Часть 1. Толки вокруг «Конька-Горбунка»
***************
Очередной повод, и новые толки и косые взгляды в сторону Ершова. И как обычно, активны именно противники Ершова, сторонники помалкивают. В каком-то смысле это для Петра Павловича даже лестно – встать в один ряд с Шолоховым и даже самим Вильямом Шекспиром. Хотя честь сомнительная. Но больше всего удручает то, что кто-то из рядовых читателей с порога, не вдаваясь в подробности, говорит об авторстве Пушкина, как о свершившемся факте. Увы! Достаточно сказать А, сразу найдётся тот, кто скажет Б.
Но почему вдруг Пушкин? Есть такая шутка, если не уверен – отвечай Пушкин! (Или Ломоносов, если нужно что-то веком раньше). Я с детства помнил «Горбунка» почти наизусть и когда впервые услышал об авторстве Пушкина, долго не мог прийти в себя. Неужели это всерьёз? Уж я-то отлично помнил, как легко звучали в ушах сказки Пушкина в исполнении наших детсадовских воспитателей, и сколько вопросов чуть раньше вызывал у меня «Конёк».
Моя добрая заботливая мама, щадя меня, а может быть и себя (одна непонятая мной «антихудожественная мазня» из разговора Незнайки и Тюбика стоила ей когда-то большой тоски и нервов), отвечала на них на скорую руку. Как видно, что первое придет в голову.
-- А что такое «Завернулася в фату»? В фартук?
-- Да, да! В фартук.
-- А как это «Постами мясо ест»?
-- Ну… такими большими-большими кусками.
А что там за какой-то мост, да еще «на том свету», я уже и не спрашивал. Заранее был уверен, что тема закрытая.
Вот и теперь некоторые аргументы защитников Пушкина от козней сибирского самозванца из Тобольска показались мне схожими с ответами моей покойной матушки. Рассчитаны они явно не на самого взрослого читателя..
**********
Если пока забыть про текст самой сказки, прочие общие возражения против авторства Ершова сводятся к следующему:
1.Нет оригинала рукописи и черновиков.
2.Ершов был слишком молод для такого зрелого произведения.
3.Никто из друзей не видел, что он пишет большую сказку.
3.Нет экземпляров первого издания «Конька» с дарственными надписями Ершова.
4.Пушкин держал «Конька» среди книг – литературных мистификаций.
Но и против авторства Пушкина можно выдвинуть не меньше общих возражений:
1.Нет в обширном архиве Пушкина ни одного случайного листа, ни одной строчки, относящихся к тексту «Конька», несмотря на его немалый объем.
2.«Конек» вышел при жизни Пушкина, и Пушкин сам называл Ершова автором.
3.Появление «Конька» и нового молодого автора (Ершова) так воодушевило Плетнёва, что он прочел сказку студентам вместо лекции, что в ином случае, зная о подлоге, вряд ли стал бы делать.
4.Ни у кого из современников не возникло подозрения об авторстве Пушкина, не было никаких слухов и разговоров, Белинский дал на «Конька» отрицательный отзыв, за годы до издания 1861 года сказка была прочно забыта, то есть не имела шлейфа таинственности.
5.Пушкин не держал «Конька» среди своих произведений, а на полке, где предположительно стоял «Конёк», в то же время не было ни анонимных изданий Пушкина, ни повестей Белкина, приводимых в качестве примеров пушкинских мистификаций.
6.Все объяснения причин передачи Пушкиным своего произведения в полное авторское распоряжение другому реальному человеку выглядят надуманно, аналогов этого странного поступка у Пушкина больше не имеется.
7.Тему большого и тщательного заговора с участием Пушкина, Ершова, рецензентов и издателей рассматривать не стоит – на сегодняшний день всё, что сказано о нём – чистая фантазия и «реконструкция», нет ни одной точки опоры на реальные свидетельства или документы.
Итог таков, что авторству Пушкина нет ни одного «внешнего» доказательства, всем же косвенным возражениям против авторства Ершова вполне можно дать удовлетворительные альтернативные объяснения (см. в послесловии). К тому же, если даже было бы установлено, что автор не Ершов, это не означает автоматически, что им является именно Пушкин.
