Неделю назад написала рассказ, который должна была написать ещё в прошлом году, отсиживаясь на карантине. Название "Новая земля" он получил не случайно. С момента возникновения модной болячки, без которой не обходится ни один новостной чих, многие мысли посетили мою, взбудораженную интернетом голову. Ну, оно и не удивительно. Когда человека никуда не пускают, он куда идёт? Конечно, в интернет.
Теперь я знаю всё, что есть на белом свете и даже то, чего нет. И чем больше знаю, тем знаю меньше. Кроличья нора глубока до бездонности. Новый цифровой порядок поджидает человечество, как бандит в подворотне; его великолепно распедалили Оруэл, Замятин и Хаскли; даже в православных церквях псевдобатюшки, не моргнув и глазом, подают его вместе с воскресными просфорами... Как уберечься - не от него, нет! - от его последствий. К чему ведёт прогресс? Вот вопрос номер один!
Инсайдеры, приволакивающие сочные куски сенсаций; учёные, разложившие землю, человека и само небо на атомы; историки, врущие напропалую - всё смешалось в эфире и представляет собой этакий бульон, из которого, точно из недр океана, поднимается на поверхность кровожадный дракон. Не стоит его бояться, забиваться в щели, прятаться за лицевыми аксессуарами, запасаться провизией на год вперёд, потому что добро победит. Оно настанет в свой час.
Новый, счастливый мир на новой земле для тех, кто умел верить, ждать и любить неизбежно приближается. Возможно тот, кто потерял почву под ногами, находясь в растерянности и унынии, воспрянет духом, когда прочитает этот рассказ. Я же беру на себя смелость и обязанность донести его до максимально широкого круга не просто любителей литературы, а ЛЮДЕЙ.
Мафусаил прислушался к лёгкому гулу в организме и взглянул вниз. В тусклой, как рогожа, воде старик не увидел отражения своего молодого загорелого лица в обрамлении густых каштановых волос и поэтому не испытал чувства досады.
Он стоял на краю каменистой морской излучины, а за спиной монолитом возвышался тихий заповедный лес. В нём он провёл сутки – целые сутки наслаждения свободой и уединением с природой. Время было то самое, мутное, когда всеобъемлющий сгусток ночи уже начинал размягчаться и утрачивать инфернальность, а рассвет ещё не проклюнулся. В такие минуты всегда возникает ощущение предвестия новизны и энергетического потока в теле.
Ему предстояло добраться домой, преодолев привычный, но непростой путь по морю. Это нужно было сделать ещё до начала безумной городской метушни, которая безраздельно вовлекает в свой вихрь, сбивает с ног и мыслей каждого неадаптированного гражданина, оказавшегося в городе в разгар дня. Впереди в полуторакилометровом отдалении, на степной части острова, где когда-то колосилась пшеница, в тумане стоял город-остров, город-трансформер, город-гигант, город-республика.
Старца не коснулись блага городской цивилизации. Чудеса новейшей техники находились в недосягаемости для него по простой причине. Он был обычным человеком. Устарелым типом хомо сапиенс без электронно-мозгового управления. Безграничный искусственный интеллект, неоскудевающие общественные трасты, виртуальные корпорации ему, сельскому труженику, представлялись этакими мыльными пузырями. Но, как любой сознательный индивид, он интересовался антигравитационным транспортом, медицинскими пунктами регенерации тел, триггерными тренажёрами, заведениями 3D питания. Ему было любопытно знать, как всё это работает. Вот только бывшего землепашца нигде даже и на порог не пускали. С его-то биотехническими характеристиками.
Проходя мимо банков умной пыли, он видел феерические рекламы, на все лады предлагающие вдохнуть райской жизни. Сладкий женский голос плавал в воздухе, как золотая рыбка, обещая все блага мира. Он пьянил и кружил голову так, что хоть уши затыкай. В противовес ему, склады роботов и инкубаторы клонов мгновенно отрезвляли, стоило лишь помыслить о них. Искусственные существа, умные машины вкупе с квантовым управлением и цифровым порядок отвращали и не поддавались осмыслению работяги. Зато они легко укладывались в новый классификатор экономических единиц, в котором фигурировали не привычные литры и килограммы, а нанометры и микроволны.
В городе старика ждали такие же неадаптированные отщепенцы, как и он сам. Несмотря на то, что соцроботы с заданной цикличностью настойчиво предлагали простейший электронный путь к наслаждению, ничтожная горстка не прошедших модификацию граждан упрямо не желала радоваться жизни по заданному алгоритму. У отверженных вместо нескончаемого праздника была лишь надежда, что когда-нибудь они смогут обрести счастье – привычное счастье человека живорождённого. Боты шуршали шестерёнками под искусственными мышцами и поправляли приклеенные улыбочки. Они гримасничали, изображая человеческие эмоции и не понимая, что тем самым только подтверждают отсутствие оных. Что взять с этих алюминиевых болванов в силиконовых мешках?
Когда-то двести лет назад на острове поселилась община сельских тружеников. Они жили, как у Бога за пазухой. Широкие подворья, леса, поля и холмы были их домом. Но по прошествии многих лет всё изменилось. На степной части острова до самых небес вырос муравейник с новейшими технологиями и фантастической архитектурой из геополимерного бетона. Теперь в нём жили суперлюди с программным обеспечением.
На самом деле ими были клоны – выходцы из подземных лабораторий, ежедневно пополняющие чудо-город целыми пачками и такими же пачками убывающие в службу утилизации. У этих штамповок не было ни капли души. Но ошмётки сознания, застрявшие в генной памяти, часто вступали в конфликт со своим носителем и взрывали его изнутри. Зато роботы никогда не ломались «на ровном месте» и, что немаловажно, были дешёвыми. Внешне же и те, и другие ничем не отличались, и определить кто есть кто можно было только наощупь. Да ещё по мимике. Повсеместно в воздухе порхали 3D рекламные проспекты, восхваляющие совершенство ботов. В ИСИ - Институте созидательных идей, как в змеином гнезде, вызревали планы очеловечивания цифровых механизмов. В самом ближайшем будущем город ждало новое экспериментальное потрясение – нашествие сознательных электронных машин.
Белковые единицы, гордо называющие себя суперлюдьми, поклонялись лидеру – квантовому компьютеру, о котором имели такое же представление, как о солнце крот. Они не знали и знать не могли, что в прошлом веке на острове правитель был настоящий – человек естественного происхождения, председатель совхоза, который передвигался по острову верхом на всамделишной лошади, порою покрикивал на подданных, имел семью, троих детей, выращивал на личном огороде овощи и любил воскресным вечерком пропустить с друзьями соточку за процветание народного хозяйства. Тем правителем был Мафусаил.
Его жизнь началась задолго до Октябрьской революции на глухом острове в старообрядческой семье. Розовая повитуха в крахмальном платочке, точно горячий пирожок, перебрасывала с ладони на ладонь новоиспечённого младенца и, как бабушка-задворенка, с таинственным придыханием, лопотала под здоровое верещание мальца: «Ишь, какой добряк получился-то. Пригожий, что игрушечка, да тяжёленький, как камушек. Будешь крепкий, стойкий и несокрушимый. В самый раз назвать тебя Петром». Отец с матерью согласились с повитухой, и потекла первая жизненная веха раба Божьего под именем Пётр.
