- Бом, бом, бом, - ранним летним утром гулко бил большой колокол села Калугино, тревожным набатом оглашая округу.
Крестьяне только что проводили коров в стадо и вернулись по домам готовить нехитрые завтраки. Кое-где над избами поднимался дымок из труб, оповещая соседей о том, что там сегодня будут печь хлеб или пироги. Село неторопливо просыпалось и готовилось к длинному рабочему дню. Сегодня не было церковного праздника, поэтому колокольный звон калугинцев озадачил.
- Случилось поди что? – отложив рогач, метнулась к окну от печи Авдотья. Она прильнула к небольшому квадрату стекла и замерла, вглядываясь в простор длинной улицы.
- Ну, что там, Дуня? – нетерпеливо спросил из угла Егор, хозяин дома, достававший с полки скорняжные приспособления. – Пожар где?
- Не видать ничего. Люди к церкви спешат. Вон, и соседи туда побёгли, Манька со своим, - Авдотья докладывала обстановку мужу.
С печки свесились две белобрысые головы, разбуженные звоном и громкими голосами, и поглядывали оттуда в недоумении на родителей, протирая заспанные глаза.
- И нам идти надо, - степенно произнёс Егор. – Вдруг помощь нужна.
- Пойдём, - согласилась хозяйка и велела мальцам: - Из дома ни ногой! Возьмите пока по краюшке хлеба и грызите.
- Увижу на улице – кнута всыплю, - грозно сказал отец сыновьям. – Мы скоро.
Егор с Авдотьей поспешили в центр села, где на пригорке возвышалась красивая и большая каменная церковь и куда сейчас на колокольный звон стекались люди.
А событие то происходило в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Не так давно закончилась коллективизация, и в памяти крестьянской ещё свежи были печальные воспоминания о том, как мужиков побогаче принуждали идти в колхозы. Тех, кто сопротивлялся, и особенно тех, кто агитировал против судьбоносного решения коммунистической партии, арестовывали и судили, а после целыми семьями высылали из родных мест.
Тревожно на душе у Егора. Ох, тревожно! Он сам ведь тогда чудом избежал высылки в Томскую область. Записали его в кулаки за то, что имел он в своём хозяйстве просорушку и за небольшую плату простым мужикам своего и соседних сёл перерабатывал зерно на пшено. Спасло его доблестное героическое прошлое, в котором он в годы Гражданской войны лихо воевал в составе Красной армии против Деникина и Врангеля. Разобрались сельсоветчики и вычеркнули его из чёрного списка. Правда, в колхоз ему пришлось записаться и просорушку ту с целым набором другого инвентаря и скотины подарить обществу. Зато цел остался и на родном месте.
Сейчас вот тоже что-то нехорошее случилось. Жди беды…
У церкви уже толпился народ, переглядывался настороженно, переговаривался негромко, не понимая происходящего.
- Нету, вроде, пожара, - сообщил Егору Афанасий, односельчанин с соседней улицы. – Только вот милиция отчего-то приехала.
- А в колокол кто бьёт? – спросил Егор, подняв голову к колокольне и придерживая рукой картуз на голове, чтобы не упал.
- Отец Сергий, поди, и бьёт, - ответил Афанасий, тоже засмотревшийся на слепящую бликами солнца маковку. – Некому боле.
У дома церковного священника отца Сергия – Сергея Васильевича Челнавского – стоял чёрный воронок. Рядом, опершись на крыло машины, беззаботно курил папироску высокий шофёр в кожаной куртке, перетянутой портупеей. Народ толпился чуть поодаль, опасаясь приближаться к предвестнику беды.
- Что случилось-то? Зачем приехали? – выкрикнул из-за спин звонкий женский голос.
- За попом вашим приехали, - ответил шофёр, смачно сплюнув на землю сквозь щель в зубах. – Мутит, стервец, народ против Советской власти.
- Да что же это? Такой уважительный батюшка. За что несправедливость такая? – зашепталась толпа, задвигалась, выражая своё тихое возмущение.
- Если есть защитники – выходи! – призвал милиционер, вперив острый взгляд в толпу. – В милиции доложите о своём попе.
Никто не вышел, понимая безысходность сегодняшней ситуации. Своя рубашка ближе к телу. А тех рубах у каждого всего по одной-две, латанных-перелатанных.