Иными словами, всё, на что можно опираться, как на фактические данные, хоть как-то могущие противоречить внешним обстоятельствам, это текст самого «Конька-горбунка». Причем тут можно было бы двигаться в трех направлениях. «Конька» можно сравнивать с другими произведениями Ершова. «Конька» можно сравнивать с другими произведениями Пушкина. И наконец, есть возможность сравнить тексты двух изданий сказки 1834 и 1861 года.
Но сразу становится ясно, что и этот путь весьма тернист.
Вопрос совершенно не решает то обстоятельство, что «Конёк-горбунок» действительно не имеет аналогов в последующем творчестве Ершова. Ведь одновременно «Конёк-горбунок» не имеет также аналогов и во всем творчестве Пушкина. Слог и стих «Конька», а также особенности его сюжета, на фоне других произведений обоих авторов особенны и уникальны.
Сохранившиеся произведения Ершова не вызывают сомнения, что он был способен писать стихи качественные по форме, безупречные по размеру и рифме, но бедные по содержанию. «Конёк» же богат именно своим содержанием, а форма в нем, напротив, то и дело заметно хромает.
Пушкин писал стихи и поэмы почти безупречные во всех отношениях, ставшие сразу образцом и классикой. «Конёк» же, повторимся, слишком слаб по качеству своего стихосложения по сравнению с любым из произведений Пушкина (даже весьма юного возраста). Что касается сказок Пушкина, они все без исключения имеют и иной сюжетный подход, нет среди них подобных «Коньку», даже в легком приближении, в том числе по построению сюжета и внутренней структуры произведения. Многоступенчатая сюжетная линия «Конька-горбунка» весьма далека практически от любого произведения Пушкина, включая и все его поэмы (даже «Руслана и Людмилу»).
Если вернуться к сказкам Пушкина, они представляют собой краткие и ёмкие сказочные повести с единственной линией действия, без откатов, повторов с четкой завязкой и развязкой. А «Конёк-горбунок» - это скорее роман-сказка, образованная тремя последовательно связанными, но всё-таки самостоятельными сказочными сюжетами. Одно сказочное окружение главного героя исчезает, сменяясь другим, а затем и третьим.
Произведений такой структуры Пушкин не писал, они не соответствуют стилю и принципам его творчества.
В итоге – эти сравнения не дают никаких серьезных оснований для подтверждения авторства Пушкина, а существующее разногласие с поздними стихами и поэмами Ершова как раз очень убедительно объясняется его первым опытом и весьма юным возрастом на фоне небольшого, но реального художественного дарования. С годами он прибавил технического мастерства, но утратил свежесть и новизну взгляда на мир и искусство, не осознав пути, по которому ему, может быть, следовало пойти в своем дальнейшем творчестве.
И таким образом, осталась последняя дорожка. Изменения и дополнения, которые внес именно Ершов (Пушкина уже не было в живых) в издание «Конька-горбунка» 1861 года. Здесь мы можем сравнить то, что фактически соответствует понятию «подлинный Ершов» с тем, что в этом качестве было подвергнуто сомнению. Причастность или непричастность Пушкина мы таким путем, конечно, не установим, но, по крайней мере, с Ершовым картина станет яснее.
Прежде всего, следует обратить внимание не на исправленные строчки, а на те вставки, которые являются самостоятельными кусками стихотворного текста, не имеющими параллелей в первом издании. Их немало – в сумме целых 214 строк. И попадаются довольно объемные куски. Вот, например, сцена в царской конюшне глазами злого спальника:
Вот и полночь наступила
У него в груди заныло:
Он ни жив, ни мёртв лежит,
Сам молитвы всё творит.
Ждет суседки… Чу! в сам-деле,
Двери глухо заскрыпели,
Кони топнули, и вот
Входит старший коновод.
А меж тем, свернувшись клубом,
Поколачивая зубом,
Смотрит спальник, чуть живой,
Что тут деет домовой.
Что за бес! Нешто нарочно
Прирядился плут полночный:
Ни рогов, ни бороды,
Ражий парень, хоть куды!
Волос гладкий, сбоку ленты,
На рубашке прозументы,
Сапоги как ал сафьян, —
Ну, точнехонько Иван.
Что за диво? Смотрит снова
Наш глазей на домового…
«Э! так вот что! — наконец
Проворчал себе хитрец, —
Ладно, завтра ж царь узнает,
Что твой глупый ум скрывает.
Подожди лишь только дня,
Будешь помнить ты меня!»
