Он был неказистый, невысокий. Такой, которые ставили, когда ещё только закладывали город. И теперь он жил очень далеко от остальных.
Там, на широких магистралях среди современных, сверкающих стеклом и гранитом домов, сияли в ряд, освещая ярким светом, высокие, новые, элегантные. Не ему чета.
А тут, всего-то небольшой поворот, несколько старых домишек и один фонарь рядом с тропинкой.
Он грустил, ему хотелось светить вместе со всеми, а не торчать здесь, где за вечер может и пройдёт пара собачников, но не остановится, не заметит.
Он грустно вздыхал, но продолжал светить в темноте. В конце-концов такова судьба, если родился фонарём.
Что происходило во всём городе он не знал — откуда. Зато заметил, что со временем, мимо него вообще перестали ходить. Старенькие дома опустели, и тёмные, грустные окна не оживали даже от его света.
Но он светил.
Это всё, что он умел делать.
Маленький фонарь даже не узнал, что весь остальной город погрузился во тьму, что беда приключилась со всеми людьми. Больше нигде не горели ни фонари, ни свет в домах. Понятия не имел остался ли кто-то в тех высоченных домах среди широких улиц.
Правда, заметил, что больше не приходили рабочие с лестницами, не тыкали в него всякими отвёртками, не лезли наверх менять лампочки.
Он и не догадывался, что лампочка давным-давно не работала.
Он просто светил — ему хотелось светить, а законы человеческой физики он не изучал.
Он плакал, когда шли дожди. Замерзал под снегом, простужался на ветру.
Ему было одиноко, а главное он злился, обижался на всех в мире. Его просто бросили, он никому не нужен, и теперь самому приходиться придумывать как сохранить свет, откуда брать силы, энергию, чтобы светить.
Ему было очень обидно — никто о нём больше не хотел заботиться.
А тут ещё и погода хуже некуда. Днём небо заволакивали свинцовые тучи и погружали всё в тоскливые сумерки. Он уже и забыл как выглядит солнце, но и из этой мрачной серости он вытаскивал спрятанный свет: ту энергию, которая была ему нужна.
Выуживал по маленьким лучикам из всего вокруг. И светил ночами, стоя на заросшей тропинке, напротив умерших, пустых домов, в покинутом или спящем городе.
Ночи его пугали. Может он давно бы уже сломался. Такое не раз приходило на ум: "Кому я нужен и ради кого стараюсь? Бросили, забыли. В такие страшные, тёмные времена оставили без поддержки, без простого, доброго слова. Никто не подумал, как страшно быть одному в такие ночи".
Иногда мимо проскальзывали мелкие животные, но они так торопились убежать с открытого пространства, что он перестал их замечать.
А сломаться хотелось всё больше и чаще — ненужность.
Но сломаться — перестать светить, а светить хотелось больше всего на свете.
Он и не понимал, что спорит сам с собой, поддерживает сам себя. Не понимал, что почти всю энергию он тоже брал из себя самого.
В тёмные ночи и правда было страшно. В конце-концов маленький фонарь догадался, что ему, оказывается, повезло. Когда-то его поставили на отшибе. Зато теперь, закрытый разрушающимися домами, от разгуливающей по просторам спящего города тьмы, — он был защищён.
А тьма бесилась. Он чувствовал её ненависть, не понимая причины.
Она перекатывалась рядом клубами, ползла жирными, холодными потоками. Иссиня-черная, как вороное крыло. Густая, смертельно опасная, но лишь нависала над ним, кружила, вставая стеной вокруг. Давила, устрашая, а потом шипя, уползала прочь.
Он ей мешал, а сломать, вырвать его из земли, куда он давно уже врос, она не могла.
Маленький фонарь становился хрупким. Ещё хорошо, что рядом остались деревья. Когда стало совсем тяжело держаться прямо, он прислонился к одному из них.
И дерево, тоже забывшее каково это зеленеть и греться на солнце, из последних сил его поддержало. Оно погибло очень скоро. Окаменев от холода, тьмы и безнадёжности, стало ему вечной опорой уже из другого мира.
Он не знал сколько прошло времени. Давно перестал обижаться и злиться. У него вообще осталась одна единственная мысль: светить.
Светить теперь приходилось постоянно. С некоторых пор серые дни стали похожи на ту мглу, что бесилась по ночам.
Наверное он давно сошёл с ума, ибо даже страх упасть и разбиться на маленькие осколки исчез. Он светил уже не думая откуда брать частички энергии. Его энергия бесконечна и даже если останется маленький осколок, когда он упадёт, свет будет жить в нём.
Он больше не боялся тьмы, ревущей повсюду — привык. Его мир теперь состоял только из него самого, и мгла не мешала ему светить.
Маленький фонарь перестал думать почему огромная, всесильная, жуткая тьма так его ненавидит.
Он светил без устали и во веки веков — это его дело, а всё остальное не так важно.
Он не слышал в её бессильном, злобном визге и ядовитом шипении:
— Этот мелкий, уродливый, никчёмный, почти развалившийся фонарь не дает мне стать единой, беспросветной.