Холодное солнце и выветренно, как на картинах Магрита. Людей точно сдуло с залива, город обличенно-одинок. Я словно паук, сплетший паутину в безнадежно неподходящем месте, прячусь от ледяных вздохов Борея за мольбертом, попеременно разглядывая то императрицу с её фаворитами упанишад, то безмолвное рондо елисеевских креатур на вечном двигателе. Обычно нас здесь несколько дюжин таких, засевших в засаде за мольбертами, но сегодня едва ли наберется с десяток. Продувает насквозь. Безнадежно пытаюсь высечь толику тепла, растирая рёбра карандаша между ладонями, как вдруг...
Она просто возникла, словно свет сгустился и обрёл плоть. Вам доводилось ли когда-нибудь видеть оживший мрамор? Мне тоже нет, до этого момента. Тягучая пластичность совершенства изнутри освещённая нежным теплом естества. Ветер обнажает рельеф её тела, беззастенчиво облепив шёлковой порывистой многослойностью самые интимные его уголки. Она ждёт. Вернее, она само ожидание. В течение трёх примерно минут с момента её проявления в пространстве, она остаётся абсолютно застывшей. Ни единого движения, ни жеста, ни намёка на мимическую модуляцию. Устремленность - вот подходящий ключ. Она уже не здесь и сейчас, но ещё и не там, куда уже перенесены её мысли и чувства. Идеальная модель. Мне нужно только около четверти часа и я молю, чтобы тот, кого она ждёт опоздал хотя бы на эти пятнадцать минут.
Карандаш начинает жить совершенно своей, независимой ни от меня, ни от моих замёрзших пальцев жизнью - верный признак того, что и он влюблён в мою богиню. Двигается быстро и точно, без единой ошибки, каждый штрих, каждая линия на единственно верном месте. О, я обожаю плести эту магическую связь. Абрис шеи. Она чувствует. Её тело оживает, пальцы скользят следуя прорисованной линии, проверяет кто посмел к ней прикоснуться. Ожившая, она великолепна. В ней все соподчинено единому ритму. Это пульсирующая чувственность женственности. Какой кретин мог заставить её ждать? Я ненавижу и благословляю это ничтожество и молю, чтобы оно никогда не появилось.
Она слегка наклоняет голову и прислушивается. К себе? К изменившемуся пространству? Возможно почувствовала внимание и пытается "вычислить" меня из безликого ряда рисовальщиков, спрятавшихся за щитами мольбертов. Или ищет внутреннее оправдание, чтобы задержаться ещё на несколько минут.
- Вы позволите Вас закончить, Сударыня?
Мне пришлось, иначе бы она ускользнула...
Несколько секунд, не произнося ни единого слова, она всматривается в меня, затем также молча опускается на раскладной стул. Она не позирует. Она пристально меня изучает. Я чувствую её взгляд кожей, более отчётливо, чем если бы её пальцы действительно прикасались ко мне. И, понимая это, божество искушенно улыбается одними глазами.
Внезапно, она достаёт что-то из замшевой бежевой сумки, не отрываясь глядя на меня. Я ставлю поверх эскиза чистый лист бумаги и быстро пишу. Решение возникло с первого штриха - я не отдам ей её портрет ни за какие деньги. Гений чистой красоты неторопливо поднимается, приближается ко мне и, смеясь, протягивает персик:
- Мне нечем Вам заплатить.
Я дописываю последнюю строчку и отдаю ей лист акварельной бумаги:
"Высокий лоб. Глаза?
Глаза грустны.
Не передать очарованья губ,
В их уголках улыбкою весны
Смеётся Боттичелли, слишком груб
И угловат рисунок скул, бледны
Ланиты, золотая прядь
Скользит дождём, а брови так нежны,
Прозрачны, их рисунок не понять.
Но тонок и вполне определён
Чуть птичий нос и два его крыла
Слегка трепещут в предвкушеньи. Тон
Пастельный нежного тепла
Струится сквозь ....
бархатистую кожицу персика на её ладони."
Любуюсь расцветающей на её лице улыбкой и нежным румянцем проявляющимся пока она читает мой стишок.
- Мило.