Покатилось детство, а потом и юность волшебным яблочком по тарелочке, распахивая, точно цветочные бутоны, яркие и милые сердцу деньки деревенского бытования. Беспечная беготня с ватагой детворы по бездорожью. Купание общинных лошадей по вечерам. Ловля бычков голыми руками. Походы по ягоды-грибы. Школьная изба с ласковой учительницей. По воскресеньям церковная служба со свечами и молитвами, чтение Слова Божьего. На ночь матушкин поцелуй и батюшкино крестное знамение. Забот всегда был полон рот – только поспевай поворачиваться да радоваться дарам природы. То косьба, то молотьба, то яблоки созрели, то пришла пора коровник расширять, то мёд качать.
Крепок, статен и светел лицом вырос Пётр. В хозяйстве был ловок и смышлён. Любое дело в руках у него спорилось. Он и пасечник, и рыболов, и землероб, и кузнец, и по строительству. Отцу-матери помощник, братишкам и сестрёнкам опекун, девицам – соблазн. И вот как-то раннею весной прилетела птица-любовь к Петру да поселилась в горячем сердце молодца навек. Голубка синеокая Аннушка стала ему женою. И обрушилось счастье на головы молодых золотым дождём…
Вспоминая прошлое, Пётр вздохнул. Точно лиловый мотылёк вдруг вспорхнул со дна сумрачной стариковской души, удивляя, да тут же был прихлопнут кромешной тьмой. Не озоруй, легкокрылый. Острая заноза воспоминаний забурилась в сердце, и бодрящая боль тлела, как несгораемая головня. Как сладко было осознавать, что он – настоящий. Что может чувствовать, вздыхать и даже плакать. Ведь ни один клон не умеет выжать ни единой слезы. Не говоря уже о роботе. Театральной актрисе перед «Анной Карениной» в подщёчные резервуары искусственные слёзы вводят зондом. В нужный момент по заданному алгоритму слёзы проливаются.
Старик давно уже не думал о будущем, которое воспринимал, как бред. Он мечтал о прошлом, ведь оно-то по крайней мере было. Было! Вместе с тем, его часто дразнили лукавые сомнения: «А в самом ли деле те события, которыми так дорожу, происходили? Ведь в последние годы искусственный интеллект заменил негативные воспоминания граждан республики на приятные. Хотя, какая им разница? У лабораторных штамповок не может быть вообще никаких воспоминаний».
«Как же сладко ворошить прошлое!.. А может быть и я стал, как те… эти… Вездесущий ИИ втихаря подсовывает мне конфетку, мол на, побалуйся. Тьфу! Прости, Господи…» Сглотнув несколько раз, он протолкнул в горле камень, который всегда возникал при подобных мыслях. Потом принялся пересыпать свои душевные раны солью и, проживая желанную боль, твердил: «Я живой… Я настоящий…» Как пёс он сторожил прошлое, потому что больше у него ничего не осталось. Он был влюблён в свои воспоминания, как крестьянин в землю. Вот так же хлебороб перебирает по зёрнышку элитную пшеницу, наслаждается её теплом и запахом.
Пётр помнил все теплоходы, пароходы и даже парусники, которые причаливали к острову-отшельнику каждый раз, когда Русь одолевали невзгоды, когда стране требовалась подмога людьми и продовольствием. Один из них прибыл летом 1914-го. Царская Россия, вступившая в кровавую игру Первой Мировой, собирала в царскую армию ребят, достигших двадцати одного года. В тот раз крестьянину Петру не выпал жребий взять в руки винтовку. Но уже через полтора года он был зачислен в контингент ратников ополчения второго разряда. И завертело его в водовороте военных и политических событий, как щепу. Из окопа – прямо в революционный строй. Великая Октябрьская повела за собой народы под алым стягом военного коммунизма к светлому будущему. Братоубийственные войны, Колчак, Деникин, Корнилов, Врангель, Махно, Кронштадт. Продразвёрстка… Реки крови. А всё для чего? Для всеобщего счастья, будь оно неладно.
За годы установления советской власти получил в школе рабочей молодёжи среднее образование. Работал помощником машиниста, столяром, монтажником, судоремонтником, кочегаром – силушки на всё хватало. На побывках жарко обнимал Аннушку. За родным краем тосковал до боли в сердце. Но труба звала работягу Петра строить социалистическое счастье, так как не повсеместно ещё оно было построено. Революционный ветер вырывал его из жёниных объятий и уносил в города и веси. Поэтому дети появлялись на свет и росли в его отсутствие.
Заматерев, вступил в ряды компартии. Обучился в первом коммунистическом университете Я. М. Свердлова на мелиоратора и вернулся, наконец, домой. Вывалил на стол Георгиевский крест, партийный билет и орден Красного Знамени и сказал, глядя в полинявшие глаза Аннушки: «Ну, всё, жена. Народное счастье я построил, теперь надобно подумать о счастье и для себя». И принялся Пётр – воин и строитель – созидать в селе совхоз. Так началась вторая веха петровой жизни. Стал он для островитян предводителем. И сделалась жизнь такою прекрасной, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Да тут вдруг откуда не возьмись заявилась пошесть. Как гром среди ясного неба – война. Помолившись и перекрестившись на образа, отправился Пётр пехотинцем бить фашистов. И делал он это со всею русскою удалью да так усердно, что грудь его богатырскую ордена и медали укрыли плотно, как броня. До самой до победы, правда, не дошёл. На подступах к Берлину отчекрыжило ему осколком правую руку по локоть. Вернувшись домой, узнал, что сын погиб. Единственный. Пряча слёзы в пустой рукав, сказал почерневшей Аннушке: «Не горюй, жена. Дочери нам внуков родят». Обнявшись, долго и безутешно плакали они за сыночком, за всем советским людом, что сгинул в годы Великой Отечественной, за тех, которые пали смертью храбрых в борьбе за мир и счастье народное. На следующее утро Пётр с односельчанами принялся заново поднимать общину. Так продолжилось его дело председательское…
Завершив строительство социализма и состарившись, думал Пётр пойти с лёгким сердцем на заслуженный покой, понянчить внучков и отправиться, достойно потрудившись на всеобщее благо, к прародителям. Да не тут-то было. Завелось в народах бедствие чужеродное. Неожиданно, ни с того ни с сего наприконце двадцатого столетия подкралась третья веха бытия к рабу Божьему Петру из-за спины, да и огрела обухом по голове. Всю страну огрела. Тут всяк сверчок возжелал своего единоличного счастья, чтоб восседать на своём шестке суверенно и гордо. А всенародное добро воры растащили. Настала для людей постсоветских эпоха лихая, подлая. Потужили лесные обитатели, посокрушались, да делать нечего, как-то надо жить-выживать, да детей поднимать. Закатали рукава и стали трудиться на земле пуще прежнего. Постонал, повздыхал Пётр и снова, помолясь, впрягся в руководительские оглобли…
Когда созидатель всенародного счастья – герой войны и труда, предводитель общины, муж со ста пятидесятилетним багажом за плечами шагает по цифровому городу, весь взвихренный и намагниченный от повсеместного присутствия – и на земле, и в воздухе – всевозможного транспорта, разнообразных роботов и одинаковых искусственных людей, он видит повсюду и малые, и большие голографические экраны, рекламирующие счастье. Сексапильные пары, энергичные путешественники, волевые спортсмены, заботливые медики, весёлые ассенизаторы, добродушные повара. Они, снуя в воздухе и проникая беспрепятственно в любые уголки помещений и улиц, все, как один, возвещают о своём огромном до непереносимости счастье:
«Глобальный лидер наградил нас самой лучшей жизнью на земле, одарив искусственным интеллектом. Микросхемы и коды, освобождают нас от рабства. Наш внутренний мир – сосредоточение гениальнейших идей великого правителя – глобального игрока. Мы не работаем, а занимаемся любимым делом. Нам не нужна ни зарплата, ни частная собственность, потому что за любой дверью мы имеем доступ ко всему на свете. В нашем распоряжении умные дома и любая робототехника для решения бытовых вопросов. Нам подвластны все науки и языки, потому что наш IQ – 1000 единиц. Мы растём и совершенствуемся с каждой новой версией программного обеспечения. Наше потребление – устойчивое. Наша экология – интегральная. Мы – трансгуманисты. Мы – лучшие! Наш лозунг – «Жизнь без границ в рациональных пределах алгоритма!» Ежедневное употребление этого напитка повысит твой личный парадиз тысячекратно». И суют под самый нос мензурку с жидким чипом.
