Вчера вечером, в связи стем, что завтра наступит суббота, слушал Страсти по Матфею Баха и Стабат Матер Перголези. И то и другое с Андреасом Шоллем. Потом выпил водки, закусил салатом и расплакался как дурак. (Такая вот у нас культурная, ранимая и утонченная душа.)
Возможно сыграло свою роль удивление.
Ведь именно оно стало причиной появления на свет таких вещей как грехопадение, философия и любовь.
Первое и последнее легко разрушаются сомнением, которое позволяет осознать мир, напремер, вместе с Сервантесом или с Декартом, как двойственность, столкнуться не с одной Абсолютной Истиной, а со множеством относительных истин, которые противоречат друг другу. Философию, в отличие от любви и лапсума (lapsum), вообще ничего не берет. Чем больше в ней сомневаешься тем лучше и веселей она становится. Такой вот глубинный метафизический paradox ebozus. Поэтому философом быть труднее всего, даже если лениться изо всех сил.
Также и в литературе - у Толстого в Анне Карениной или в Войне и Мире, у Бунина или у Пушкина, сомнения - это истины, помещенные внутри воображаемых „Я“, именуемых персонажами. Поэтому овладеть наукой сомнения, как единственной достоверной ценностью - требует не меньшей силы, чем закатить огромный камень на вершину Волшебной горы.
Дело в том, что сущность сомнения составляют не возможность повиснуть на собственных ресницах и не стиль, и даже не мизантропия, а история или миф, которые его породили. Сомнение - это язык, но этот язык работает на самом высоком уровне, когда смыслу удаётся отделиться от языковой основы, на которой он сложился.
Но результат всегда один и тот же.
Как будто ты попадаешь по ту сторону живописных полотен с гондолоами Венеции, дожами Тинторетто и с легкими ангелами Фра Беато Анджелико, по ту сторону книжных страниц с Алешей Карамазовым и Дмитрием Нехлюдовым, по ту сторону виниловых дисков с протяжной и сухой жалобой блюза. По ту сторону так вкусно пахнущих ванилью и кофе, баховских аккордов. Как будто бы ты вместе с Алехандро Марчелло, вместе с Вивальди, вместе с Теллеманом и Арво Пяртом наконец то совершил этот прорыв, это немыслимое, вертикальное вхождение в пустоту.
А если вдруг музыка самого Баха начинает казаться нам или кому-то ещё пошлым шумом, это вовсе не означает, что мы с остальными стали черствыми или угрюмыми. Это означает, что мы потеряли смысл своего существования и нам теперь просто не за чем жить.