А Иван, совсем не зная,
Что ему беда такая
Угрожает, все плетёт
Гривы в косы да поёт.
А убрав их, в оба чана
Нацедил сыты медвяной
И насыпал дополна
Белоярова пшена.
Или парочка мелких вставок, слова Кобылицы о Коньке и авторское замечание по ходу действия:
На земле и под землёй
Он товарищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холодом обвеет,
В голод хлебом угостит,
В жажду мёдом напоит.
Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало, —
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, —
Ведь за ними не бежать …
Станем сказку продолжать.
Что можно сказать, прочитав для начала эти Ершовские вставки? Слог чист, ровен, практически нет сбоев и корявых строчек. Соответствуют ли они стилю, строю, лексике «Конька-горбунка»? Вполне соответствуют. Значит тезис о том, что Ершов по своим поэтическим способностям, ну никак не мог написать «Конька», следует признать сомнительным.
Не так уж недостижим уровень слога «Конька-Горбунка» для тогдашнего стихотворца средней руки. *** Жаль, что скромному Ершову не пришло в голову «дополнить» какую-нибудь из сказок Пушкина, хотя бы просто для себя, по-домашнему, ради опыта. Вот тут, наверное, разница была бы заметна. ***
Теперь о правках и заменах, вокруг которых больше всего шума. Не повторяя, того, что сказано, и одновременно никому не возражая, пройдем немного с самого начала, подряд.
Отец Ивана превращен из «крестьянина» в «старинушку». Лучше стало или хуже? Здесь вопрос индивидуального вкуса, однозначно не скажешь. Кому что нравится (мне – нет, но это частности).
«Недалёко» заменено на «недалече». Более просторечный вариант, в духе сказки, размер и рифма не нарушены. Замену можно посчитать позитивной.
Было «И с телегою пустой Возвращалися домой». Стало – «И с набитою сумой …». Новое звучит логичнее. Пшеницу они продавали не для того, чтобы освободить телегу, а для того, чтобы набить суму. И рифма стала точной.
«Кто-то в поле стал ходить И пшеницу их косить». Вместо «их косить» вставлено «шевелить». Не самая удачная замена, слово весьма приблизительное, но лучше, чем было. Ведь Кобылица их хлеба никак не «косила», а, конечно же, топтала и общипывала. И строчка, вдобавок, звучит ровнее, без провала.
«От рожденья не видали» заменено на «Отродяся …». По-русски, в повседневном разговоре, скорее принято говорить именно так.
«Стали думать да гадать – Как бы вора им поймать» заменено на «Как бы вора соглядать». Словечко сомнительное, из устарелых, но и в этом, в том числе, особый колорит сказки. Логика тоже на стороне замены. Вора, конечно, нужно ловить и наказывать, но для начала хотя бы увидеть, ведь кто знает, что это за вор. Плюс – рифма точнее и строчка ровнее.
«И решили всенародно: С ночи той поочерёдно Полосу свою беречь» заменено на «Наконец себе смекнули, Чтоб стоять на карауле, Хлеб ночами поберечь». Стихотворного улучшения нет, для уха старый вариант звучит прекрасно, хотя и новый вполне себе поэтичен. Но при чём здесь «всенародно», когда речь идет о проблемах одной семьи и ее хлебной полоске? Слово по смыслу явно лишнее. Опять же, в новом варианте больше просторечия, что тоже ближе соответствует духу сказки.
Пожалуй, можно и приостановить обзор. И так видно, что никакой «безнадёжной порчи текста» нет. Можно спорить, стал ли лучше новый вариант, но что он не хуже старого и внесенное содержание правок не бессмысленно - это на приведенном отрезке очевидно.
К слову сказать, мнение профессиональных филологов еще определённее. «…(..прослеживается..) наличие в тексте первой редакции "Конька-горбунка" большого количества совершенно провальных строчек, … Я насчитал около полтораста таких слабых мест. В следующем издании плохие строчки частично исправлены. Но появились и другие плохие строки.» (Н. Перцов). Другими словами – правка Ершова не ухудшила, но и не улучшила текст «Конька-горбунка». Из чего можно заключить, что произвёл ее человек того же уровня художественного дарования, что и автор первоначального текста. А потому говорить о несомненной порче может только тот, кто плохо читал обе редакции или предубеждён. (Это негласно признал и гонитель Ершова Козаровецкий, когда делил исправления на улучшающие и ухудшающие).