Однажды, впав в отчаяние и дико устав от жизни, старик решил прервать свой затянувшийся век. Ему не хотелось продолжать долгое, одинокое и пустое существование. Все – и родители, и жена, и дети, и даже внуки – давно покинули его. О правнуках же ничего не было известно. Он не хотел носить издевательское прозвище Мафусаил, которое, как банный лист, прилипло к нему на рубеже столетнего возраста. Сомнения в Боге каждый день подтачивали краеугольный камень души. Расчёт был на то, что участие в опасной экспериментальной программе с бодрым названием «Модификация и биоинженеринг – в массы!» не будет считаться самоубийством, если опыт закончится неудачно. Пока Вера не иссякла, как перерытый бульдозером ручей, он сможет спокойно отправиться к Отцу.
К исследованию допускались как суперлюди, так охлос. Он не был первым. Вначале биоинженеринга отведали по глупости своей некоторые клоны из высшего руководящего состава. Они лишь недавно были подвергнуты апгрейду и получили в придачу к генному преобразователю некоторые штучки, такие как титановый сердечник выработки биоэнергии и нефритовый генератор вибрационной интуиции. Новые «личностные» данные автоматически перевели их в разряд сверхлюдей. Но этого им показалось мало. При помощи различных манипуляций над своею искусственно выращенной плотью, киборги рассчитывали обрести абсолютное совершенство, чтобы называться мегаличностями.
Неуёмное желание этих лабораторных поделок привело к плачевному результату. Под воздействием потоков волновой энергии они растаяли, как мороженое. Чипы, шары глазных яблок вкупе с генераторами и сердечниками не пострадали и плавали в мутных лужах, хищно поблёскивая и вожделея новых тел. Прознав об этом, у Мафусаила укоренилась стопроцентная уверенность, что его дряхлые, израненные и покалеченные в боях телеса с лёгкостью упокоятся на дне медицинской кровати.
Ликуя, старик улёгся в медицинскую капсулу. Кряхтя, расправил старческие мослы. Он показался себе горошиной в сухом стручке, затерявшемся на пустом совхозном поле. Вздохнув прикрыл вялые веки. Потом прислушался к песочному шороху медицинского аппарата и принюхался к запаху озона. Не успев прочитать до конца «Отче наш», он вскочил, потому что увидел приближающихся к нему отца, мать, жену, детей, внуков и даже правнуков, которых прежде никогда не видел. Они с радостным смехом и восклицаниями окружили его, принялись обнимать, расцеловывать во все щёки и разглядывать во все глаза. Мафусаил был бесконечно счастлив и желал только одного. Чтобы объятия и поцелуи никогда не прекращались.
Неожиданно поверх мафусаилова блаженства нависла тревожная тень и, сгущаясь, вдруг каркнула по-вороньи: «Как вы себя чувствуете?» Домочадцы, улыбаясь и махая руками на прощание, удалились, оставив его одного, растерянного и жалкого на голой, как ледовая арена, земле. Старец открыл очи. Медбот со стройными конечностями из-под крохотного халатика смотрела кукольными глазками мимо него. «Я жив», – ответил пациент.
Он был не только жив, но и полностью здоров. Толстые, болезненные, розово-серые, как земляные черви, шрамы, лежавшие на его лице, плечах и груди, исчезли. Отсутствующая рука оказалась на месте. Рот наполнился новыми зубами. «Это вам не понадобится», – продолдонила медицинская обслуга и, подцепив нейлоновыми пальчиками вставные челюсти, опустила их в бокс. Мафусаил взглянул на зеркальный полог капсулы и увидел перед собой незнакомого молодого мужчину. План несамоубийства был провален…
При воспоминании об этом случае Мафусаил несколько раз тяжко вздохнул. Несмотря на молодость тела его душа была по-прежнему стара. Он прошёл три трудных жизненных вехи и теперь ему предстояла следующая по очереди, которая могла бы стать лёгкой и сладкой, стоило только отказаться от родовой памяти, от прошлого и от божественного духа, на который можно опереться, как на костыль, когда нет мочи идти. Всё, что от него требовалось – это пригубить из люциферовой золотой ложечки, принять ничтожно-малый, но такой всесильный микрочип.
Долгожданная новая земля маячила в стариковских мечтах, как морковка перед ослом. Миновали многие-многие годы, а обещание, данное Вседержителем, всё не исполнялось. Иногда он думал, что новая земля уже была, да прошла, как по мнению Соломона проходит всё на свете. Часто старец чувствовал себя обманутым в наступившей новой реальности. Казалось, его преследует тяжкий сон. Он ждал, когда настанет пробуждение и всё вернётся на круги своя. Без цифрового порядка, без этих дурацких клонов, ботов и их глобального правителя, который забавляется своими марионетками, как кот мышью. Тогда все запреты для Мафусаила и его подвальных горемык падут и простые радости вернутся – жить на просторе, работать вдосталь, любить всей душой, дарить людям счастье, чтоб каждый день был праздником. Смотреть, как в общине нарождается новое поколение, как детвора бежит в школу, шалит, резвится. Всем миром строить новые дома, новую жизнь, новый мир на новой земле… Но сон всё длился и длился, как бесконечный грузовой состав.
«Что это за новое небо такое и новая земля? – бубнил дед. Он не раз предъявлял Богу претензии, когда не мог чего-либо понять, – Из-за летательных аппаратов неба порою даже и не видно. А земля? Где она, земля-то? Всё пространство, куда глаз не кинь, застроено. Ни деревца, ни травинки». Раньше Мафусаилу было всё предельно ясно. Он знал где чёрное, где белое, кто друг, а кто враг. Сталин хороший, Гитлер плохой. Ученье и труд всё перетрут. Но теперь он был не так твёрд в своих убеждениях. Часто в голову приходили предательские мысли: «Что дурного в трансгуманизме? Это тот же коммунизм, только новый, электронный и… и… волшебный. Деньги заменены на социальные баллы, любая материальная и нематериальная вещ доступна каждому. Труд только по желанию. Разве не о том же советским людям рассказывали в школе? Вот только чип… Да, видно у них без этого устройства коммунизм не получается. Но ведь суперлюди счастливы. Обещанное Богом блаженство, когда не будет ни боли, ни плача, для них настало».
Старец кисло скривился. Он понимал, что счастье клонов такое же невсамделишное, как и они сами. Подключаясь к цифровому интеллекту, эти существа могут виртуально отправляться в любое рискованное путешествие – на Марс, на дно Марианской впадины, на вершину египетской пирамиды, внутрь крокодильего яйца. Они пьют адреналин бокалами и возжигают огнём экстрима свои синтезированные нейроны. А в это время их обездвиженные тела лежат в абсолютной безопасности на спальных горизонталях, не сдвинувшись с места даже на сантиметр. Граждане республики играют на инструментах, танцуют сальсу, пишут стихи на разных языках, наслаждаясь процессом, но не затрачивают при этом ни капли усилий. Ни мук творчества, ни умственного напряжения, ни упорных физических тренировок – ничего.
