Умерла соседка. Вроде, ничего необычного. Так бывает, если человек не молод и с болячками всякими. Но тогда он об этом не знал, про болячки. Когда у них случилось. Всего один раз.
А было просто. Разговорились про погоду, про то, что мусор оставляют в пакетах у бака не бросают внутрь, крыс развели, что плохой дворник и стало грязно до безобразия. В общем, житейские темы, поулыбались, туда - сюда, взяли бутылочку, шоколадку. Солнце тогда светило по-летнему. Апрель. Его любимый месяц. Он не помнит как потом, детали. Что было это самое, помнит, а хорошо или плохо не очень. Вроде, обычно. Не лучше и не хуже, как всегда.
А сейчас вот так, замерла, желто - бледная без кровинки, неподвижная. Конец земной истории. Вокруг провожающие, сочувствующие, для них событие, чуть больше обычного повода. Расстояния от рождения до кладбища. Тонкая ниточка — раз и нет. И дом такой. Неприятный дом.
У него совсем другое в этот миг — то, что было. Обострилось. Один апрельский факт.
Пошел пустой. Ни цветов, ничего. Мужчине с цветами не очень. Венок, другое дело. Но это для близких. А так, подозрительно — сосед с венком, да и накладно, да и к чему нездоровая помпезность. Помянуть, выразить сочувствие, уже неплохо. Никто предъявлять не будет.
День хороший, как тогда. Покурил у подъезда с нервов, затем на второй этаж. Дверь нараспашку, тишина. Народ уже там. Лица в трауре. Понимают, прониклись. Примеряются. Все когда-нибудь. Диван, где они в тот раз, в другой комнате. Тот диван. Слава богу. Удобно ли сейчас об этом. Но мысли, как обезьянки, гроздьями с дерева, не отогнать. Даже стыдно. Вроде, на лице написано.
— Привет, — тихо подошел сосед. — Вот так.
Стали рядом в проходе. У изголовья родственники и друзья. Неудобно маячить. А он — один раз и то, не помнит детали. К чему суета. И вообще, это не считается.
Низко пролетел самолет, задрожали стекла. Присутствующие глянули на плотную штору. Раньше тихо летали, оставляя в небе белую полосу, что долго висит не рассасываясь. Но сейчас не видно, ни полосы, ни самолета. Полумрак
Подумал, а что если бы сам лежал вот так. А она рядом с цветами. Тосковала бы или нет. Впрочем, женщины более впечатлительные. А он, вроде, каменный. Но волна нахлынула. Неприятная. Мороз по коже, сдавило тисками скулы. Сухость в горле. Замутило. Кашлянул для приличия, провел по глазам тылом руки, вроде, ресницу поправил.
Воздух спертый, наэлектризованный. Гарь от свечей, иной мир. Дух сырых досок, что под рубиновой тканью и вечность. Сцена, так себе. Гроб чуть поплыл. Мерещится. Пелена на глаза. Хвоя до головокружения. Рядом женщина в тяжелом платке крестится и шепчет. И все стоят с каменными лицами. Говорить не о чем. Это потом за столом начнется после третьей. После третьей можно.
— Пошли, — сказал сосед.
И они пошли. Сначала на улицу покурить, помолчать. Потом в водочный, и в общий зал с огромными зеркалами и колоннами — после ремонта засверкал универсам. Закусить что-то надо обязательно. Без закуски тоже можно, но не тот случай, не по-христиански.
Уже в кассе сосед завелся:
— Вы сегодня такая вот не такая, особенная, какая-то, — сделал комплимент знакомой кассирше.
Мы все их тут знаем. И они нас, вроде.
Та улыбнулась и бодро отбила чек.
— Не пойдем туда, — сказал спутник, когда шли обратно.
— Конечно. Кто мы такие, — согласился Сергей.
— Ну, не прогнали бы, — сказал сосед. — Только атмосфера. И этот, рис с изюмом. Брезгую. Вроде, каша как каша, а брезгую.
— Кутья. Многое у нас в голове. Тоже брезгую.