Следует заметить, однако, что внимательная сверка двух вариантов заслуживает скорее большего одобрения, чем дал осторожный филолог. Среди всех правок сомнительных приблизительно в три раза меньше, чем позитивных. Их содержание по большей части то же самое - местами произведено опрощение языка (убрано "всенародно", "оброк"), (заменено караульный на караульщик, надзиратель - на надсмотрщик, власть - на приказ, колесница - на повозку и тд). Кроме того Ершов выравнивал сбитый порядок слов, почти везде заменял неточные рифмы на точные, местами правил стиль, вносил едкие детали. (Гости денежки считают, да надсмотрщикам мигают, - Постучали ендовой и отправились домой - кстати, оба примера не исправления а собственные дополнительные Ершовские вставки).
Вообще вся правка оставляет впечатление не менее способной стихотворной руки, но уже более опытного умелого автора. Как собственно и должно быть.
Но, разумеется, нельзя отрицать, что есть ничем не оправданные замены, например такая: было « Чтоб продать твоих коней Хоть за тысячу рублей». Стало «Чтоб продать твоих коньков. Хоть за тысячу рублёв». Ну, так на то Ершов и не гений.
Очень часто «дурак» заменено Ершовым на нейтральное – Иван. Тут уж сказалось веяние времени, а с ним сдвиг симпатий, как в обществе, так и у отдельных людей, как это обычно бывает. Сказка о похождениях дурака постепенно становилась историей народного героя, дворянские симпатии и антипатии уступали место разночинным, с культом «простого труженика». Вряд ли следует делать вывод, что в одном случае сказались симпатии Пушкина, а в другом – Ершова. Надо думать, в пушкинские времена и Ершов думал сходным образом, как все, пока не поменялось само время.
Это видно и на другом примере. В отличие от сказок Пушкина, в «Коньке» очень часты упоминания и обращения к нечистому. Причем в разных обличиях. Тут и черт, и бес, и дьявол, и шайтан, и чертенок, и плут полночный… У Пушкина если и есть бес, то именно как персонаж сказки, а никак не повторяющееся попутное упоминание, что характерно именно для непритязательного народного юмора.
С другой стороны в ранней редакции «Конька» нет выражений, неоднократно встречающихся в сказках Пушкина: «Бог с тобою», «Помолясь усердно богу», «Бог неужто их покинет», «Бог дает царице дочь», «Засветила богу свечку», «Хор церковный бога хвалит» и тд. А в «Коньке» если и молятся, то иконам, или ограждаются крестом, поп поёт молебны, царь напутствует Ивана словами не «С богом», а «Счастливый путь». Слово «бог» автор словно намеренно старается обходить. Это скорее указывает на молодого студента, вращающегося в вольнодумной среде сверстников, чем на вдумчивого писателя среднего возраста.
Но вот повзрослел, остепенился и Ершов. И слово «бог» замелькало в его поправках и вставках. Кто-то скажет, что это не изменение взглядов, а просто другой человек, смотрящий на эту тему иначе (а безбожником был повеса Пушкин). Может быть. Но почему же тогда, делая больше сотни исправлений, Ершов, вопреки своему благочестию, всё-таки не тронул, не исправил, не выбросил ни одного «черта», а парочку еще и добавил? Видимо потому, что и меняясь с возрастом, оставался всё-таки в целом согласен с собой, позавчерашним студентом.
Противники Ершова любят говорить об отсылках к деталям сказок Пушкина, которые якобы мог бы позволить себе только Пушкин. Приводят примеры: «В гробе девица лежит», «Пушки с крепости палят», упоминание царя Салтана, Еруслана, книжки с пятью сказками и тп. Уж пренебрёжем, как несущественной деталью, тем, что в «Коньке» Салтан собирается «басурманить христиан», а у Пушкина Гвидон и Салтан – православные. Но очень часто упоминается и Пушкинская традиционная концовка сразу двух сказок про мёд и пиво. С нее и следует начать.
Ершовское: «По усам хоть и бежало, в рот ни капли не попало» на самом деле вообще ничего не доказывает. Ведь у Пушкина «не совсем так». А именно - «Я там был, мед пиво пил, Да усы лишь обмочил». Сказать точнее, ни одного словечка не совпадает, даже «по» или «хоть». Пушкин не переделывал ее у себя от сказки к сказке, а тут решил изменить? Наверное для того, чтобы надежнее замаскировать «своё авторство»?
