перевод: Ирина Анастасиади
История наша началась в канун Нового года, когда вдруг во время обеда на дон Энрике напала болтливость. Мария в это время направлялась на кухню, чтобы принести жаркое. Но приостановилась послушать ворчание старика о том, что деньги день ото дня теряют свою стоимость, а значит, и власть свою над людьми. О том, что всё вокруг дорожает. И о том, что песо давно уже превратился в дым.
После двадцати пяти лет службы хозяин, как видно, стал считать Марию своим человеком. А она ведь служила у него с тех самых пор, как эмигрировала с родины. Видела она в этом доме рождения, видела и смерть. Здесь нянчила в своих объятиях хозяйских детей, которые теперь сами женаты и имеют своих детей. Да, они выросли, а она, Мария, состарилась. Состарился и вдовец теперь, дон Энрике. Все и всё в этих стенах состарилось.
— Если бы здесь был Альберто…, — к месту и не к месту любил говорить дон Энрике о своём сыне. Сыне, которого он и приласкать ей как следует не дал. Честно говоря, Мария никогда не умела настаивать на своём. Все даже считали её легкомысленной. Вот и её собственный отец довёл Марию до того, что она сбежала из дому, упрекая её всё время за ошибку, которую могла совершить лишь незамужняя девушка. И говорил ей, из-за неё что позор лёг на них на всех.
Потому-то в один прекрасный день, Мария села на гигантский корабль и высадилась в Буэнос-Айресе и начала жизнь заново. Чистая. Ибо вину свою утопила в океане. Вину, которая вызывала в ней гадливость и навсегда обрекла её на одиночество. Ребёнок остался там, дома, далеко. Там вырос, пошёл в школу. Научился читать и писать. И даже написал ей несколько писем. Ей, матери, которую ему так никогда и не довелось увидеть. Потому что в 1998 году он был убит на войне. Было ему тогда двадцать. В своей каморке, там, где она провела двадцать пять лет, вспоминала Мария прошлое, сидя на старинном, червяками проеденном сундуке. И глядела на фотографию улыбающегося сына. Перебирала старые письма. Иногда задержавшись взглядом то на одном слове, то на другом.
А сегодня вдруг дон Энрике заговорил о проблемах, губящих цветущую еще недавно страну. Заговорил о всеобщем волнении. Об экономическом кризисе. Мария косо глядела на него. Обо всём-то он знал, этот проклятый склочник! Была у него когда-то чулочная фабрика. И росла день ото дня. И вместе с нею рос капитал её владельца. Всем была известна история дон Энрике. Когда-то он ещё мальчишкой продавал на перекрестке женские чулки. А однажды, скопив деньжонок, купил небольшой станок для вязания чулок. И вязал их по ночам. Так началась его карьера в Ферроле.
— Каждый человек прежде всего должен научиться правильно помещать свои деньги, — вещал дон Энрике, сидя за праздничным столом. И было непонятно, кому он это говорит: себе, Марии, или тарелке с супом. – Да, именно куда-нибудь поместить. А не хранить в сундуке…
Зайдя на кухню, Мария принялась размышлять над сказанным. Ей даже показалось, что она, наконец, поняла что ей следует делать. Ровно двадцать пять лет, месяц за месяцем, она вносила свою нищенскую зарплату в соседний банк. И никогда ещё не казался ей таким никудышно трёхпроцентная прибыль, которую ей насчитывал банк с этой суммы. Дон Энрике, наконец-то, открыл ей глаза! Она вдруг и сразу решила, что сделает сразу же по окончанию праздников!
И теперь ей не будет страшно будет стареть. Теперь уж она не умрёт от голода в так и оставшейся для неё чужой стране! Хотя она уже давно решила для себя, что к тому времени она вернётся в родную деревню. Она ещё не знала когда, но точно решила всё-таки вернуться. Сразу же после окончание праздников Мария спустилась в центр города, взяв с собой банковскую книжку. Испанский Банк кипел, как муравейник. Когда она объявила служащему банка своё решение, он просто обалдел. Но пришлось ему всё-таки выложить все её денежки, все, до последней копейки.
Когда она вышла из банка, неся в потрёпанной сумочке целое состояние, то долго не могла решить: куда ей, всё-таки, лучше пойти. Наконец, решилась. Прижимая к себе сумочку, она поднялась по улице Реконкиста. Часы пробили три раза. Люди, попадающиеся ей по дороге, куда-то торопились. И почти все держали под мышкой сумку или папку.
И все говорили о вкладах, чеках, ссудах. Мария свернула на улицу Сакраменто потом на Сан Мартин. Все банки были похожи на пчелиные соты. У их дверей толкались люди, заглядывая в табель с ценами денежного обмена. Некоторые даже записывали в свои записные книжки: столько-то стоит американский доллар, столько-то английская лира, а столько-то немецкая марка. Мария смешалась с этим человеческим лесом и тоже принялась разглядывать табель. Внезапно её взгляд привлекла надпись, намалёванная на куске парусины. Ей показалось знакомой название местности. И тогда она вспомнила, что уже видела эту рекламу в газетах. Под рекламным щитом зияло стеклянное окошечко, а в окошечке виднелся маклер.
На минуту Мария задумалась. В ушах её еще отдавались эхом слова дон Энрике: — Деньги ни в коем случае нельзя хранить, их нужно вкладывать во что угодно. Тогда она подошла к окошечку. Перед нею раскрыли цветные географические карты, изображающие железные дороги и магистрали, а так же леса и поля в районе Буэнос-Айреса. Очень быстро Мария нашла земельный участок по своему карману. Потом всё произошло быстро и примитивно просто: заполнена на её имя бумага с подписями. А напоследок ей даже досталась медовая улыбка маклера.
С тех пор, с самого Нового года, каждое воскресное утро Мария садилась в электричку, следующую до района Конституцион, и высаживалась в местечке Лануш. Именно там находился земельный участок, который она приобрела сразу после праздников. Её участок, её Америка, размером в пятьсот соток. Её пот. Пот двадцати пяти лет. Ничтожное вознаграждение за тяжкий труд и бесконечные оскорбления. Вокруг ограды Мария посадила фруктовые деревья. Посередине же разбила огород. Здесь на её участке нельзя было найти ни сорняков, ни гусениц.
Все свои выходные она трудилась с утра до самого вечера. Всё это напоминало ей родную деревню и годы, когда она была молода и свежа. Там она тоже работала в поле. Именно там, возвращаясь с поля, как раз и случилось это… А потом родился Альберто. Но сейчас всё у неё по-другому… Так рассуждала Мария до самого заката, до того часа, когда надо было покидать Лануш. И тогда поезд повезёт её до сумасшедшего, гремящего города.
Хозяин, надо признаться, был прав. Разве может быть неправ владелец фабрики?! Хозяин был прав: деньги теряют цену. Зато участок – не деньги. Он – всегда стоит на месте. Ничто не может этого изменить. А главное, никто не может отобрать его у Марии. Это её собственный клочок земли! И он всегда будет там… До того самого часа, когда она продаст его, чтобы вернуться в родное село.