должна Вас предупредить:  старородящая женщина (оказывается, такой у меня теперь был статус)  да с пороком сердца... То, что Вы задумали,  это очень опасно.  Но   как женщина  я Вам скажу:  рискуйте!
     Я всегда была уверена, что рожать женщина  должна только от любимого человека. Так и любовь проверить: хочется тебе иметь ребёнка от этого мужчины - значит, любишь. Не хочется - жди другого. У меня в ту пору любимого не было. Я симпатизировала одному своему коллеге, но чисто эстетически: он был хорош собой. Не очень высокий, но идеально сложён. Кареглаз, черноволос.  Одет со вкусом. Закончил он Институт инженеров водного транспорта и преподавал спецпредметы в нашем училище, куда я перешла с телевидения. Он  не был интеллектуалом в гуманитарном смысле, но  вполне эрудированный человек. И даже, как  член КПСС, вёл у нас политическое просвещение (была тогда такая дурацкая обязательная система политинформаций на предприятиях).
    Контингент  в речном училище был не самый лучший: в основном  деревенские ребята без особых способностей, слабой школьной подготовкой  и довольно хулиганистым нравом. Удержать внимание сорока таких детей в течение урока было непросто. Мы ждали звонка на перемену, наверно, не меньше, чем сами учащиеся, чтобы хоть немного расслабиться и передохнуть. Приходили в учительскую, рассаживались кучками, болтали ни о чём, а то и просто молчали - берегли голос. Я дружила с двумя преподавателями:
математиком Нелей и материаловедом Эммой, но почему-то к нам часто подсаживался и Горн, тот самый коллега. Однажды я пришла расстроенная и пожаловалась, что у меня забарахлил холодильник.
    - Нет проблем, - сказал Горн, - хотите, я приду посмотреть.
      Все знали, что Горн -  большой умелец, и не только в технике. Ходили какие-то легенды, что однажды он сшил унты для    друга, уезжавшего на Север, кому-то связал лыжную шапочку, да много всего.  Холодильник он наладил быстро. От чая отказался. Попрощался с мамой, пожелал ей здоровья.
    - Какой приятный мужчина, - сказала  мама, когда он ушёл.               
      У меня в голове осталась зарубка - маме понравился... 
      Как часто материнское слово, брошенное вскользь, забытое или даже опровергнутое  становится вектором в  нашей жизни. Я это не раз замечала. Когда надо было сделать  металлическую табличку на памятник мамы, опять на помощь пришёл Горн.  Потом почему-то он взялся отполировать янтарные камушки, мешочек которых я  привезла с Балтики, когда гостила у однокурсников в Калининграде. Хотела сделать бусы, да так и хранятся они у меня в коробочке до сих пор. Горн как-то медленно и незаметно входил в мою жизнь.
     Тем временем кончался учебный год.  Девчонки предложили отметить. У них дома были семьи, дети, бабушки, поэтому сбор назначили у меня. Горн тоже напросился. Он пришёл первым, намного  раньше назначенного времени. И сразу предложил:
    - Я сам приготовлю стол. Отдыхайте!

      Странное качество, -  подумала я и тут же вспомнила своего брата Лёву, который все домашние дела брал на себя. Сравнение для меня было приятным... 
      Девушки опаздывали. Мы ждали их  полчаса, час, но они так и не пришли. Неужели это был сговор?
      За обедом надо было о чем-то говорить. Сначала о пустяках. А потом Горн почему-то стал рассказывать мне про свою жизнь, про драматическую  историю его семьи. В первый же год войны кавказских немцев, живших в России ещё со времён Екатерины Второй,  депортировали  в Сибирь. Ехали в переполненных теплушках, порой без еды, почти все многодетные. Высадили их на маленькой станции  в снежной степи, в январский мороз, практически без тёплой одежды. К счастью, все дети выжили,  а их было у Горнов  6,  мал-мала меньше. Младшему Якову не было и года. Но как-то устроились, завели хозяйство. Трудолюбивые дети помогали родителям, семилетний Яшка  пошёл работать пастухом, было не до учёбы. В 1-ом классе даже остался на второй год. Но потом поумнел, да и жизнь стала полегче, быстро догнал своих сверстников. Ну, а дальше -  техникум водного транспорта, ранний брак, семья, дочь,  работа на флоте, вечерний институт и, наконец, наше училище - по призыву Партии.
     Откровенность за откровенность. Теперь и мне захотелось рассказать ему о себе. Опустила счастливую часть жизни, начала с того, как  разгоняли евреев на Омском телевидении после победы Израиля в Шестидневной войне с Египтом, который Россия снабдила оружием, танками, самолётами и опытными  инструкторами. Я и раньше знала о государственном антисемитизме, но меня как-то не коснулась эта  проблема. До поры. Теперь настала пора. Провинциальные холуи, опоздавшие с исполнением центральной  инструкции  года на два, особенно рьяно исполняли её: уволили всех лиц еврейской национальности под разными  предлогами, включая и Председателя Комитета по радио и телевидению. Попала  в эту мясорубку и я, хотя была всего - навсего музыкальным редактором и не касалась идеологии.  Больше работать никуда не брали. Так я попала в училище преподавателем эстетики, этики и правоведения.