Но если смотреть внимательнее, можно найти и настоящие цитаты. Вот – почти буквальная цитата из «Царя Салтана». – «И отправили гонца, Чтоб обрадовать отца». Студент и начинающий автор мог по молодости себе такое позволить. Но с какой стати Пушкин стал бы так откровенно повторять самого себя, тем более не к месту? (Какого гонца могли послать два деревенских мужика, поехавшие на базар, и собирающиеся вечером вернуться. Да и отец их был не в курсе афёры с конями). Похоже просто юный автор погнался за бойкой строчкой, из тех, что на слуху. И потом свой «грех» аннулировал, удалил эти строки из нового издания.
Но есть в «Коньке» минимум еще три места, откровенно перекликающиеся со сказками Пушкина. « Понатужился и вмиг На далёкий берег прыг». Слово «понатужился» - очень редкое. Хотя у Пушкина оно встречается: «Понатужился, понапружился. Приподнял кобылу». И вот опять почти цитата из «Царя Салтана» - «Помни, завтра минет срок, А обратный путь далёк». У Пушкина же – «А теперь нам вышел срок, И лежит нам путь далёк». Почему-то эти места остались без внимания. Но может быть это не невнимательность, а сознательное умолчание? Ведь места вставлены именно Ершовым в новое издание через два десятка лет после смерти Пушкина. Значит, мог он «позариться» и на строчки о гонце.
Третье место не столько цитата, сколько пересказ. Городничий: «Чуден, – молвил, – божий свет! Уж каких чудес в нём нет». ( у Пушкина «И какое в свете чудо?»). В первом издании это высказывание своего начальника подчиненные почему-то (?) встречают насмешками «Весь отряд тут усмехнулся, Сам глашатый заикнулся». В новом - Ершов передает иронию в руки автору, иронизируя уже и над свитой. «Весь отряд тут поклонился, Мудрой речи подивился». Хотя, что смешного или глупого сказал городничий? Но если это – заимствование из Пушкинской сказки, то Ершов вправе и поделом подсмеивается над самим собой. А чему бы тут смеялся Пушкин? Если уж заимствование у самого себя взято зря, то не лучше ли его вообще не делать?
Кстати, что Иван «храпит, как Еруслан» - тоже правка Ершова. В первом издании было – «Спит прекрепко, как хомяк». И сказать по правде, не очень похоже на Пушкинскую строчку. Также как и разговор о непонятной «чудной свиньюшке» между Данилой и Гаврилой. С Ершова-студента спрос невелик, но для чего она понадобилась Пушкину, не допускавшему в стихах случайных слов?
А о толковании «тайны пяти сказок» защитниками Пушкина вообще говорить не стоит, комического и в жизни хватает.
Разговор о правках можно было бы закончить, если бы не интересное исследование о встречающихся в «Коньке-горбунке» словечках из областных псковских говоров, которые сомнительны в словарном запасе студента-сибиряка, но вполне могли быть известны Пушкину, общавшемуся с псковскими крестьянами. Не все примеры там убедительны, особенно те, что касаются иных ударений в словах, суффиксов и окончаний. Стихи – есть стихи, чтобы втиснутся в размер, авторы-стихотворцы порой допускают подобные вольности, не подозревая, что так могли сказать в Пскове, и даже выдумывают несуществующие формы. Написать «избУ» вместо «Избу» или «кИту» вместо «китУ» можно просто не найдя более гладкого варианта. Всё зависит от размеров таланта.
Но такие примеры, как: «глаза, как ложки», «погодка» в смысле – пронизывающий ветерок, словечки «льзя» и «трожды» вместо «можно» и «трижды» не могут быть случайностью или небрежностью. Видимо следует действительно признать их псковскими диалектизмами. Как они в таком случае попали в сказку Ершова?
Один из вариантов ответа очевиден. Ершов никогда не скрывал, что Пушкин, еще до издания, в рукописи, «удостоил тщательного пересмотра» сказку о Коньке-Горбунке. Что скрывается за словами о тщательном пересмотре, теперь никто не скажет. Возможно - внёс некоторые правки, а может быть и основательно отредактировал. То есть мог вставить не свойственные Ершову слова и словечки для большей простонародности языка.