Тем временем призывный гул колокола затих, и над сельской площадью на мгновение установилась гнетущая тишина. Распахнулась тяжёлая широкая дверь правого притвора церкви, и оттуда два милиционера вывели священника средних лет в длинной до пят рясе. Отец Сергий был высок ростом и худощав. Гордо выставляя острую клиновидную бородку вперёд, он ступал твёрдо и даже торжественно, несмотря на то, что руки его были крепко связаны за спиной.
Отец Сергий заранее предполагал, что за ним могут приехать из НКВД, так как на сходах он несколько раз смело заступался за мужиков перед колхозным правлением, чем снискал неудовольствие власти. По всей губернии шли аресты священников. Третьего дня в Курдюках отца Алексея арестовали средь бела дня, а на церковь повесили большой амбарный замок. Каждое утро отец Сергий поджидал гостей. Сегодня на заре, увидев вдалеке спускающуюся с холма машину с длинным пыльным хвостом, он всё понял и, перекрестившись, живо поднялся на колокольню. Нет, он не думал поднимать крестьян на свою защиту. Он прекрасно знал, что сопротивление их давно подавлено репрессиями, начавшимися ещё в двадцать первом году после разгрома Антоновского восстания. Крестьянство тогда было сломлено и подчинялось теперь любым решениям Советов. Просто отец Сергий решил в последний раз огласить округу церковным звоном и послушать гордый глас родного ему колокола, приносящий ему твёрдость духа и крепость веры. На колокольне его и повязали милиционеры, для порядка сунув ему пару раз кулаком под рёбра.
- Ишь, паскуда, раззвонился! Народ бунтовать вздумал? Я те, сволочь, побунтую! – дюжий милиционер заломил руку священнику и ловко обмотал кисти верёвкой.
- Бог вам судья, - кротко произнёс батюшка, подчиняясь чужой воле. – Не ведаете, что творите.
- А мы поглядим, чем тебе твой бог поможет, - ухмыльнулся второй милиционер, придерживая отца Сергия за плечо. – Пошли!
На улице к священнику с плачем бросилась его жена, стройная молодая женщина в белом платке и длинном закрытом платье, но шофёр ловко оттёр её в сторону.
- Не положено! – пробасил он, разведя длинные, словно грабли, руки в стороны. – Нельзя.
- За что батюшку забираете? – спросил из толпы старушечий голос.
Тогда один из милиционеров, уже запихнувших не сопротивлявшегося отца Сергия в воронок, сделал пару шагов навстречу к толпе и произнёс:
- Товарищи, попрошу не усугублять и разойтись. Гражданин Челнавский арестован за антиправительственную деятельность. Следствие во всём разберётся. Идите по домам.
Крестьяне, после непродолжительной паузы стали медленно разбредаться, а эмка, грозно прогудев клаксоном, выехала из села, навсегда увозя арестованного отца Сергия из Калугино. Священника после непродолжительных и формальных допросов, на которых ему совершенно нечего было ответить на предъявленные обвинения, в ноябре тысяча девятьсот тридцать седьмого года расстреляли по постановлению тройки НКВД по Тамбовской области. И рука не дрогнула у стрелявшего. Жил человек по совести, по совести и умер.
Нахмурившись, шли домой Егор с Авдотьей. Молчали, не глядели по сторонам. Рядом шли односельчане, негромко переговариваясь между собой.
- Враг народа – отец Сергий-то. А он не то, что народ, он мухи не обидит, - произнесла Авдотья, повернувшись к мужу.
- Молчи, дура! – зашипел на неё Егор, сделав страшные глаза. – Вослед за ним захотела? Мальцов сиротами оставишь.
- О, господи, царица небесная, - Авдотья повернулась лицом к церкви и трижды истово перекрестилась с поклонами. – Спаси и помилуй нас грешных.
Днём в избу к Егору заявились председатель Совета и секретарь. В руках секретарь крепко сжимал бумагу с текстом, вид которой отозвался в груди Егора неприятным покалыванием.
- Здоров был, Егор, - поприветствовал хозяина председатель, без стука распахнув дверь. Он прошёл к гладкому деревянному столу, покрытому вышитой полотняной скатёркой, и опустился на лавку. Секретарь проследовал за ним.
- Здорово, коль не шутишь, - Егор поочерёдно пожал руки нежданным гостям, искоса поглядывая на подозрительную бумагу. – Вроде, выходной нынче?