«Может быть это и есть рай? – спрашивал себя Мафусаил. Но уже не он, а его несокрушимый внутренний стержень отвечал: «Нет! Твой рай совсем иной.» Мужик хотел работать до седьмого пота, копать землю, садить деревья, много деревьев, превратить всю планету в цветущий сад. Он мечтал пахать, сеять пшеницу там, где он и прежде её сеял, в степях, ныне загромождённых супер-городом. Его никогда не покидало желание бродить в родном лесу, собирать дары природы, разговаривать с животными. А потом, напитавшись сосновым духом, лежать меж корней в ложбинке, как в люльке; слушать тишину, висящую на ниточке и готовую сорваться при малейшем шорохе. Как хорошо валяться на травке вот так, с угомонившимися мыслями и облегчённой душой и смотреть в ночное небо, ничем не оскверняя взгляда.
Раз или два в месяц он приходил на то место, которое некогда носило имя Лагвица, где стояло поселение, где мать подарила жизнь, где отец обучил ремёслам, где община староверов, как большая семья, воспитала его. Здесь он встретил любовь, здесь появились на свет дети, здесь он узнал Бога… Ни следа не осталось от подворий, домов, школы, построек, амбаров, мельницы, фермы, машинно-транспортной станции, пекарни, рыбокоптильни, баркасов на берегу. Как будто и не было ничего. Но тысячелетний дуб, в ветвях которого когда-то мальчишкой играл, по-прежнему стоял нерушим. Под ним Мафусаил, налитый покоем, точно вишня соком, любил проводить ночные часы…
После медицинского опыта в регенерационной капсуле мужчина приобрёл некоторые удивительные качества. Например, язык зверей он стал понимать так же, как человеческий. Ушастая сова, как-то ночью высказала ему своё неудовольствие: «Не броди по поляне, не мешай охотиться. Всех мышей распугаешь». Однажды, когда сидел на солнечном пригорке с лукошком ежевики и слизывал с ладони душистые комочки, к нему подошла лань и, понюхав ягоды, сказала: «Вкусно. Дай и мне». Поэтому он не удивился, услышав от ласточки, кружащей над ним: «Что стоишь? Там в городе такое! А ты даже не чешешься».
«А что может быть особенного в городе? Как обычно, раз в месяц проводятся учения, поэтому такая подозрительная на первый взгляд тишина», – размышлял дед, рассматривая фасады домов, стоящих вдалеке. Острым птичьим зрением он видел всё, что делается на расстоянии двух километров. Туманная пелена рассеялась, и архитектурный комплекс, причудливо ветвящийся подобно морскому кораллу, лежал, как на ладони. Мафусаил вспомнил, что учения начинаются в полдень. Тогда в городе всё замирает, а население прячется по домам. Внезапно изо всех щелей под вой сирен высыпают роботы-солдаты, заполняют расчётами улицы и площади, повторяют привычный комплекс норм гражданской обороны. Через два часа они исчезают так же неожиданно, как и возникают, и активная жизнь граждан возобновляется.
Сейчас было только шесть. Точное время Мафусаил определил по внутренним часам. «Странно, – подумал он, – в полшестого с западной стороны острова открывается станция подводного гиперлупа, ведущего на континент. К первому шестичасовому рейсу обычно собирается довольно много народа. Но сейчас никого нет. Южная площадка для гравитолётов тоже пуста, хотя с раннего утра перевозчики уже стоят на изготовке. Неужели учения перенесли на утро? Это что-то новенькое». Было понятно, что ничего не понятно. Но ласточка права на все сто. Нужно шевелиться.
Сначала дед решил идти на восток, пять километров в обход. Но тут же от этого плана отказался, подумав: «По лесу сейчас ходить опасно. По берегу ещё опасней. Если в городе начались учения, то к армии патрульных в заповеднике добавят ещё и армейцев. Прочешут каждую пядь земли. Эти железные монстры всегда успешно работают в широком спектре взаимодействия с окружающей средой, а в особых случаях – на пределе своих возможностей».
В обычное время Мафусаил не боялся обходчиков – этих электронных остолопов. Обычно при сближении с шестируким и четырёхглазым ящиком на ножках, Мафусаил плотно прижимался к дереву, и искусственный лесничий ковылял мимо, не замечая нарушителя. Ни один из роботов не мог заподозрить, что в заповеднике находится человек – настоящий или клонированный. Во-первых, из схемы управления и общественным, и частным транспортом исключён географический объект с топонимом «Зона симбиотических объединённых самопроизводящихся биологических видов», именно тот, который прежде носил имя Лагвица. А во-вторых, предположить, что к заповеднику можно добраться пешком по воде охранники не в состоянии, потому как в их каталоге допущений ничего подобного не содержится.
Зато электронные армейцы подмечают всё, вплоть до паутинки. Каждая птичка, каждый жучок, не говоря уже о таком объекте, как человек, сканируется, мгновенно анализируется и, при необходимости, улавливается. В прошлом году ими была обезврежена целая стая дронов без опознавательных знаков. После этого ЧП операционная система солдат стала каждый день обновляться до последней версии. Дед поёжился, размышляя: «Как бы не попасться в их лапы. Звери! Могут выпрыгнуть из чащи леса в любой момент. Иди-ка ты, Петруха по воде, да пошевеливайся. Заодно проверишь, так ли ты бессмертен, как это может показаться».
Он многажды пересекал лагуну по морю с одного берега на другой и обратно. И каждый раз, возвращаясь домой с тяжёлым грузом, испытывал трудности. Сейчас вес существенно превышал обычный, потому что к поклаже была примотана грандиозная вязанка ивовых лоз для плетения обувки. Да ещё собиратель отыскал жилу с красной глиной и не мог удержаться – нарыл килограммов пять дополнительной тяжести. Одно время он приносил домой белую глину. Из неё получались прелестные безделушки. Но её лечебные свойство оказались слабыми. А вчера неожиданно встретилась королева глин – красная. Отличное средство от многих хворей.
Старик присел и продел руки в лямки рюкзака невиданных размеров. Внутри лежала разложенная по биопакетам и экоёмкостям добыча – ягоды, грибы, дикий мёд, молодые шишки елей, коренья, травы, поделочный материал. Легко и быстро он выпрямился на сильных ногах, и неподъёмная ноша по инерции подпрыгнула и повисла на плечах, беспощадно вгрызаясь лямками в мякоть крепких молодых мышц. «Если утопну, то рюкзака только и будет жалко. Друзья не получат лесной провизии, останутся босыми… Всё-таки обувь из лозы по прочности сильно отличается от полиэтиленовых».
Он задумался о своих товарищах-горемыках. Они ждали своего командира живым, невредимым и с полным рюкзаком. Потянуло домой, в подземелье, где, по мнению обитателей, было не так-то уж плохо. По крайней мере, для выживания всё необходимое имелось. И даже водился свой домашний ангелочек в лице трёхлетней малютки Оленьки. Вспомнился сырой земляной запах, и тоска больно схватила лапой за грудки. Так же она когда-то терзала его запахом навоза, свежеобожжённых кирпичей, рыболовных снастей, пыльных мешков их-под половы, материнского подола… Снова камень в горле. «Ах, жаль, малышка не покушает малинки», – посетовал мужик и шагнул в воду.