Но если кто-то решит, что Пушкин своим пером практически всего «Горбунка» переписал заново, то против такого вывода категорически возразят специалисты-филологи. Не тот стих, не тот слог, не та система образов, не то построение сюжета. Во всех иных случаях даже основательная и обильная правка еще не делает Пушкина автором «Конька-горбунка» и даже его соавтором.
И кто знает, может быть за словами Ершова, что он уничтожил рукопись «Горбунка» в припадке меланхолии скрывается всего-навсего уязвленное самолюбие молодого автора. Он ведь мог считать некоторые поправки Пушкина лишними, и скорее всего как раз те, в которых слышались псковские диалектизмы. Неприятно было ему смотреть потом на свою «подпорченную» сказку, пусть даже это и сделано рукой самого Пушкина. Поэтому, под плохое настроение – рукопись в огонь, и при позднем переиздании долой все поправки, которые ему в своё время не понравились, но возразить против них не хватило характера.
Стоит добавить и еще один факт, отталкивающийся от тех же псковских диалектов, но не освещенный специалистами. Если взглянуть внимательно на пять сказок Пушкина, можно заметить, что только три из них фольклорного происхождения, а две («Семь богатырей» и «Золотой петушок») имеют скорее литературный источник. Одновременно это различие распространяется и на антураж. Три фольклорные сказки тесно связаны с морской тематикой, в то время, как «Мертвая царевна» действует на лесном фоне, а «Золотой петушок» на глубоко восточном.
Если же брать русский фольклор, то волшебные сказки русской глубинки – это конные странствия, выезд из леса в степь, в конце пути могут быть и горы, и подземное царство, но начало обычно – дремучий лес, баба Яга и тп. Примерно то же и в богатырских былинах. Но есть и иные былины – Садко или Буслаевич - и там всё иначе. Вот там как раз море, корабли, заморские странствия, купцы-корабельщики. Это былины северного «новгородского» происхождения. Ясно, что и Псков, брат Новгорода, в фольклорном смысле должен быть к нему близок. А также и тематика сказок Арины Родионовны. Так и есть, в Пушкинских сказках волшебная часть мира – это обязательно море, оно источник чудес, а не гора, степь или лесная чаща.
Но в «Коньке-Горбунке» такого нет. Первая часть – сухопутье, леса да поля, а в них – чудесные кони. А если упоминается и пристань в столице, то про море – молчок. Не стоит град-столица на берегу моря, как у Гвидона или Салтана, а пристань может быть и речная. Дальше правда появляется «окиян», но окиян - не свойское море с островом Буяном, а поганый и басурманский, на другом краю земли. И чудес нет в том окияне, они творятся на земле и в небе, а под водой там нет даже морского царя или грозных витязей. Живут в нем именно рыбы, хоть и говорящие, но без чудес, а главная среди них – рыба-кит – просит о милости у сил небесных. И к какому бы «окияну» не вёз Ивана Горбунок, он всегда, прежде всего, «Приезжает в лес густой».
Короче не тот фольклор, не псковский, как ни крути. Не из сказок Арины Родионовны, а дремучий и гораздо более восточный.
Примечание.
Хочется еще подробнее прокомментировать некоторые возражения против авторства Ершова. О чём, например, может говорить такой факт - нет оригинала рукописи и черновиков. Во всяком случае, не о злонамеренности и самозванстве.
Допустим, Ершов скрывал свою непричастность к «Коньку-горбунку» и сознательно шел на обман читателей в свою пользу. И даже имел при себе рукопись Пушкина, но уничтожил ее, чтобы скрыть следы. Но что ему стоило собственноручно изготовить эту самую рукопись заново, под себя, а заодно и черновики. Для этого требовалось немного – бумага, перо, чернила, свои руки и уединенное место. Почерк подделывать не требуется, сочинять ничего не надо. Объем сказки для переписчика не велик. Знай себе – пиши, переписывай с книжки, делай побольше помарок, вставляй и зачеркивай иные, посторонние, словечки и строчки…
Неделя-другая писарской работы, несколько лет хранения, чтобы скрыть новодел, и готово. На руках прямое, неопровержимое доказательство авторства. Почему же обманщик Ершов не пошёл на это?
Видимо потому, что не был обманщиком и самозванцем. Знал о своём авторстве из первых рук, и ему и в голову не могло прийти, что кому-то что-то надо доказывать и иметь на руках на этот случай надежные оправдательные документы.