- В борьбе за лучшую долю выходных не бывает, - веско ответил председатель. – Дело у нас к тебе.
- Слушаю, - Егор сделал внимательное лицо, не ожидая ничего хорошего.
- Вот обращение граждан села Калугино в райком с просьбой закрыть церковь как рассадник мракобесия и лжи. Зачитай, Михей, - велел секретарю председатель, без спроса наливая в кружку квас из стоявшего на столе глиняного горшка.
Секретарь торопливо прочёл заготовленный текст, из которого следовало, что калугинское население просит районную власть принять меры и закрыть Козьмодемьяновскую церковь.
- А молиться где будем? Детей крестить? – не подумав, бухнула из угла Авдотья.
Егор от злости на жену только ругнулся в бороду. «Погубит, дурища, всех», - подумал он, стараясь скрыть волнение.
Председатель, старый большевик, косо взглянул на женщину, задающую такие глупые вопросы, и, вытерев рукавом усы от кваса, ответил:
- Это всё пережитки, Авдотья. Теперь новая жизнь, без бога. Вместо церкви в клуб ходить надо.
Авдотья что-то тихо запричитала и ушла от греха за печку, загремела там чугунами.
- Вот, подписывай, Егор, обращение. Нам ещё много дворов обойти надо.
На бумаге уже стояло несколько подписей. Егор взял проворно протянутое секретарём перо и медленно вывел свою фамилию.
- Надо так надо, - только и произнёс давно наученный жизнью Егор.
Сельсоветчики ушли, чтобы продолжить важную правительственную работу, а Егор долго и пристально смотрел им в след в окно, отодвинув ситцевую занавеску.
- Как же без церкви жить будем? – обратилась к нему жена, выйдя из-за печки.
- Это без головы жить нельзя, Дуня, а без церкви как-нибудь проживём, - тихо ответил Егор. – Слышала, что председатель сказал? За лучшую долю борется. Только для кого? Кто меня спросил, нужна мне такая доля, когда меня кнутом в колхоз гнали? Никто. Решили за всех. Ты знаешь, я за эту власть кровь на фронте проливал, а теперь она меня дубиной по горбу. Делай, как велят, и молчи! А вякнешь – в расход пустят. Яков Михалыч Ишин выступил на собрании, и где он теперь? Жена больная, дети разутые ходят, а помочь им некому. Нет, Дуня, молчать надо. Плетью обуха не перешибёшь, а помереть всегда успеем.
Таким образом, калугинская церковь для свершения культовых обрядов после ареста настоятеля больше не открылась. Официально её закрыли за неуплату налогов государству. Вскоре из той церкви колхоз «Путь Ильича» продал колокола, церковную ограду и караулку, а внутри здания устроил ссыпку зерна.
Приходилось Авдотье в ту пору работать в церкви с зерном под укоризненными взорами святых, взиравших на это непотребство с церковных стен. Иконы-то давно уже порастащили по домам местные жители. Оно и правильно. Всё не пошли они на поругание.
- Простите нас, святые угодники, - крестились бабы, когда по близости не было начальства.
А ведь церковь та была знатная. Помещица Ланская построила её в тысяча восемьсот шестидесятом году. Была она каменная с тремя престолами: в честь Казанской Божией Матери, в честь святых Космы и Дамиана и в честь мученицы Наталии. При церкви имелись церковно-приходская школа и библиотека.
В той школе пришлось поучиться и Егору, позубрить «Закон божий». На всю жизнь запомнился ему один случай из детства. Как-то раз во втором классе заигрался он, не выучил домашний урок и в школе не смог ответить учителю по священному писанию, за что получил жирную двойку. Вернувшись после уроков домой, он как ни в чём не бывало сел за стол, чтобы пообедать, и потянулся за ложкой. Отец его, суровый старый солдат, воевавший на русско-японской войне, схватил деревянную ложку и с силой ударил ею сына по лбу. Да так хватил, что у Егора искры из глаз посыпались, а ложка разлетелась вдребезги. Громко взвыв, Егор пулей выскочил из-за стола и под ругань отца бросился в подпечье русской печи, забился там в самый конец и долго плакал.
- Я тебя, оторва, научу уму-разуму, - гудел отец, которого ранее священник оповестил о провинности сына. – Ломтя хлеба у меня не получишь, покуда урок не выучишь. Дураком решил стать?