Он ступал по каменистому дну и погружался в море всё глубже. Чудо, которое Мафусаил привык принимать, как должное, не происходило. Погрузившись по горло, он, наконец ощутил всю тяжесть рюкзака. Шевеля руками и ногами, попытался двигаться вперёд. Не вышло. Зло выругался. Потом ожесточённо загрохотал над гладью морской: «Боже! За что ты меня снова терзаешь?! Сколь уж я Твоих испытаний пережил, тьму уроков выучил, вдосталь страху натерпелся за семью, за народ, за всю Расею! Сколько своими руками дел перелопатил – и добрых и поганых!.. Воевал, землю пахал, детей растил, душу рвал. Видел и царя, и Ленина, и продразвёрстку. На Тебя лишь уповая, терпел нужду и лихолетье. Для чего?! Да заради всенародного светлого будущего! А когда оно настало, то всё вдруг перевернулось вверх тормашками. Идеалы опоганены, Вера расшатана. Всю жизнь я шёл к всемирному равенству и братству. А пришёл к всеобщему цифровому порядку. Это и есть новая земля, обещанная Тобой?!. Я устал и не хочу больше никаких новшеств. Отпусти, зачем держишь так долго?.. Ах, ты, Господи, наставь, укрепи! Да есть ли Ты там, на Небеси?! Перед кем я распинаюсь?»
Мафусаил смолк, сделал ещё шаг, и вода над его головой сомкнулась… Но тут же чудесным образом он вынырнул вместе с рюкзаком и, встав на гладь морскую, вдохновенно пошлёпал босыми ногами по воде, точно по суху. Он представил, как его окружит община, станут обнимать, жать руки, похлопывать по плечам, хвалить за смелость и удаль. И потеплело на душе. Уж дед видел, как Оленька кушает малинку, как молодёжь достаёт из рюкзака лесные богатства, как мужики и бабы принимаются за работу, превращая содержимое баула в произведения прикладного искусства. И заговорил сам с собою: «Разве эти люди не моя семья? Разве не я у них надежда и опора? Да и кто им, слабым, поможет, если не я?..»
Раньше с материалами-то плохо было. У клонов и упаковочной плёнки было не выпросить. Ведь нечипированные для них – умственные инвалиды, идиоты, не понимающие электронного счастья. Для таких все двери закрыты. Случись беда, хоть ложись и помирай, никто и воды не подаст. Попросишь у повара в общественной столовой аминокислотную котлетку – он тебе протягивает стакан с жидким чипом. Или капсулу с наноботом на блюдечке. Или ингалятор с умной пылью. Или геннопреобразователь в виде миллиметрового червячка под язык. Или, на худой конец, лазерный штамп на запястье. Этого добра у них всегда большой ассортимент. Откажешься – клон даже разговаривать не станет. Фьють, – и нет его, точно шапку-невидимку надел. Вот какие они – цифровые-то технологии.
С тех пор как Мафусаил начал доставлять из леса для подвальных обитателей натуральное сырьё, маленькая артель завела своё дело и принялась производить различные предметы, которые у городских модниц пользовались особым спросом. Чтобы скрыть траекторию своего передвижения от ИИ, они обворачивали себя листами фольги. Желание получить уникальные вещи толкало их на обман своего предводителя. Чтобы скрыть траекторию своего передвижения от ИИ, они обворачивали себя в листы фольги. Желание получить уникальные вещи толкало их на обман своего предводителя. Гражданки, надев серёжки, шляпки и сапожки, разворачивали перед собой голографическое зеркало и мигом считывали цифровое изображение. Если в их базе данных обнаруживался такой же комплект, они от него отказывались. Бездушные, но тщеславные клоны стремились выделиться хотя бы чем-нибудь, потому как были все одинаковые, точно пуговки на платье. Из разнообразий для них допускались лишь радужка глаз и цвет волос. Поэтому они так ценили личные вещи. За уникальные изделия клоны готовы были отдать всё, что угодно.
Вскоре в катакомбах появилось искусственное солнце, 3D принтер быстрого питания, генератор кислорода, автомат вторичной переработки продуктов жизнедеятельности, промокоды и даже ноутбук, которого не существовало в природе. Артельщики подозревали, что предмет был умыкнут из Музея древностей, потому что переносная компьютерная техника для цифровых граждан – каменный век. Ведь они сами настоящий ходячий компьютер.
Мастера кустарного производства изготавливали для клиентов обувь, сумочки, головные уборы и циновки из лозы. Статуэтки, портмоне, футляры, панно – из валежника. Украшения – из морских камешков и ракушек. Артельщики даже научились трепать и ткать полотна из растений, которые раскрашивали корой дуба и берёзовыми почками. Из тканей шили одежду. Осенние листья, выеденная белками лещина, прошлогодние жёлуди, сухостой, яичная скорлупа от вылупившихся птенцов – никакой мусор не пропадал даром. Жизнь у подземных жителей стала понемногу налаживаться…
Мафусаил вошёл в город. Тротуарная плитка под его стопой взметнулась маленьким цементным облачком. «Дурачьё, – подумал дед, – У этих горе-мастеров никогда не хватает оперативной памяти, чтобы убрать за собой строительный мусор. Руки бы им поотрывать. Ишь, сколько цемента зря понасыпали. В наше время таких работничков лишали премии. А с этих что взять? Ведь они даже зарплату не получают. Ну, уж по крайней мере, воскресная прогулка в садах Семирамиды им точно заказана». Он взглянул вверх, где в полукилометровом отдалении от него на воздушном понтоне, заслоняя солнце, плавал сад Семирамиды – излюбленное место культурного времяпрепровождения горожан.
Извивающийся прямо над его головой надземный переход стеклянным удавом полз вверх и вниз. На разных высотах он проскальзывал сквозь разветвления, углубления и выпуклости строений, чем-то напоминающих Каппадокию. Он был пуст. Дома, мосты, переходные площадки, навесные лифты, обзорные башни, вышки беспроводной электроэнергии, шары экоферм, конференцзалы для суперлюдей, тренинг-классы для граждан, здание ИСИ, – всё, что вливалось в поле зрения Мафусаила, не подавало никаких признаков жизни. Все подъезды, подлёты, остановки общественного транспорта были абсолютно пусты. Ни водоробусов, ни виманов, ни воздушных площадок. Платформы с кафешными, барными и ресторанными столиками не были задвинуты внутрь и висели на разных уровнях домов, вызывая вопрос. Окна и двери повсюду зияли. Фонтаны молчали. Пылесборники и урны стояли переполненные. Самое популярное заведение – служба регенерации не функционировала. Обычно, горожане с раннего утра уже стоят в очереди, чтобы быстро и без риска для жизни заменить или подлатать конечность, орган или деталь. Но сегодня даже карбоновый лакей, стоящий у дверей весь день, как приколоченный, отсутствовал.
Автоматы искусственного питания, стационарные аэрозоли эндорфинов, симуляторы биоэнергии, озоновые камеры, – всё то, без чего клоны не могут существовать, было обесточено. Искусственные солнца, круглосуточно плавающие в воздухе, точно в море медузы, сегодня не излучали ни грамма света. А лучи земного светила, застревающие на последних этажах небоскрёбов, никогда не проникали на дно города. Поэтому, густой сумрак заполнил всё окружающее пространство. Старику это не мешало, поскольку и ночью он видел, как днём. Но молодые глаза сразу подметили, что повсеместно ни кнопки, ни лампочки не горели. Всегда возбуждённо искрящиеся голографизоры сейчас тупо чернели на стенах, и наглые рекламы из числа тех, что лезут нахально чуть ли не в рот, не вертелись перед глазами. Но что поистине шокировало одиноко шествующего Мафусаила – так это центральный городской 3D экран. Он исчез! Пропажа голограммы показалась Мафусаилу столь же невероятной, как если бы под ногами у него разверзлась земля. Всеобъемлющий и вездесущий зомбофикатор, не знающий отдыха ни днём, ни ночью, испарился.