     Память о бедах сближает.  Оказывается, мы одинаково пострадали от советской власти, с инородцами она не церемонилась. Но не сломались же, не озлобились, не потеряли ни оптимизма, ни чувства юмора.  Живём  достойно, учим этому молодёжь. Я ещё больше стала уважать Горна. Именно о таких людях говорят - сделал сам себя.         Откровенный разговор всегда  добавляет тепла в отношения, доверия, а, значит, симпатии. И, прощаясь  с Горном, я подумала: у меня стало  на одного друга больше, пришёл он в гости как  коллега, а уходит близким человеком.               
     На два месяца мы расстались, Он улетел к родным в Нальчик, а потом куда-то на море, кажется, в Геленджик. А я совершила сложное турне: в Минске и Ленинграде навестила  школьных подружек, а между ними уже не в первый раз подивилась красотам Старой Риги.
    И снова учебный год.  Накануне где-то после обеда раздался звонок в дверь. Открываю. Стоит Горн с огромным тортом в руках.  Смущённый.  И я как-то растерялась...

    - Рита  Абрамовна, я подумал,  раз мы прошедший учебный год провожали вместе, то и новый должны встретить вдвоём.
    - Здравствуйте, Яков Яковлевич! Заходите! (По педагогическому протоколу мы должны были называть в училище друг друга по имени - отчеству и обращаться на "Вы", по привычке сохраняли это и в быту).              И снова мы говорили: о том, что передумали,  перечувствовали за эти летние месяцы и  решили что-то для себя. Вспомнили давний разговор в учительской (по научному - педкабинет). Разговор зашёл  не об учащихся, а о собственных детях. Горн обратился к Неле и Эмме:
    - Девчонки,  вы  ведь ещё молодые, благополучные, почему  ограничились одним ребёнком?
     - О,- сказала Неля, - мы второго не потянем. Муж хоть и кандидат наук, но живём от зарплаты до зарплаты.
     - А у нас проблемы со здоровьем, - включилась Эмма, - этого бы поднять. Но ведь у Вас, Яков Яковлевич,  тоже только  одна дочь.
      - К  сожалению. Я бы очень хотел ещё и сына.
      - А я мечтаю о девочке, - вклинилась и я, бездетная...

      Мы не случайно вспомнили этот разговор и признались друг другу, что по-прежнему хотим детей. Но появился один нюанс: теперь мы хотели детей общих, а мальчик там или девочка уже не имело значения.                Что  это? Поздняя  любовь? Я даже мысленно боялась произнести это слово.  Ведь мы  не молоды, и пылкость юности давно позади.  Скорее так -  созвучие душ...
      Прошёл ещё один счастливый год.  И снова начало занятий, торжественная линейка, радостная встреча с коллегами. Меня приглашает в кабинет директор - милейший человек, бывший капитан судна Александр Константинович Пискунов.
     - Рита Абрамовна, я по поводу Вашего проекта  по новому оформлению  кабинета эстетики. Вы уже нашли художника? Хорошего?
     - Лучшего в Омске.
     - Прекрасно. Сейчас у нас как раз есть деньги, и можно начать работу. Пусть он сделает эскизы, Вы покажете их мне - и вперед!
     - Александр Константинович, но я не смогу в этом участвовать...
     - Как это?  Почему?
     - Я решила стать мамой.
     - На здоровье. Какая связь? 
     - Через неделю ухожу в декрет.
       Эмоции, которые изобразились на его лице, развеселили меня.  Сначала удивление: «Как я этого не заметил?  Не доложили – непорядок в королевстве». Потом восхищение: «Ну, женщины! Одна! Без мужа!» Наконец, досада: «Срывает учебный процесс!»
       Процесс я не сорвала - нашли другого преподавателя. Удивлён был не только  директор. Мы не афишировали своих отношений, даже подружки не догадывались, а моя полнота скрывала новые формы. 
      И вот счастливые месяцы ожидания. Я сшила красивый наряд, соответствующий новой конфигурации, много гуляла, пересмотрела в кино все старые любимые фильмы. Читала. Однажды Горн завлёк меня в главный парк города  и уговорил покататься на колесе обозрения. Было очень страшно, я потом проклинала своё легкомыслие, ведь  могла потерять ребёнка. Но если перенестись на 32 года вперёд и вспомнить, что  Наташа на 9-ом месяце беременности из Феникса (США) совершила шестичасовой «марш-бросок» на машине с мужем, двухлетним ребенком и свекровью  к Гранд-каньону, то мой авантюризм покажется просто невинным приключением. Правда, предусмотрительно дочь оформила страховку, предполагавшую вызов вертолета в случае начала родов. Яблоко от яблони... 