Дураком Егорка быть не хотел, потому отцову науку воспринял правильно. В бога он особенно-то не верил, но «Закон божий» выучил на отлично.
- А что? В том законе много чего правильно написано, - рассуждал он в более зрелом возрасте. – Жаль только, что не живут люди по этому закону, а лишь вид делают. А надо бы…
В тридцать девятом году председатель вызвал Егора к себе в контору и сказал:
- Принято решение, Егор, что у нас при колхозе будет свой тракторный отряд. Скоро и трактора нам передадут. Правление думает тебя бригадиром назначить.
- Ты что, Иван Кузьмич? Я же только на лошади работать умею, - с улыбкой развёл руками Егор.
- Ничего. На науки ты ловкий. Поедешь в Паревскую МТС, там с месяц поучишься. Глядишь, под фанфары в село на тракторе въедешь. Почёт, однако! – хлопнул его по плечу председатель, поблёскивая очками на цепких глазах.
Делать нечего. И тут согласился Егор, прикинув, что хуже всё равно не будет.
- Собирай, Дуня, узелок. Учиться поеду в Паревку на тракториста, - велел он дома жене.
- А я как же? - охнула Авдотья, уставившись на мужа широкими зелёными глазами.
- Тоже в трактористки собралась? Гляди, все юбки в мазут перемажешь, - пошутил Егор, обнимая жену. – Я ненадолго. До уборочной вернусь.
Прав был председатель. Егор под руководством паревского механика многому научился в обращении с железным конём. В начале августа, прикрепив к трактору красное знамя, Егор во главе колонны из пяти тракторов торжественно въехал в Калугино, распугивая собак и кур рёвом моторов.
- Эх, моща какая прибыла! – радовался председатель на созванном по такому великому поводу митинге, с восторгом оглядывая трактористов и собравшийся народ. – Теперь урожаи поднимем и заживём сытно и богато.
Тракторы разместили в здании церкви, куда к тому времени привезли кое-какие станки и запасные части. С той церкви уже сняли купол, перекрыв её обычной крышей. Она стала намного ниже, приземистей и потеряла гордый свой облик. Теперь церковь должна была послужить людям в качестве не духовной, а материальной составляющей, то есть в качестве мастерской.
Всего год проработал Егор на тракторе, возделывая хлебородные калугинские поля. А потом началась страшная война, и Егора призвали на фронт воевать в танковой части.
- Береги ребят, Дунюшка, - дрогнувшим голосом сказал он плачущей жене. – Я вернусь.
Попрощавшись с семьёй, Егор запрыгнул на присланную из военкомата полуторку и вместе с двумя десятками калугинских мужиков отправился в райцентр на формировку. Односельчане долго махали в след проворно убегающей от села машине, провожая новобранцев в кровавое месиво войны.
В танковой бригаде Егора назначили механиком-водителем танка Т-34. Воевал он храбро, но никогда не лез на рожон и всегда изучал местность для возможного укрытия.
- Погибнуть – ума много не надо, - говорил он товарищам по танку. – Вот врага победить и живым остаться – это наука.
Командование ценило Егора за смелость и находчивость и не раз отмечало его наградами.
Как ни берёгся Егор, но в курской мясорубке немцы подбили его танк, и он, контуженый, чуть не сгорел и еле смог выбраться при помощи товарищей. После долгих госпиталей зимой сорок четвёртого года Егор по ранению вернулся в родное село с Красной звездой, орденом Славы и двумя медалями За Отвагу на широкой груди.
У подросших сыновей радости от встречи с героем-отцом не было предела. Они всё расспрашивали его о боях и говорили, что тоже хотят бить фашистов.
- Без вас там справятся, вояки, - улыбался отец, любуясь возмужавшими детьми.
- В тебя пошли, - сказала ему Авдотья, наконец-то дождавшаяся своего мужика. Живой! – Они тоже на тракторах второй сезон работают. Мужиков в селе мало осталось. Вот бригадир наш, Василь Николав, собрал пацанов посмышлёней и с ними даёт хлеб фронту.
- Молодцы! – похвалил Егор, потрепав ребят по взъерошенным вихрам. – Фронт без тыла жить не может. Спасибо вам за всё.