Старик перевёл взгляд с небес на землю и обнаружил, что следы его босых ног оставляют вмятины. «Ну, это уж слишком», – возмутился он. Сначала его злило, что стопа от соприкосновения с тротуаром проваливается по щиколотку, превращая твёрдую поверхность в прах. Но потом понравилось. Это напомнило ему, как в босоногом детстве он топтался по остывшей золе. Сначала отец вырубал злобный репейник, потом сушил неприкасаемые стебли, ворочая их вилами, а после поджигал. Куча взмывала огнём до небес и мигом превращалась в пепел. Потом Петрушка весело топал ножонками в тёплой пыли, щекочущей пятки. И вновь в сумраке петровой памяти вспыхнул мотылёк. В этот раз створки хмурой души для него беспрепятственно открылись, и Пётр слабо улыбнулся. Лети, психея. Быть добру!
Летнее солнце уже вовсю расправило утренние лучи и начало демарш по небосклону. Во вне мегаполиса природа окончательно проснулась, мельтеша в воздухе птицами и плеща рыбами в воде. Город же оставался безжизненным. Старик в теле русского богатыря с безразмерным мешком на спине топал в сопровождении гробовой тишины и сумрака, пересекая дороги и тротуары, проникая из одного строительного комплекса в другой, нигде не встречая ни малейшего движения. В очередной раз он соглашался с тем, что дела Господа чудны и непредсказуемы. Кто бы мог подумать, что хвалёный город-гигант, целая республика, не оставляющая своей деятельности ни на минуту, перелопачивающая тонны информации, социальных забот, производственных идей, трансгуманистических законов и гражданских тел, вдруг заглохнет при элементарном отсутствии подачи электроэнергии. И все новейшие технологии, искусственный интеллект, цифровой народ и его предводитель – квантовый компьютер – накроются медным тазом.
Православному молодцу по-христиански было жаль слабых и беззащитных, в том числе и матричных людей. То, что у них нет души – это факт. Но то, что они созданы из той же плоти, что и люди живорождённые, для Мафусаила было явлением невыносимым. Мысли о них приводили мужчину к унынию. Всю жизнь он думал о том, как помочь людям, но в голову ему не приходило ни одной устойчивой идеи по спасению клонов.
Сначала он хотел добраться до квантового поганца и перебить его квадратный хребет. Потом он посчитал, что клонов можно научить обманывать своего хозяина, как это делают некоторые посетительницы подвала. Но ни первая ни вторая затея не дошли до практической реализации. Где искать квантового предводителя, Мафусаил не знал. А несчастные существа не слушали его. Кроме того, он подозревал, что лидер суперлюдей таковым не является. На самом деле, он лишь инструмент в руках какого-то бармалея. Иногда силач, играя мышцами, представлял, что добрался до мерзкого шизофреника, зелёного от злобы, и вытащив его из бункера за шкирку, предлагает самоликвидироваться. Или покаяться и стать честным тружеником на благо общества. Но пока Мафусаил не достал лихоимца, граждане оставались обречёнными на вечный круговорот жизней в ангарах по производству живых кукол…
Первые искусственные гоминиды были несовершенны, потому что их генетическая память не соглашалась со статусом цифровой единицы. Покидая матричные коконы, они отправлялись в город, где очень скоро получали стресс и ломались. Даже многие сверхлюди с дублированным набором генномодифицированных кодов, доросшие до статуса старших идеологов, до сих пор боятся моря, как огня, и плавают только в городских бассейнах. Натуральная еда вызывает у них понос. Они никогда не видели солнца там, в небе, иначе датчики в их глазах взорвались бы от прямых лучей.
Поэтому в целях рациональной эксплуатации клонов для новеньких граждан была создана служба реабилитации. В стенах конференц-залов сверхлюди из числа управленцев использовали «Программу взаимодействия с лицами начальной жизнедеятельности». Они с высоты кафедр чистосердечно врали клонам о том, как те попали на уникальный остров для реабилитации после амнезии. Разбился в личном транспорте, упал со скалы, утонул в реке, ударился током, но был спасён и ожил. Таких историй у ИИ было без счёта и они никогда не повторялись. «Воскресших» учили ориентироваться в социуме, улыбаться, любить бесплатный труд и зарабатывать похвальные грамоты.
Общественное созидание граждан зиждилось на тех добровольных началах, которые ИИ вложил в программное обеспечение. Строители, экофермеры, рабочие садов Семирамиды, дворники, мойщики окон, чистильщики венканалов, санитары, труженики общественного питания, кладовщики, раздатчики, специалисты синтеза бытовых предметов, энергетики, фильтраторы воздушных слоёв, плазмологи, изготовители полимеров, лабораторные служащиеи т.д и т.п. с наслаждением и азартом делали своё дело. Роботы, по-прежнему не годились для этих производственных процессов. Чувство меры и логика отсутствовали у них напрочь. Они полностью оправдывали поговорку «заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт». Если, например, какому-нибудь пластиковому балбесу поступит задание убрать урны возле кафе, так он и урны, и столики, и стулья вместе с сидящими на них, – всё сметёт.
Так что главными поставщиками труда по-прежнему оставались клоны, оснащённые новейшей бытовой техникой. Их недолгое существование без семьи, без детей, без памяти о прошлом, без страданий и настоящего человеческого счастья заканчивалось через три-четыре года и начиналось заново в матрицах подземных лабораторий. Сами же клоны считали, что живут в раю…
Проходя мимо бара Мафусаил заметил знакомую кошку. «Мэй!» – позвал он подругу. Та сидела рядом с валявшемся в пыли пирожком, и пристально смотрела на него.
– Мэй! Где все?! Что происходит?! Ты кого-нибудь видела сегодня?! –заговорил мужчина громогласно, глядя по сторонам.
– Не верю своим глазам! Дружочек, ты реальный или мне снишься? – ответила кошка вопросом на вопрос и уставилась на собеседника разными глазами. Один у неё был голубой, а другой зелёный. В одном – грусть, в другом – озорство.
– Конечно реальный. Странные у тебя вопросы.
– Ты тоже странный. Молодеешь с каждым днём. И этот мешок… Человеку такое не поднять.
– Да ладно тебе, – выдохнул Мафусаил и осторожно снял рюкзак. Тот плюхнулся на земь и выбил из тротуара целый клуб пыли. Мэй несколько раз чихнула и сказала раздражённо:
– Не пыли. И без тебя грязи достаточно. Мне не отмыться до второго пришествия. А ведь когда-то я белою была.
– Действительно, грязь тут у вас необыкновенная, – пробасил дед.
Он посмотрел на выносные столики у стен заведения. На них и под ними валялась неубранная посуда и еда. Стулья стояли в беспорядке, некоторые были опрокинуты, казалось, что мимо бара прошёл Мамай. Потом с удивлением взглянул на подругу. Ангора, прежде всегда ухоженная, имела вздыбленный и, точно напудренный зелено-серой пудрой, вид. Хвост нервно елозил по густой пыли. Мэй инстинктивно провела несколько раз языком по шёрстке, расчихалась и вскоре прекратила заботиться о своей внешности.
–Ты ел когда-нибудь пирожок с цементом?
– Нет. А ты?
– Нет. Но придётся, – сказала Мэй и посмотрела на пропылённую еду.
– Не ешь. Вот на… – Мафусаил вынул из кармана вчерашний картофельный пончик в биопакете, приласкал зверушку, накормил из рук, отщипывая от продукта кусочки. Киса оживилась, размурлыкалась, её хвост встал трубой.