      Носила я Наташу легко и радостно, даже походка как-то изменилась, стала летящей. Никаких интоксикаций у меня не было, пристрастий в еде не появилось, да и объём порций не увеличился, как у многих. Аккуратный живот обещал, что родится девочка.  И вот, наконец, в прекрасный праздничный  день 8 ноября 1974 года ровно в  шесть часов вечера она появилась.  И рожала я не в муках, как предрекал Господь. Наташа так стремительно и дерзко ворвалась в этот мир, что я даже не успела  понять, что такое схватки. Но когда мне её показали, я обомлела: крошечное красное тельце, сморщенное личико, глазки-щёлочки и непомерно широкий нос.
     - Страшненькая, - не сдержалась я.   
     - Сама ты страшненькая, - парировала пожилая акушерка (в родильных отделениях не миндальничают с пациентками)  -  Красавица!               
       Наверное, она что-то понимала в своей профессии.
       И вот, наконец, меня выписывают. А пролежала я в больнице не неделю, а почти месяц - на сохранении, всё  по той же причине: возраст, сердце. Да ради того, чтобы сохранить это маленькое чудо, я готова была пролежать и год.
     Горн приходил почти каждый день, но общались мы через оконное стекло, жестами и мимикой. Несколько раз ему всё же удалось прорваться в коридор отделения какими-то чёрными  лестницами, и мы поговорили минут пять. Это для меня было очень важно, это была  поддержка. Он приносил передачи с  неведомо откуда добытыми деликатесами, и количество их было таково, что можно было накормить всю палату. Мне всегда нравилась щедрость в мужчинах. Это говорило о широте их души.
       Мы дома. Я положила мой драгоценный розовый кулёчек на диван и осмотрелась. Я не узнала своей квартиры. За время моего отсутствия Горн полностью её отремонтировал: побелил, покрасил полы, зашпаклевал оконные рамы и даже навесил книжные полки, которые уже года два пылились в "тёмной комнате" - кладовке. Но самым прекрасным была стоявшая посредине комнаты   детская деревянная кроватка на колёсиках, совершенно фабричного вида. Но, как оказалось, сделанная  собственными руками  Горна, вследствие тотального дефицита в российской  торговле. Волна нежности захлестнула меня, как наводнение заливает город, и прорвалась ручейками из глаз. А в кухне стоял новый огромный холодильник взамен старенького инвалида, которого он когда-то починил.
     Мы развернули розовый конвертик и освободили  дочь от больничных пелёнок. Я опять вошла в ступор. Тельце такое крохотное (хотя рост  51см и вес 3500, полный стандарт). А ножки, как верёвочки. Мне даже страшно было прикоснуться. Спасла подружка, мать уже двоих детей. Она тут же примчалась и дала мне мастер-класс: как купать  ребёнка, как пеленать, кормить, сцеживать лишнее молоко, которого у меня было в избытке. Материнский инстинкт - гениальный учитель,  через пару дней я уже лихо управлялась со всеми обязанностями. Наташа быстро набирала нужный вес, щёчки стали пухленькими, зарумянились, открылись огромные глазки, а носик оказался аккуратненьким, чуть вздёрнутым, как у отца. И, правда, красавица! Но так, наверное, думает каждая мать...
    По российскому законодательству женщина  могла оставаться со своим   новорождённым ребёнком, не выходя на работу, целый год - так называемый отпуск без содержания. Место сохранялось, а зарплата нет.  И пособий на детей никаких не давали. Попробуй-ка проживи! И тут случилось чудо. Я всегда была уверена:  если  родители что-то сделали для своих детей - это не пропадёт, если даже родителей давно нет с ними.
     Старшее поколение хорошо помнит, что такое "Государственный заём". Наверное, ещё в годы войны или даже раньше были выпущены Облигации, которые в обязательном порядке должны были покупать все работающие в соответствии со своей зарплатой. Они, кажется, разыгрывались как лотерея, но выигрывал ли кто-то не помню, мы – нет.  И вот при Хрущёве правительство объявляет, что выпуск облигаций прекращается, а те, что уже есть у народа, замораживаются на 20 лет, потом стоимость их будет возмещена. Кто в это поверил?! Многие выбросили их, кто-то обклеил туалет,  кто-то сохранил. В том числе и моя наивная мама. Она запечатала их в большой конверт и подписала:  "Моим детям и внукам". Думала, всё же будет какая-то польза. И вот именно в этот год, когда я особенно нуждалась в деньгах, облигации начали обналичивать. Для меня это была колоссальная сумма - 400 рублей (для сравнения – зарплата моя составляла  около 70 рублей). Я предложила половину брату, но он благородно отказался. Ещё и пристыдил меня: "Рита, ты помнишь, что мы тебе написали в поздравительной телеграмме? Вырастить Наташу - это и наша обязанность". Я всегда восхищалась своим братом.