О молодости Ершова достаточно сказано. Именно зрелости пера и большого поэтического опыта в «Коньке» и не видно. Есть талант, но мастерства мало. Самая простая форма стиха, множество неудачных строчек.
Друзья которые не сообщили - здесь вообще логика от обратного. То ли не видели, то ли видели, но почему-то промолчали.... Значит не было. Как будто было только то, о чём аккуратно излагали воспоминания современники-свидетели. Впору спросить, что нам вообще сообщил хоть кто-то в своих собственных воспоминаниях о жизни молодого Ершова в Петербурге? Сам факт его учебы в университете, и тот известен из официального послужного списка.
О том, что нет экземпляров первого издания «Конька» с дарственными надписями Ершова его новым друзьям - Жуковскому, Пушкину, Плетневу, Сенковскому. Во-первых, где они вообще, эти экземпляры, которые, якобы, могли быть подписаны? Пушкинский, например, не сохранился. Во-вторых, каким образом они могли появиться? Как правило, книгу автор надписывает, когда вручает ее кому-то в подарок. Раздаривал ли Ершов книги, будучи не просто бедным студентом, а нищим, считающим каждую копейку. Если даже и достались ему авторские экземпляры, самое разумное было для него – отказаться, ограничиться добавкой к гонорару и попросить пустить их в продажу.
Разумеется, бывает наоборот, читатель сам приходит с купленной книгой и просит автограф автора. Но это тогда, когда автор почитаем и знаменит, когда читатели сами гоняются за ним. Этот вариант явно не про Ершова. Он, выпустив «Горбунка», стал известен среди литераторов, что совсем не значит - на равных вошел в их круг, стал разъезжать с визитами, участвовать в каких-то посиделках, толкаться по клубам и ресторанам, запросто заявляться на дом к тому же Пушкину, или, тем паче, Жуковскому. С Ершовым общались, иногда его и принимали, но не он решал, когда и как это будет. А уж отпечатанный экземпляр «Конька-горбунка» вряд ли кто держал на этот случай за пазухой.
Наконец о том, что Пушкин расположил «Конька» среди книг – литературных мистификаций. Прежде всего, этот факт не доказан и существует только в виде более-менее обоснованной гипотезы. Но, опять же, допустим, что это так. Как это можно истолковать? Да именно в том самом смысле, что и у Пушкина могли возникнуть сомнения относительно сочетания такой приметной сказки и невзрачного молодого студентика. Конечно же, дело было не в стихах, они-то явно были ершовские. Но выбор темы, сюжета, главного героя!
Уж кто-кто, а Пушкин не мог не понять, что «Конек» сразу и прочно займет прежде зияющую нишу среди уже написанных и возможных будущих стихотворных сказок. Это был случайный выстрел неумелыми руками, угодивший прямо в цель. Не просто так прозвучали слова Пушкина, что «теперь этот род сочинений можно ему и оставить». Волей или неволей, но Ершов его опередил.
В такой ситуации не могут не возникать сомнения. Слишком был не похож студент–филолог на живого классика. Да и поэтический его дар добавлял раздумий. Ведь что значат слова Пушкина о стихе Ершова и крепостном мужике. Буквально следующее: какую нашёл тему, и как грубо, по-варварски ее разработал. Такая находка и кому досталась! Ни дать – ни взять, бестолковый барин-крепостник, мучающий на изнурительной по его глупости работе замечательных работящих крестьян.
Разумеется, мысль делает и следующий логический шаг. Так может быть есть кто-то, кто помог Ершову найти такой сюжет, либо существует где-то прототип этой сказки, который достался Ершову готовеньким, и он его только переложил стихами. Ведь источник «Горбунка» явно не только несколько народных сказок. ( Так уже в 20 веке поразил всех Френк Баум со своим Волшебником Озом. Единственная книга капитального классического уровня и больше десятка замысловатых, но бездарных продолжений. Поневоле до сих пор в фольклоре и у малоизвестных авторов ищут прототип этой великолепной сказки, либо таинственного соавтора официального автора. Ведь не мог же ничем не примечательный бродячий актер сотворить это чудо прямо из воздуха.)
Поэтому тайные сомнения Пушкина, если они конечно были, смотрятся весьма извинительно.
Часть 2. Особое место «Конька-Горбунка» в русской словесности