Эта кошка была замечательным другом. В годы Интеграции, когда населению поголовно стали прививать гениальность, ему пришлось, как затравленному зверю, забиваться в щели городских застроек, таскать гнильё из мусорных бачков и, вылезая из укрытий лишь по ночам, искать собратьев. Через некоторое время оставшихся живорождённых оставили в покое в качестве исходного материала, но с единственным правом – правом на самовыживание. Мэй подкармливала загнанного беглеца. В пунктах общественного питания выпрашивала для него у поваров 3D принтерную котлетку. Они с удовольствием угощали пушистую красавицу, проявляя гуманизм, который с приставкой транс.
Мафусаил повторил вопрос:
– Так что же случилось, Мэй?
Та повернула голову к открытой к двери бара. Глаза её выражали напряжение и священный трепет, как будто сейчас в проёме должна появиться, как минимум, Нифертити. Заведение не подавало признаков жизни, его внутренность притягивала, как магнит.
Мафусаил шагнул внутрь… и оцепенел. Большое количество молодых людей, вернее, клонов, сидели за столами, полулежали на диванных подушках, стояли, обнявшись парами, но не шевелились. Кто-то допивал свой бокал, и мошка, попавшая в вино, приводила в движение розовую поверхность. Кто-то беседовал с товарищами, и округлённый гласный звук лежал на разомкнутых губах. Кто-то танцевал фламенко, страстно изогнув руки. Играющие в бильярд внимательно следили за шаром. В углу за роялем сидел, погрузив пальцы в клавиши, голубоглазый брюнет с вдохновенным лицом. Не так давно здесь звучали смех и музыка, царило веселье... Но внезапно время для них остановилось, как останавливается обесточенный робот. Всё замерло. Казалось, молодых людей заколдовала злая волшебница. Теперь это были самые совершенные скульптуры в мире, круче, чем у мадам Тюссо. Идеальные улыбки продолжали блистать, глаза сиять счастьем, и всё выглядело, как шутка. Было похоже, что сейчас клоны оживут, захохочут и хором закричат: «Сюрприз!»
Он ступал по-волчьи настороженно, ожидая подвоха, а стопы по-прежнему проваливались в пол, как в пустоту. Подойдя к пианисту, он тихо шепнул: «Эй…» – и тронул парня за плечо. И тут же шарахнулся в сторону, потому, что прекрасный видом клон в одну секунду реального времени безобразно съёжился и тут же рассыпался в прах. Выпрыгнувшими из орбит глазами старик смотрел на чайную ложку пепла возле ножки рояля и чувствовал, что не может пошевелиться. Ужас парализовал его, мозг взорвался, а сердце на миг остановилось. Потом, когда успокоился, с завистью подумал: «Везёт же некоторым».
Старик подходил к статуям и, забавляясь, трогал их пальцем. Вскоре в баре стало пустовато и немного светлее. Когда вышел на свежий воздух, почувствовал себя обескровленным и, глядя на рюкзак, не находил в себе никакого энтузиазма, чтобы продолжить путь. Прислушавшись к внутренним часам, узнал, что время приближается к девяти. К этому времени он обычно уже дома. До того, как на улицы выйдут заниматься любимым делом весёлые ассенизаторы он должен, не привлекая лишнего внимания, доставить груз на место. Но не сегодня. Этот уникальный день с самого начала сломал все мафусаиловы планы. Чем он мог удивить ещё, оставалось только догадываться.
Мэй сидела на том же месте, где он её оставил. Она спросила:
– Ну, как?
– Впечатляет.
Неожиданно мимо них прокатился, перепахивая тротуарное покрытие, серый комок. Он устремился к пирожку, облепленному грязью, и принялся его уплетать, визгливо приговаривая:
– Кучеряво живёте, граждане. Я вижу, вы харчами перебираете. А зря. В нынешнее время еда не роскошь, а средство выживания.
Это был Крис, вездесущий крыс, умный и ловкий, как чертёнок. Он умел выскользнуть из любой щекотливой ситуации. Ни волновые парализаторы, ни армейцы с лазерными винтовками, ни спецнаряды клонов с крысиным ядом – ничто не могло извести его. И – да! Он грыз всё, что можно и что нельзя, был здоров и упитан. Проныра всегда знал свежие новости, и Мафусаил, давно не доверяющий СМИ, сразу же вцепился в Криса, как в спасательный круг.
– Крис, как же я рад тебя видеть! Что происходит, говори скорей, приятель!
Через набитые щёки грызун протолкнул шепелявые слова.
– Овая жимя.
– Что-что?
– Овая жимя.
– Крис, прекрати жевать. Я хочу услышать слово.
Крис проглотил кусок и повторил:
– Новая земля.
Следующую минуту было только и слышно, как работают крысиные желваки.
– Новая земля?.. – переспросил Мафусаил с сомнением. Откуда инфа?
– А вот откуда, – Крис доел пирожок и принялся всеми четырьмя лапками разгребать цементный слой. Какое-то время человек и кошка смотрели на товарища, сомневаясь в его психическом здоровье. Потом, переглянувшись подошли ближе.
– Вот она, – сказал Крис и показал лапкой на крошечный и слабый зелёный росток, – это уже повсюду, и на восточном и на западном побережье. На севере, правда некоторая задержка.
– Это же… ячмень!.. Боже!.. Ты не обманул!!!
Мафусаил затрепетал, как парубок перед невестой. Он вдруг почувствовал, как поток чистой энергии прошёл сквозь него с головы до пят, точно шёлковый плат через бухарское кольцо. Он плюхнулся животом на землю и приблизил немигающие глаза к зелёному чуду. Однозначно, это был ячмень. Тот, в свою очередь, смотрел в ответ, в тёмную и горькую сердцевину землероба, сметая и темноту, и горечь. Зерно пролежало здесь с времён построения республики. Это Мафусаил, вернее Пётр собственными руками высеял озимые, которые наконец пробились к солнцу. Ошалело он принялся разгребать руками наносной слой, добираясь до всходов. Бледная и редкая растительность стойко билась за жизнь, расправляя примятую травяную плоть и поднимая голову.
– Мои хорошие! Как долго я ждал этой минуты! Как долго этой минуты ждали вы…
Слёзы полились из глаз Петра, орошая всходы. Разочарования, ожидания, испытания – всё вдруг показалось ему ничего не значащими перед силой жизни едва стоящего на ножках стебелька. Тягостные воспоминания были в один миг перечёркнуты верой в новую землю. Согласие продолжить и без того долгую жизнь мгновенно проросло в нём, как эти всходы, которые пролежали в заточении многие годы. Он больше не хотел уходить. Молодое вино наконец влилось в новые мехи. Твёрдый, точно камень, мозг вдруг завибрировал, забурлил идеями. Поднимаясь на ноги, предводитель почувствовал, как космическая сила наполняет его, как он растёт и становится больше самого себя. Русский крестьянин, дитя природы теперь точно знал, что ему по плечу любое дело.
– Так. Нужно уже сейчас подумать об орошении, – сказал он спокойно и твёрдо, как власть имеющий. Братья меньшие увлечённо смотрели снизу вверх на великана, ловя его взгляд.
– Докладываю, – пропищал Крис, – Водопады с северных гор впадают прямо в море.
– Отлично! Будем строить каналы. Собирай людей.
– Любезный, Мафусаил, где же их взять, людей-то?
– Пётр.
– Что?
– Моё имя Пётр.
– А… Ладно.