      Вскоре Лёва  прилетел познакомиться с новой родственницей. Навёз подарков: мне шикарное верблюжье одеяло с нежным шелковистым ворсом зелёного цвета. Точно такое, какое ещё до войны прислал мамин брат из Китая, и оно спасло нас от  голода в военные годы. Мы обменяли его на 10 мешков картошки. А Наташа получила огромную белую кудрявую красавицу болонку. Прелестная рыжая кукла Лариса в синем платье с горошком у нее уже была – подарок отца.
      Уезжая, брат сказал: "Рита, я за вас спокоен. Горн заботится о вас лучше, чем я о своей семье". Ну, тут Лёва немножко слукавил в угоду мне, сам он был прекрасным семьянином.
     А у нас, действительно, всё было хорошо. Только один раз за всё время мы поспорили, когда выбирали имя для дочери. Месяц она была просто «наша девочка».
    - Мария, - говорил Горн, - только Мария. Так звали твою маму и так звали мою. Двойная память.
     Я порылась в справочниках и прочла, что Мария - "горькая". А я хотела назвать Юлей. Но Горн почему-то решил, что это слишком сентиментально. Остановились на  Наташе. Наташа – "подарок". На том и порешили.
      Через много лет в Израиле я нашла подтверждение этого:  "мар" на иврите - горький. Мария – "божья горечь". Натан на иврите – дающий, отсюда и  слово "матана" - подарок. Интуиция маму не подведет!      
     Когда Ната  начала садиться и уже пыталась ползать, Горн решил немножко облегчить мне жизнь. Он соорудил изящный деревянный заборчик и отгородил им почти половину спальни. Мы постелили на достаточно тёплый пол толстое ватное одеяло и пустили Нату в "загончик".  Теперь я могла хоть ненадолго оставить ее с игрушками и заняться домашними делами.
     Прошел почти год. Наташа уже делала попытки ходить. Мне надо было возвращаться на работу. Опоздаю хоть на день, обнулится предыдущий стаж, а этого боялись до смерти: уменьшится оплата больничных, отпускных, а в будущем (пугали знатоки) повлияет и на размер пока ещё далёкой пенсии. В ясельки я отдавать Нату не хотела, стала искать няню с проживанием. Объявления в газетах тогда  не давали, развешала их на остановках. И сразу же пришла одна бабушка: милая, худенькая, седая, интеллигентная..
    - Только знаете, что -  я не смогу читать сказки вашей девочке, у меня сломались очки.
     - О, сказала я, - это не проблема.
       Я вспомнила,  что на  память оставила себе мамины очки. Я тут же их нашла и вручила старушке. Подошли. "Какая милая, - снова подумала я, - ещё и книжки читать собирается".
        Вечером раздался телефонный звонок:
      - Это вы няню ищите?  У вас первый ребёнок?  Скажите, как можете вы, молодая мама, так безответственно к нему относиться?
        Я  не понимала, о чём она...
      - К вам приходила старушка? Милая, интеллигентная, аккуратная? Да, она такая. До поры. Это сестра моего мужа. Разве можно брать человека с улицы, ничего не зная о нём? В один прекрасный день вы придёте домой, и вам не откроют дверь. И вы не будете знать, что там с вашим  ребёнком, пока её  не взломаете.  Моя золовка действительно хороший человек, пока не запьёт. А запьёт она на неделю. И это будет повторяться каждый  месяц.
        Я слушала добрую женщину с бьющимся сердцем: Боже, что я наделала! Но выхода не было. Пришла другая, и тоже с "улицы", курящая. Подкупило, что  она фронтовичка, гоняла студебеккеры по дорогам войны. Есть сын, и у него тоже маленький ребенок, но она поссорилась с невесткой и хочет их проучить.
      Ольга Тимофеевна оказалась просто золотой. Она без устали таскала Натку за руку по всей квартире, и вскоре девочка уже крепко  стояла на ногах. Няня успевала ещё и  напечь пирожков или блинов, сварить борщ и даже прибрать в квартире. Но погубила её одна страсть, она  стала фанатичной читательницей книг в моей библиотеке, немалой.  Главное – в квартире не курила, бдительная соседка как-то подкараулила меня и радостно сообщила, что няня выходит курить на площадку.               