— Так и мы когда-нибудь.
— Что мы?
— Туда.
— Аааа… Про это.
После "когда-нибудь" всегда пауза. Тогда про смыслы, которых нет, и чтобы все соглашались, и сосед тоже. Но это так, в перерывах между другими разговорами. А здесь на самом деле. Был и исчез. В этом беда. Просто смыслов пока нет. Не то время.
При смерти всегда про смерть. Сравниваешь, примеряешь. Животные не знают про нее. Про боль знают, про страх, а про смерть, не знают. Так легче. Насекомые, те и про боль не знают. Так, происшествие — ножку оторвало или крылышко. Жил и нет.
— Вот, например, птичка, — сказал Сергей, глядя на суетливых голубей под окном.
Хотел поделиться. Не решился. Застряло. У соседа уже настроение иное. Улыбается. Чужое горе оно и есть чужое.
— Что птичка? — говорит.
— Кушает.
Расположились на кухне. Нарезали "докторскую", рюмочки приличные тонкого стекла из буфета достал. Сразу не начали. Раздвинули колкую гардину, смотрели, как выносят. Вереница по двору без музыки. Сейчас не модно с шумом. Лишь пугать окрестности.
Как силуэты скрылись, помянули. Потом еще и еще.
— Хорошая женщина, — сказал сосед. — Земля пухом.
— Пусть.
Молчали. Слова неуютные и водка не ершистая.
— Может, после вчерашнего? — сказал сосед. — Левая, чувствую.
— "Кристалл" нужно брать, — сказал Сергей.
— Ладно. Это сначала.
— Может быть.
— И никого у нее не было, — сказал сосед. — Так одна и жила. Тихо спокойно.
Внутри снова пробежало. Иголочки. Он помнил как тогда. Точно помнил. Пришли, расположились на кухне. Запах не своей квартиры. К своим запахам привыкаешь. Маленький телевизор. Она — ногу на ногу, бедро ладное. Водка помогла. Как-то само пришло, случилось.
— Страшненькая, — сказал сосед. — Жалко, конечно, но страшненькая. Вот, как родишься, так и пойдет. Гены. Женщине нельзя страшненькой. Беда.
— Да, уж, — согласился он.
— Когда красивая, то проблем нет. Тогда сама перебирает.
— Были у нее какие-то, — сказал Сергей в оправдание.
Разлили снова, сосед закурил.
— Можно, — спросил он.
— Уже можно, раз начал.
— А погода хорошая, повезло, — сказал сосед.
О чем еще. Разговор не клеился. Начали про весну, что рано, что урожая не будет и солярка подорожала. Что страна катится не туда, а куда неизвестно. Из-за американцев чуть не сцепились. Неприязнь образовалась. А потом сосед расслабился. Начал допускать всякое. Разногласия подействовали.
— Знаю, что у тебя с ней было, — сказал он и как-то по-особенному.
Улыбнулся противно и неприятно цыкнул зубом. Скверно цыкнул.
Зачем это сделал. Ну, знал, и что. Просочилось. Молчи. Впрочем, какая сука растрепалась. Неужто, сама. Зачем. И время нашел. Про американцев лишнее.
И такая воздушность накатила, космос какой-то, будто парит над событиями и топор в руке огромный, пахнущий хлевом с живностью. И краска в лице.
Двинул он соседу между глаз. Без особой злобы, чтобы не болтал лишнего. Тот сначала растерялся, замычал, провел рукой по небритой физиономии, и обратно засандалил. И пошло поехало. Чуть стол не перевернули.
Зарекался с подъездными не пить. Публика особая, специфическая. Некультурная публика.
Уже утром, рассматривая потемнение под глазом, думал, как так получается, от чего люди злые. Вот за границей — переоделся человек в снеговика или дерево, стоит, пугает прохожих. Женщины визжат, смеются, мужчины охают, бога поминают. А у нас, чуть-что, сразу в глаз. Да ну все к черту. А ее жалко. Врет сосед, нормальная была. И хорошая. И, это. Один раз. Один. Один раз не считается.