Пётр, легко забросил рюкзак на плечи, расправил грудь и впервые за многие годы широко улыбнулся. Лёгкое колебание воздуха пошевеливало просоленные пряди над высоким лбом.
– Чувствую, работы будет невпроворот. Сначала выясним, что делается в городе. Пересчитаем и поставим на довольствие всех работоспособных, распределим обязанности. И начнём строить новый мир. Наверняка понадобится подмога с континента. Кстати, не заешь, что там у них?
– Ничего.
– Это как?
– Пусто.
– ?!
– Ну… я не углублялся… но на побережье одна трава.
– Трава? Это просто замечательно! Дай я тебя расцелую!
Не переставая улыбаться, Пётр широко шагнул и протянул руки к товарищу. Но тот испуганно взвизгнул:
– Вот этого не надо!
Крис прошмыгнул за ножку стола, и вдруг… стол исчез. Едва заметное серое облачко, как споровый экссудат перезревшей грибницы, пыхнуло и быстро развеялось под внезапным порывом ветра.
– Что-то надвигается, – пролепетал крыс, и хвост его задрожал. Мэй, до сего момента умиротворённо лежащая в пыли, вдруг вскочила и ощетинилась.
– Ш-ш-ш-ш, – прошипела кошка, почуяв неладное, и услышала в ответ «ш-ш-ш-ш…». Это ветер начинал всё активнее поддавать газку. Его разбег быстро усиливался. Мэй и Крис ринулись искать укрытие. Сначала они нашли его в раздаточном окошке автомата быстрого питания. Но запрыгнув на пластиковый агрегат, тут же шлёпнулись на землю. Так же, как и стол, он превратился в пыль при первом прикосновении. Потом парочка промчалась в открытую дверь бара и притихла. Но уже через секунду друзья вылетели из двери, дико вопя. Здание питейного заведения и прилегающие к нему строения от нижнего и до последнего этажа с секундным временным промежутком, как по цепочке, растворились в воздухе без следа.
Оторопевшая троица замерла. Ветер быстро крепчал, превращаясь в ураган. Звери, вцепившись в штаны Петра, теперь думали только об одном, как бы их не сдуло. Вдруг друзья увидели, что воздушная платформа с дендропарком не упала, нет. Она рассыпалась, и деревья, которые только что были садами Семирамиды, цепляясь друг за друга, с комками земли на щупальцах корней полетели с выси вниз на северную сторону острова. Вдруг небо почернело и загудело. Стало темно, как в подземелье. Трое живых существ оказались один на один с неведомой силой. Ужас парализовал их.
Вскоре Пётр очнулся и принялся молиться, как ещё никогда в жизни не молился. Воздев в небо могучие руки, он кричал, глядя на распухшее жерло вздымающегося над городом смерча:
– Господи, прости мне, грешному! Спаси моих братьев и сестёр! Оленьку! Оленьку! Не оставь их, Всемилостивый, без поддержки! Лучше я… пусть я… но их сохрани! Молю Тебя-а-а-а!..
Пётр молился беспрерывно, надрывая голос и сердце. Он врос в землю, как тысячелетний дуб, что стоит в Лагвице символом жизни, преодоления времени и бед. Только что обретя новую землю, он готов был расстаться с нею во имя своей общины. «Если бы можно было вызвать на себя удар стихии, стать громоотводом», – думал он лихорадочно, но в то же время понимал, что от него ничего не зависит. Змеиное тело смерча поднялось, изогнулось и, расправив гадючий капюшон, уже нацелилось на город. Предводитель быстро снял рюкзак, вытряхнул его содержимое, отодрал от штанов вопящих животных и сунул в мешок. Через минуту он, крепко перемотав лямки вокруг кистей рук, прижал мешок к животу. Потом сел на землю и сгруппировался.
Чудовищной силы удар сначала приплюснул Петра к земле. Потом покатил, как мяч по дорожке. Затем его, точно юлу, завертело, сдирая одежду и кожу. Наконец, предводителю удалось воткнуть израненные кулаки и колени в оголённую почву и противостать ветру. Он пытался разглядеть хотя бы рюкзак, но видимость была, как на дне болота. Тем не мене он знал, что звери живы, так как слышал их дикий неумолчный вой. Петру казалось, что некий вселенский гигант шагает по городу, хладнокровно и безжалостно круша всё, что попадёт под ногу, и, давя его самого…
Через пятнадцать минут смерч удалился, идя своей дорогой. Ветер стих и на землю обрушился тёплый июньский ливень. Крис и Мэй угомонились. Пётр, подставляя руки струям, промыл глаза, огляделся и ахнул. Города не было. Ему предстала бледно-зелёная клочковатая равнина от края и до края. На севере сверкали белоснежные зубы гор. Море лежало, как серебряное блюдо на достархане и шелестело под струями дождя. Небо во всю ширь, ничем не запятнанное, плачущее небо дышало в унисон с обновлённым островом. Встав на ноги, Пётр закачался. Его помятое ободранное тело саднило и кровоточило, но он ощущал лишь бесконечное счастье. Распрямив грудь, герой, труженик и предводитель зычно закричал: «Э-ге-ге-гей! Народ, выходи! Новая земля настала!» Весть покатилась во все четыре стороны, резонируя.
Вдалеке, сквозь водную пелену предводитель увидел, как отщепенцы восстают из подземелья, точно мертвецы, воскресшие в судный день. Он засмеялся, точно счастливый отец, наблюдающий за вознёй своих младенцев. Пятнадцать живых душ без семи пядей во лбу, порой без царя в голове делали первые шаги на новой земле. Люди бесхитростные, не ищущие лёгких путей, которые, где родились, там и пригодились, после многих лет изоляции сегодня обрели волю. Этим Божьим должникам никогда не постичь истин, лежащих во вселенских глубинах. Но зато они владеют правдой, которая была им дана в миг зачатия. Ураган перемен не смог вырвать у них дух, чтоб потом развеять в необратимости забвения. Когда всё – законы, честь, совесть – сгнило, как прошлогодняя тыква, маленький народ не коснулся гноища. Многие соблазнились и пали. А тот, кто устоял, продолжали удерживаться на поверхности бытия не столько усилием воли, сколько невидимыми нитями, связующими их с родовой памятью. Да ещё, пожалуй, молитвами Петра.
Люди шли робко, горбясь и прижимая руки к груди. Сначала они, как заворожённые, осторожно наступали на траву. Затем, всё больше оживляясь, стали переговариваться, осматриваться, трогать землю руками. Наконец, когда очнулись, то, не обращая никакого внимания на предводителя, принялись петь, плясать и кружить под дождём. Издалека Пётр слышал их смех и плач. Это были его, люди, настоящие. Живорождённые и дарующие жизнь, молодые и старые, почти святые и почти грешники, но все однозначно Божии создания.
У Петра стало легко и спокойно на душе, как бывало только в детстве. Усталость, сомнения, тоска и боль воспоминаний – всё прошло. Предводитель перевернул страницу и увидел, что книга закончилась. Теперь его ждала новая, замечательная повесть. Он не знал точно, свершилось ли обещанное Им. На самом ли деле этот остров, очищенный от скверны смерчем и дождём, и есть новая земля. Или через сто, а может всего пятьдесят лет перемены настанут снова с такой же закономерностью, как весна сменяет зиму, а осень – лето. И не факт, что изменения пойдут на благо людям. Но всё-таки людям, а не…
– Эй!.. Эй!, – из мешка донёсся писклявый голосок Криса, – Не забыл ли ты, Пётр, о своих друзьях? Выпускай нас. Сегодня дел невпроворот!
8.04.2021