     Но Ольга Тимофеевна помирилась с сыном,  Нате исполнилось два года, и ясельки стали неотвратимой реальностью. Отводя её утром, я через час бежала  подглядеть в окно, как она там (специально не брала первые уроки). Она находилась в том же положении, в котором я ее оставила. Сейчас Наташа говорит мне, впадая в транс от своих  энергичных деток: "Как тебе повезло, что я была  такой спокойной, где поставишь - там возьмёшь."
     Между прочим,  в Израиле мамы совсем другие. Они отдают детей в садик в трехмесячном возрасте, и  ничего, дети вырастают здоровыми и счастливыми. Ната придерживалась российских стандартов.  Она открыла «своё дело» и оставалась с детьми до двух лет, работая дома на компьютере.
     В ясельках Наташа впервые  нашла себе подружку – Юлю Калугину – и на всю жизнь. Вместе перешли потом в садик, учились в одной школе, да и жили долгое время в одном дворе.  Уже здесь, в Израиле, мы узнали, что Юля, закончив мединститут и выйдя замуж, укатила в Америку. Ну, как было не навестить подружку, когда мы там оказались! От Портленда, где мы жили, до Сиэтла, где жила она с мужем и сыном, всего 3 часа на машине.  По полной программе мы ознакомились с интереснейшим городом страны, ну, и , конечно, застолья, шашлыки, воспоминания о любимом задымлённом городе их детства. Потом Юля приехала в Портленд с ответным визитом.  Родители Юли были очень молодыми, лет по 20, когда мы познакомились, и, мне кажется, деликатная Оля испытывала неловкость, когда дети в садике радостно кричали: «Наташа, иди. Твоя бабушка пришла!»  Неужели я в 40 лет выглядела бабушкой? Видно, сейчас, к 80-ти, помолодела...
     К двум годам Наташа уже прилично говорила, хотя не всё можно было понять. Однажды уложила её в кроватку, попела песенки, и она стала засыпать. Вдруг слышу из другой комнаты какие-то возгласы. Прислушалась. "Тен гасок! тен гасок!" Что за тен гасок? Через несколько дней прихожу в  ясельки пораньше, жду в «предбаннике», когда детей выведут. Дверь в столовую открыта. И вдруг слышу командный окрик нянечки: "Штейн, на горшок!" Так вот оно что - ребус разгадан...  Действительно, нянечки в детских учреждениях бывали грубоватые, простые, малообразованные, но в общем-то добрые тётки. А вот воспитательницы всегда хорошие. Я подружилась с врачом, которая патронировала ясельки, и почему-то она к нам очень благоволила. Через несколько лет, можно сказать, спасла меня от смерти. Обнаруженная опухоль в груди требовала немедленной операции, но оставить  Нату было не с кем. И она устроила её на месяц в какой-то загадочный детский садик, который снабжался по высшему разряду. И назывался он «Детский нетуберкулёзный санаторий». В первый раз я узнала, что такое великая сила блата.               
       Потом Ната вернулась в свой садик, который находился прямо в соседнем дворе, что очень облегчало мне жизнь. Но главной моей помощницей стала Вера Сергеевна, та самая  "мучительница" моей мамы. Я могла оставить у неё Наташу в любой момент и быть уверенной, что  её во-время накормят, уложат спать, прогуляют. Если не Вера, то её замечательный муж Коля, простой деревенский мужик, слесарь на заводе. Он  давно умер, а с Верой мы дружим до сих пор,  ей уже 90.               
        Когда Наташе исполнилось  3 года, отец попросил меня купить ей самые красивые золотые серёжки – от него на память. О, это  было не так-то просто в эпоху всеобщего дефицита.  В 7 утра я заняла очередь у  дверей самого главного ювелирного магазина   на Ленинградской площади, в 500-ах метрах от уже промёрзшего Иртыша. С реки дул пронизывающий ветер, а магазин открывался только в 10. Озверевшая от холода толпа ринулась внутрь, перепутав все очереди и забыв все человеческие заповеди. Наконец, и я добралась до заветной витрины и  выбрала самые красивые детские серёжки с маленькими рубинчиками.  Теперь их носит Наташина дочь, вот такая память...               
      Летом профсоюзный комитет неожиданно  предложил мне  путёвку в санаторий, да не  куда-нибудь, а на мою родину, в Забайкалье, где в городе Чите по-прежнему  жил мой брат. Радости-то было! Это знаменитый в тех местах курорт Дарасун, с прекрасной минеральной водичкой типа "Нарзана".
    - Замечательно! Ни о чём не беспокойся. Натку оставишь у нас,- сказал брат по телефону.
       Так я и сделала. Курорт находился километрах в 120 от Читы  в живописной горной местности, в тайге. Через  два дня, освоившись, я позвонила  в Читу:
     - Как там Наталька?
     - Такая смешная! Ходит на четвереньках, гавкает на всех, говорит, что она собачонка. Мы так её и прозвали. О тебе  даже не вспоминает.               
