Глава 10
В пучине отчаяния.
{
"Улетели в трубу
все старания.
И остались мне на голову
страдания."
}
"Ляпис Трубецкой": "Ты кинула".
Степанов стоял, не в силах ничего сделать: ни пойти, ни упасть, ни закричать. Не было сил ни для чего. Он чувствовал, что из него словно бы вынули стержень. Он стоит на ногах как бы по инерции, потому что тело всё ещё помнило, что должно пребывать в вертикальном положении, хотя больше всего ему (телу) хотелось упасть на землю неряшливым кулём. В конце концов это и произошло. Ноги внезапно подогнулись и тело как бы сложилось. Алексей сначала сел на корточки, а потом ощутил задом траву. Мыслей не было, а в душе было черным-черно. Эта чернота, словно пожар от ядерного взрыва, вновь выжигала в нём все чувства, причиняя настолько сильную боль, что для борьбы с ней уходили все его силы.
"Теперь мне точно каюк." - как-то отстранённо подумал он трезвой частичкой своего сознания. Степанов понимал, что после надежды на новую, счастливую жизнь такое фиаско он вряд ли переживёт. Теперь он точно сломается и это будет окончательно.
Алексей долго сидел на берегу дальнего озера. Он не знал, сколько прошло времени, но вдруг сквозь боль и чёрное пламя в душе к нему пробилась даже не мысль, а некий инстинкт, который подсказывал, что нужно идти домой. Что же, раз надо, значит, надо. Он встал, развернулся и пошёл, бездумно переставляя ноги. Когда он прошёл примерно километр, тот же инстинкт ему подсказал, что что-то не так. Потом он понял, чего именно не хватает: мотоцикла. Вяло выругавшись, он повернул назад и также бездумно побрёл обратно к озеру. Потом он стоял у мотоцикла, тупо глядя на этот странный агрегат на двух колёсах, не понимая, что с ним делать.
"Нет, так дальше нельзя!" - появилась в его голове новая мысль. Алексей зашёл в озеро и умылся, а потом от всей души несколько раз ударил себя по щекам. Это помогло, по крайней мере относительная ясность в голове у бывшего сержанта появилась. Заведя "Планету", Степанов поехал в Ивановку. По дороге он понял, что ему нужно срочно что-то выпить, а иначе он просто съедет с катушек и сделает это прямо сейчас.
Баба Даша спала, дед сторожил на работе, так что Алексей спокойно поставил "железного коня" во дворе, взял немного денег и отправился к бабке Авдотье. Та варила знатный самогон, коим "окормляла" всю деревню. Подойдя к нужному двору, он постучал в калитку. Ответа не было. Авдотья, по всей видимости, спала. Степанов постучал вновь, но результат был тем же. А потом бывший сержант почувствовал, что на него накатила дикая злоба: на себя, на самогонщицу Авдотью, на весь этот мир. Он ударил ногой в калитку и та открылась. В ней явно что-то сломалось. Тяжело дыша и поводя налитыми кровью глазами, Степанов быстрым шагом прошёл (почти пробежал) по двору и толкнул дверь.
- Авдотья, вставай! - заорал он с порога, чувствуя какое-то радостное озлобление, - работать пора!
- Какая работа, когда ночь на дворе? - послышался старушечий голос. - приходи завтра, милок.
- Шевелись, карга старая, живо!
Авдотья выглянула в сени и уже открыла рот, чтобы сказать что-то язвительное, но увидела бешеные глаза Степанова.
- Сейчас, Лёшенька, сейчас всё будет. - пробормотала она и скрылась с глаз. Через минуту Степанов держал литровую бутыль с мутноватой жидкостью. Сунув перепуганной Авдотье трёшку, он вышел с её двора. Потом он дошёл до окраины деревни, устроился под какими-то кустами и присосался к ёмкости с огненной водой. Алексей пил немного отдающий сивухой самогон,но не чувствовал вкуса, словно это была обычная вода. Мозг не туманился, поэтому он продолжал пить, пару раз прервавшись на перекур. Потом на него надвинулось ничто и бывший сержант забылся в спасительном беспамятстве.