Отлежался Егор немного, подлечил раны и опять пошёл в колхоз на трактор. Вскоре и война закончилась, доставившая столько горя нашему народу. Порадовались за уцелевших, погоревали об убитых, и потекла жизнь своим чередом. Страна быстрыми темпами восстанавливалась от разрухи. Работали люди с энтузиазмом, строили новые предприятия, новые заводы и тракторы, и вновь надеялись на лучшую жизнь. Как же, такого врага победили! Теперь точно всё должно быть хорошо!
- Будем, Егор Захарыч, новую мастерскую строить. В эту большие трактора не зайдут. Да и оборудование нам современное обещают в районе, - обрадовал на машинном дворе зимой пятьдесят третьего года председатель колхоза Шувалов бывшего танкиста.
- Давно пора, Пётр Иваныч, - ответил Егор, порядком намучившийся на ремонтах под худой крышей бывшей церкви. – Я в Инжавинской МТС на днях был. Для людей построена.
- Вот и у нас так будет. Отопление сделаем, душевые, красный уголок для отдыха.
- А кирпич где возьмём? – спросил Егор.
Кирпичного завода по близости не было, поэтому покупка и доставка его являлась для колхоза большой проблемой.
- Как где? Старую мастерскую сломаем, вот тебе и кирпич! – ответил председатель, досадуя на недогадливость Егора.
- Так церковь вроде бы, - неуверенно произнёс Егор.
- И что? На кирпиче не написано. Была церква, станет советским предприятием. Колхозу кирпич нужен? Значит, будет кирпич! Райком добро дал.
- Значит, быть тому, - ответил Егор и пошёл домой поделиться с женой новыми веяниями власти. Только с Авдотьей он мог, не таясь, обсудить сокровенные вопросы, волновавшие его душу.
По весне, как только сошла талая вода, закипела в Калугино стройка. Церковь раскрыли, и по кирпичику бригада каменщиков разбирала толстые стены и перевозила на новое место. К осени от церкви на холме остался один фундамент да разбитые могильные плиты священников, похороненных рядом. Кладбище при церкви сравняли с землёй и превратили в пустырь, организовав приют усопшим поодаль на другом месте. А всего в двухстах метрах от него возводилась новая мастерская под задорные песни неугомонных строителей, собранных сюда из разных деревень района.
Пока ломали да строили, без малого три года прошло. Мастерская вышла что надо! А кирпича ещё и на дом двухэтажный хватило для рабочих.
Двоякое чувство было у жителей Калугино. С одной стороны, уходила в прошлое целая эпоха с патриархальным укладом жизни. Горько было сознавать, что разрушаются вековые ценности и уничтожается память предков, что тракторами в землю вместе с могилками закатывается совесть человеческая. С другой стороны, люди радовались новшествам, радовались облегчению жизни на селе, полагая, что мёртвым уже ничего не нужно на этом свете. Особенно перемены нравились молодёжи, воспитанной в духе новых задач и учений. Молодёжи церковь была не нужна, а старшее поколение не могло забыть въевшийся страх репрессий довоенных десятилетий и безропотно принимало происходящее.
- Меньше скажешь – крепче спишь, - учил когда-то Егор своих сыновей, теперь уже выпорхнувших из отцовского гнезда и трудившихся в Подмосковье на стройках.
В пятьдесят шестом году новая мастерская заработала на полную мощность, и уже сюда, а не к разрушенной церкви, стал по утрам стекаться народ, подчиняясь своему предназначению – трудиться на земле.
Много позже, когда Егор постарел и отошёл от активных колхозных дел, стал он приходить на пустырь, где когда-то было старое кладбище, а теперь беззаботные ребятишки играли в лапту. С хохотом и визгом носилась детвора по неровной площадке, даже не подозревая, что бегает по костям своих предков. И никто их не ругал.
Егор тоже никого не ругал. Просто иногда тянуло его сюда, где и его отец с матерью похоронены. Поди теперь сыщи их могилку. Постоит, бывало, старик с непокрытой седой головой в светлый праздник на холме, выкурит самокрутку с ядрёным свойским самосадом, подумает о жизни, повздыхает и пойдёт домой.
- Эх, грехи наши тяжкие, - бормочет он, оглядывая слезящимися глазами преобразившееся село, у которого тогда ещё было будущее…
……………………………………..
Николай Тюрин