    - Как это не вспоминает? Немедленно везите её сюда. И Инну прихватите
(старшая дочь Лёвы 12 лет).
     - Рита. не создавай себе трудности. Отдыхай спокойно.
     - Лёва, я умоляю...
       Диалог был долгим, но назавтра невестка привезла девочек ко мне.
       Конечно, я создала себе невероятные трудности.  Мы сняли квартиру недалеко от санатория, и ночевала я с девочками там. А день они проводили со мной,  болтаясь в прекрасном санаторном парке, если я была на процедурах. Обед приходилось делить на троих: суп я съедала в столовой, а всё остальное в баночках выносила им. В местном магазинчике на пустых полках сиротливо  томились баночки с морской капустой, но мы не настолько были гурманами, чтобы предпочитать всему другому этот экзотический деликатес. Хлеб был, и вечером мы шли в посёлок, чтобы поесть его с парным козьим молочком. Ни о каких фруктах или сладостях вообще речи не было, но девчонки это легко переносили. Чаще капризничала Инна, а Ната -  никогда...
      Вечером мы ходили в клуб на танцы. Кто-то из "знатоков" еще в Омске уверил меня,  что на этих "балах" надо обязательно быть в вечернем платье. Я и  сшила его: на чёрном крепдешине язычки пламени по низу юбки - довольно красиво. Но я его, конечно, ни разу там не надела.
       Возвращались домой поездом, потому что Лёва навязал нам ведро протёртой смородины из своего сада. Горн очень удивился, встречая нас с такой ношей, в Омске-то ведь это тоже был самый разгар заготовок на зиму. И мы дополнили смородину облепихой, малиной, а позже и клюквой.
      В этом отношении Горн был очень заботливым человеком. Он уже не работал в училище, а  нашёл более высокооплачиваемую  работу по специальности. Было много командировок, и он привозил из дальних районов трикотажные костюмчики для  Наты, часто на вырост. То какую-нибудь шапочку, то босоножки мне,  конфеты. Однажды  умудрился даже где-то достать апельсины к Новому году. Правда, Нате всё это было нельзя из-за  диатеза. Ещё он любил сюрпризы. Как-то  на "Голубом  огоньке" я услышала новую песню в исполнении Ольги Воронец, и, когда  пришёл Горн, напела ему: «Подари мне платок, голубой лоскуток. И чтоб был по краям золотой завиток..." Через неделю у меня был точно такой шёлковый платок. Немного не в моём вкусе, мне просто понравилась песня. В другой раз было ещё смешнее. Я сказала Горну, что по четвергам обедаю в училищной столовой, по запаху угадываю, что готовят сердце. Поскольку мы обучали судовых поваров, и преподавателем была выпускница Плехановки, курировавшая столовую, готовили там отлично. Через неделю Горн приходит с  большим пакетом.
      - Что это? - спрашиваю.
        Разворачивает: огромное коровье сердце...
      - Это дубликат моего сердца. Оригинал я тебе давно  подарил.
        Сам же и готовил, я не умела.
        Горн воспитывал Наташу почти как мальчика. Если он что-то мастерил, она сидела рядом, и он ее просвещал. Однажды я подслушала их разговор.
      - Наташа, принеси пассатижики.
         И Наташа, видимо, принесла именно то, что он просил. (Я-то и до сих пор не знаю, что такое пассатижики). Позже Наташа рассказывала, что она любила забивать гвозди в пол тёмной комнаты, хорошо, что я этого не заметила. Эти навыки пригодились ей в дальнейшей жизни. Теперь она умеет всё: побелить квартиру, покрасить, навесить гардины, починить шкаф и даже сколотить будку для собак. Гены, однако...
       Работа не позволяла Горну много заниматься ребёнком. Да и был он человеком сдержанным, немногословным. Иногда хотелось большей открытости чувств. Помню, когда он встретил меня из роддома, и мы впервые, распеленав, увидели  дочку, он не выразил ту бурю восторга, которую я ожидала. Понятно, подумала я, ведь ждал мальчика.... Но однажды, вытирая пыль на книжной полке,  увидела там  вазочку, про которую в суете совсем забыла. Перед уходом в  больницу я сняла и положила туда свои немногочисленные украшения. Машинально стала их перебирать и увидела обручальное кольцо, оставшееся у меня ещё от первого, так и не состоявшегося брака. На внутренней стороне было что-то  выгравировано. Надела очки . Прочитала: "Риточка!" Так вот оно что! Сердце радостно ёкнуло, фантазия разыгралась. И представила я себе такую картину: идёт Горн из роддома, только что сообщили, что я родила, чувства переполняют его, а поделиться не с кем.  Пришёл домой, бродит по пустой квартире и видит вазочку с украшениями. Взял в руки. Стал их рассматривать.  Кажется, будто тёплыми руками ко мне прикасается, обнимает за плечи. И тогда он берёт инструмент и высекает моё имя. В этом всё - и радость его, и волнение, и гордость, и благодарность - то ли мне, то ли Б-гу.  Ну, я-то, конечно, приняла на свой счёт.