Следующие три дня для него прошли, словно в тумане. Он что-то делал по дому, как-то разговаривал с бабушкой, что-то отвечал ей. Она спрашивала, что у него случилось? Из-за расставания с приглянувшейся зазнобой он так переживает? Она утешала его, говоря обычные в такой ситуации глупости, что, мол, плюнь на неё, много девок вокруг ещё красивее и в таком духе. Он слушал, кивал, словно механический болванчик, потом снова отвечал или молча шёл дальше работать. А вечером он шёл к Авдотье, брал литр самогона и, прямо говоря, назюзюкивался по самое горлышко. Перед Авдотьей он, кстати, на следующий день извинился и починил калитку, так что проблем с ней у бывшего сержанта не возникло. Зато возникли проблемы с приезжими студентами. Отправившись субботним вечером в изрядном подпитии на ближнее озеро, Алексей затеял ссору с молодыми парнями. Он не помнил, из-за чего всё произошло, но вполне ожидаемо всё кончилось дракой. Как он дрался, Степанов не помнил тоже, но судя по тому, что в воскресенье студенты щеголяли по деревне с различными отметинами на физиономиях, из драки Алексей вышел победителем. Это было вполне естественно, поскольку что могли противопоставить в рукопашке сопливые интеллигентишки в очочках прошедшему настоящую войну сержанту запаса.
"Хорошо, что хоть не поубивал да не покалечил никого." - радовался Степанов следующим утром.
По поводу драки приезжал даже местный участковый. Он опросил студентов, а потом поговорил и со Степановым.
- Значит, в афгане воевал? - сказал он, как бы подводя итог беседе. - В общем, дело это я замну и хода ему не дам, тем более, что сами студенты не против, но делаю это только потому, что ты воевал, а ещё потому, что нет серьёзных повреждений у потерпевших. А так ты у меня минимум на пятнадцать суток загремел бы. Но смотри, чтоб такого больше не было. В следующий раз церемониться не буду. А Авдотью даже думать боись обижать.
- А про неё вы тоже знаете? - несколько удивился Алексей.
- Конечно. Думаешь, один ты хорошего пойла любишь употребить? Если бы не извинился перед ней, сидел бы ты сейчас в районном "обезьяннике" и ожидал народного суда. Ладно, заболтался я с тобой. В общем, смотри у меня! Я буду держать тебя, что называется, на карандаше.
- Спасибо, товарищ участковый! - поблагодарил милиционера Степанов. Стоит ли говорить, что тем вечером он снова напился, но на этот раз всё обошлось без хулиганки.
Утром в понедельник, в очередной раз проснувшись с больной головой, Степанов понял, что так дальше продолжаться не может.
"Это не жизнь, даже не существование, а просто... Просто..."
Но нужных слов у Степанова для определения его бытия не нашлось.
"Надо что-то сделать: что-то изменить, или самому измениться. Но как я изменюсь? Нет у меня сил измениться, ведь для этого надо забыть Алёну, забыть те чувства, которые она во мне пробудила. Ну вот, опять вспомнил. Ка-а-ак же мне плохо! Прекрати! Так, я начал думать, что надо что-то изменить или самому измениться. Сам измениться я уже не в силах, а что же я могу изменить?"
И тут в его голову пришла мысль о том, что он может изменить. В обычном состоянии парень бы от неё отмахнулся, но сейчас... Сейчас от этой мысли в его голове появилось облегчение, словно его мозг, уже предчувствуя радость освобождения, выдохнул, мол, давай! Целый день парень прокручивал её и так, и сяк, и где-то даже эдак. Чем больше он о ней думал, тем больше она ему нравилась. Она обещала избавление и совсем не была страшной.
Этим вечером Степанов не пошёл к Авдотье за очередной литрухой огненной воды. Он хотел быть трезвым, поскольку считал, что такие дела на пьяную голову не решаются. Алексей сказал бабушке, что собирается немного покататься на мотоцикле. Клятвенно пообещав, что сегодня он пить не будет, Степанов выехал со двора. Он ездил по окрестностям, бездумно глядя на окружающие картины природы. Он выжидал.
В десять вечера бывший сержант подъехал к околице Ивановки. Оставив мотоцикл в кустах, он пошёл домой на своих двоих. Баба Даша спала, дед, как всегда, отправился сторожить колхозное имущество, так что никто ему помешать не мог. Взяв фонарик, он заглянул в чулан, который с некоторой натяжкой можно было считать домашней оружейкой, о чём, правда, знал только бывший сержант. Там находился тот предмет, который ему требовался для освобождения от страданий: прихваченный с афганской войны пистолет системы Макарова.