       Когда началось охлаждение, не знаю. Просто не заметила. Предпосылок к этому никаких не было, мы бережно относились друг к другу. Только один раз я допустила бестактность, о которой потом очень жалела. Как-то в воскресенье  мы пошли погулять на ипподром, он находился через дорогу от нашего дома, и вход всегда был открыт. Натке было года полтора, Горн держал её на руках, а головку она положила ему на плечо. Мы шли, тихо разговаривали. Был тёплый, но не жаркий приятный день. И вдруг за спиной  услышали какие-то возгласы. Обернулись. Пожилая женщина  псевдоинтеллигентного вида с восторгом смотрела на Наташу и экзальтированно выкрикивала: "Дитя любви!  Дитя любви!"  Мы улыбнулись, покивали ей и перешли на другую беговую дорожку. Как тут было мне не блеснуть эрудицией! Я процитировала классика: "И тайный плод любви  несчастной держал он в трепетных руках."  Горн промолчал. Наверно, ему это было неприятно, он и так переживал из-за своего двойственного положения. Я к своему статусу относилась спокойно. Сейчас никого не удивишь гражданским или гостевым браком, тогда это не было нормой. Выходит, мы  немножко опережали время...
      Итак, началось охлаждение. Непонятно, почему. Что-то его тревожило. Но мы не лезли друг другу в душу, что хотели – рассказывали, что  не хотели - нет. Я даже подумала, уж не завёлся ли у него кто, он слыл увлекающимся человеком. Но тут же сказала: "Стоп! Ещё не хватает подозрительности и ревности".
       Был ли ревнивым Горн? Возможно. Как-то он взял с полки книгу об Олимпиаде в Саппоро. Открыл и помрачнел, прочитав дарственную надпись: «Тигрице Рите от Зубра омской журналистики. Виктор Чекмарёв».               
    - Пожалуйста, скажи мне, кто такой Виктор Чекмарёв?               
    - Известный омский журналист. Приятель.  Работает в «Омской правде».               
    - Почему он называет тебя тигрицей?
    - Такой юмор. В Омск приезжал цирк, там была тигрица по имени Рита.
    - А он Зубр?               
    - Да. Самый сильный омский журналист.
      Через несколько дней Горн  говорит:  «Рита, мне поручили написать статью по нашим профессиональным проблемам, познакомь меня с Чекмарёвым».     Познакомила. Встретились...  Успокоился. Ещё и гонорар заработал..
     Но вернёмся к текущим проблемам. Приходит вечером Горн с работы, ужинаем.
   - Рита, мне надо с тобой поговорить, -  начал он, - время идёт, дети взрослеют. Ира (его первая дочь) скоро закончит школу, дальше институт. Наташа пойдёт в первый класс. Потребности девочек растут, соответственно увеличиваются расходы. Надо что-то делать. Давай поедем на север, там большие заработки.
      - На север? Куда?   
      - Ну, например, в Уренгой. Я узнавал,  там легко устроиться по специальности. Ты можешь пойти работать в школу. 
      - А Ната? 
      - А Ната пойдёт в садик, думаю, они там есть. В крайнем случае  будешь сидеть с ней дома.
      - Яша,  а Наташин диатез? (теперь он назывался атопический дерматит). Ты же видишь, как она расчёсывает руки. К зиме всё ухудшается, шелушится кожа. Её надо   везти на море,  а не на север.
     - Будет отпуск – повезём на море. Живут же как-то там другие дети.
     - Но она не другие. Она наша дочь... И где мы там будем жить? В холодных вагончиках?
      - Почему в холодных? Они оборудованы, приспособлены для жилья.
      - Нет, Яша, я к этому не готова.

        В следующий раз была новая идея: поменять мою квартиру на Уренгой.
      - Всегда найдутся желающие переехать в Омск.
      - Ну, конечно, туда мы поменяем, а назад?
      - Зачем загадывать так далеко?  Может, мы останемся там навсегда...
        "Не сходи с ума,- сказала мне сестра Аня  - думай о ребёнке".
         И я  решила  твёрдо -"Нет!".
       - Рита, - заключил Горн трудный диалог, -  ты всегда думаешь только о себе!         
        Я?  О себе?  Всегда? - большего оскорбления я не ожидала. Да я по природе рабыня своих близких!
         Бывает любовь с первого взгляда. А бывает ли отторжение с первого обидного упрёка? Так получилось. "И я от любви возвращаю ключи», как поется в одной песне. Теперь я точно знала, что никуда и никогда  за Горном не поеду. Но вида не подала.
      - Поезжай один, устройся, обживись, а там будет видно. О нас пока  не беспокойся, я взяла дополнительные часы, нам хватит.                Ах, какое легкомысленное  заявление я сделала!  Считала  ключевым словом  «ПОКА», но Горн его, видно, не расслышал.
       Мы остались вдвоём. Прошел год, второй, третий. Я предполагала, что его быстро там приберут к рукам: непьющий, некурящий, работящий, да еще и красавЕц. Большой дефицит для северных широт. Но вдруг  кольнула мысль – может, с ним что-то случилось? Заболел? И я позвонила нашему общему коллеге, его другу, который теперь работал в пароходстве и  имел какую-то селекторную связь с Горном.
      - Нет, нет, Рита Абрамовна, всё в порядке. И даже есть новость. Не знаю, надо ли вам сообщать.
      - Говорите.
      - У Горна недавно родился ребёнок.
      - Мальчик?
      - Девочка! Опять девочка! Третья дочка.
      - Ребёнок - это всегда хорошо. Поздравьте его !               
        И тут меня словно кто-то подтолкнул к решению, которое, наверно, подсознательно вызревало давно:
      - И передайте Якову Яковлевичу, что я хочу подать на алименты, чтоб это не застало его врасплох, и чтоб понял всё правильно.

       Между прочим, когда Наташа пошла в первый класс, я послала Горну её фотографию в школьной форме, нарядную, хорошенькую, с  очаровательной улыбкой. Это был намек, что пора вспомнить о ребенке.
       Он не ответил.
       Судебная процедура длилась недолго. И получив документы из суда, Горн написал письмо: "Рита, ну зачем ты это сделала? Ведь мы могли договориться. Я бы присылал, когда надо и сколько надо  .Ты  создала  мне репутацию многожёнца. Едва ли это прибавит уважения к руководителю".
       Теперь не ответила я. Считала справедливым свой шаг. Наташа пошла учиться в элитарную английскую школу, где были в основном дети обеспеченных родителей. Я не хотела, чтоб она выглядела белой вороной. И, конечно, несмотря ни на что, благодарна Горну, что мы смогли обеспечить ей достойную жизнь.
       Прошло 15 лет с тех пор, как мы расстались.  Обстоятельства вынудили нас встретиться с Горном, уже вернувшимся в Омск, чтобы получить его разрешение на   выезд дочери за границу на ПМЖ.  И первая фраза, которую он сказал ей, была:  "Наташа, я очень виноват перед тобой".  За это я ему простила всё.                Прошло ещё много лет, и уже здесь, в Израиле, Наташа решила что-то узнать об отце. В "Одноклассниках» она нашла имя -  Маша Горн и, ничего не объясняя, написала ей коротенькую записку с просьбой передать привет её папе. Маша ответила в тот же день: «Наташа, я так понимаю, что  папа у нас один. К сожалению, выполнить твою просьбу не могу, две недели назад мы его похоронили".                О, ужас! Горну было всего 69 лет. Он никогда ничем не болел, видимо, коварный север сделал свое дело. Маша написала, что хотела бы познакомиться,  мы тут же пригласили ее в Израиль.
       И вот стоит перед нами девочка, родившаяся в далеком холодном Корочаево (вблизи Уренгоя) в тот памятный год, когда Наташа пошла в школу. И не девочка уже, а двадцатисемилетняя симпатичная женщина, так похожая на отца. А рядом сын Дима,  школьник, внук Горна.  Он, как и наши дети, мало что унаследовал от деда, по крайней мере внешне.  В Наташе отцовские черты   тоже сильно размылись, но почему-то  девочки очень похожи,  только одна светленькая,  другая тёмненькая.  Родные сёстры!   И вот  интересная деталь: у Наташи и у Маши есть определённые литературные способности. Наташа пишет рассказы о своих детях и животных,  Маша - прекрасные  очерки об ежегодных автомобильных путешествиях с семьёй. А на-днях она поразила нас своими мудрыми, философскими эссе о природе и человеке. И ещё одна особенность: обе сестры – великолепные фотографы. Маша - любитель, в основном пейзажист, а Наташа – профессионал, закончила соответствующий факультет в Иерусалимской  Академии искусств.  Может, это какая-то генетическая предрасположенность,  которую в силу определённых обстоятельств не сумел реализовать в себе их отец, хотя и был он человеком с хорошим художественным вкусом.               

       Две недели сибирские гости любовались красотами нашей  страны и нежились в водах наших тёплых  морей. Маша оказалась очень милой, разумной,  с хорошим  чувством юмора, без глупых комплексов. Вот такая история, в которой преломилось всё: любовь  и разочарование, обиды и прощения, потери и обретения, расставания и встречи, то, что, наверно, и называется жизнь.