Удивительна аргументация противников крепостного права. С конца XVIII века (и по сей день) они рисуют сцены бытовых ужасов [вот_здесь_перечисляются_кошмары]: так проще поразить воображение и вызвать праведный гнев. Рассчитаны эти аргументы на детей, столь же неразумных, сколь изображаемые крепостниками их подневольные собратья. То есть, что сторонники, что противники используют равновеликий уровень аргументов.
Это похоже на то, как ребёнку объясняли бы, почему нельзя мочиться на пол. «...один дяденька поскользнулся, разбил голову, с тётенькой от сего случился удар. В общем, все умерли».
Другой, не менее пугающий аргумент – экономический: крепостное право неэффективно. Ребёнку, всё-таки помочившемуся на ковёр, объяснили, что чистка его дорого стоит.
Меж тем, надо говорить прямо: приличные люди так не поступают. Как только до человека это доходит, он сразу становится на голову выше себя. Доходить это может долго, но уже безоткатно. В то время как прочие доказательства скоры, – их так же легко опрокинуть. И мотает человека: то ли хорошо, то ли плохо...
Самое дурное, подобные второсортные аргументы давали гораздо больше козырей крепостникам, нежели их противникам. Те хором пели о сладкой жизни лично зависимых людей, о миллионерах, архитекторах и художниках из их числа. Сравнивали их положение с обездоленными пролетариями Запада. Приводили демографическую статистику, которая была в пользу России. Более того, они (справедливо) утверждали, что издевательство над крепостными есть прямое нарушение закона, с которым можно и нужно бороться существующими методами. И боролись!
Большинство приводимых с обеих сторон фактов верны. Но относятся к маргинальному 1%. Подвергавшихся издевательствам, как и преуспевающих богачей было банально мало.
То есть тема злоупотребления властью и превышения полномочий – скользкая и не даёт результата. Все – и крепостники тоже – были согласны беззакония искоренить. Таким образом, описания ужасов крепостничества на деле лишь продлевали это право.
Похожим образом агитировали против рабства американские аболиционисты. Они требовали освободить рабов и – выдворить их обратно в Африку. Гуманисты были расистами.
Главный путь искоренения крепостничества – повышение культурного уровня крепостников (в том числе, сегодняшних). В этом смысле, отмена обязательной службы (1762) была большим авансом дворянскому сословию: учись, дурак, время есть. За 100 лет существенную их часть воспитали до осознания безнравственности происходящего. Но до осознания невозможности продолжения дошли единицы; большинством же нового общественного договора выработано не было.
А нужен ли он был? Если по-совести?
Ведь часто говорят, что это было дико сложно. Тема, дескать, столь обширна, что заседали о ней десятки лет. Так считали, сяк вымеряли... Чтобы и волки сыты (это крестьяне) и овцы целы (это дворяне)...
На самом деле, решение было простым. Если в крепостное состояние некогда ввёл людей указ о запрете выхода от помещика без земли (Юрьев день), то следовало прежде всего просто отменить этот старинный указ. Только и всего.
Это уже не так важно, но к слову, никакого прямого убытка помещик при этом не нёс: он просто возвращался к положению своего предка – к честному положению до бонификации.
Вместо этого городили (и городят) целую вереницу путанных (а потому, фальшивых) соображений: крестьянину без земли нельзя, ему будет плохо, государству убудет и пр. Ничего этого не произошло бы. Кто-то бы ушёл (и без того многие крестьяне земли не видели), большинство бы осталось до лучших времён. В действительности, в массе, существовавшим положением были вполне удовлетворены, а вдобавок, оставшиеся могли получить часть надела ушедших: земли-то почти повсеместно был дефицит. Да и помещик не терял в доходе: сбор с оставленной земли ложился на пришедших на эту землю со стороны или на оставшуюся общину, получавшую дополнительный производственный ресурс.
Вообще, проблема исследования крепостного права носит фундаментальный характер. Никто толком не знает, когда оно в России появилось, и что стало его источником. Неизвестно и то, в каких районах и какие формы оно принимало на ранней стадии, как юридически, так и фактически. Это не просто одна из проблем истории: похоже, мы не понимаем самой сути существования России до середины XVII века. Документов на эту тему либо нет вовсе (откопан один текст с упоминанием заповедных лет, якобы 1592 года), либо они отрывочны и невнятны (1649). Лепечут, что постепенно... единым фронтом... помещики... выступали за... Но ведь это событие не может быть постепенным! Это должно делаться враз. Превратить массу свободных людей в несвободных постепенно нельзя. Это событие эсхатологического масштаба. Это уровень войны, революции. Крестьяне поднимали дикие бунты при одном намёке на их возможный перевод из удельных или государственных в помещичьи. (Это когда и намёка не было.) Давили крестьянские восстания регулярными войсками.
200 лет крепостного ига по сути напоминает оккупационный режим, но не говорится о том, кто, кого, когда и почему оккупировал. Намекают на так называемых «Романовых». Те, кстати, не отнекивались, но объясняли «временную прописку» государственной нуждой.
[Можно предположить, что романовские историки были заряжены на подтверждение версии о романовском же происхождении крепостничества из простого соображения. Своей элите, получившей рабсилу, они могли сказать: «Это дали – мы. А не какие-то предтечи. Так что мы с вами, вы – с нами. А то вернутся Рюрики-юрики и Юрьев день за собой притащат. Так что, живите – и радуйтесь.
А теперь, как хотите, я «Романовых» оправдаю. Всё-таки, французская культура, «единственные европейцы в России». Что Екатерина, что Братья Александр и Николай Первые в сторонниках крепостничества не числились. Говорить могли так: наша династия придумала – наша и раздумать имеет, и никаких древних заповедей на сей счёт не ищите. А пока живите – и радуйтесь.]
Действительно, положение крепостного напоминает холопство-лайт, а источником холопов были, в основном, пленные. Это рассматривалось, как благодеяние по отношению к бывшему врагу: могли убить (на поле боя или так), а вот взяли в слуги, обули-одели и кормят. Так что живи и радуйся. Холопство, то есть, плен, было не просто пожизненным, а потомственным. То же и с крепостными, с разницей лишь, что захвачены они не на боевых полях, а на хлебных, как приданое покорённой территории. Ну и, конечно, в честь этого, жизнь лучше и веселей.
Освобождение крестьян в Прибалтийских курляндиях (1818 – 19) прошло едва ли не по худшему сценарию. Свободу личности вернули, но с земли, в общем, попросили. При этом выезжать за пределы уезда без паспорта не велели. И это немецкие бароны придумали, люди, в культурном смысле, не последние. Александр I тогда и решил: «кажется, я здесь лишний». Именно в 1819 он начал готовить брата к приёму власти.
Ну, к главному.
Маркиз де Кюстин (на примере Нижегородской ярмарки):
Главными купцами на этой невиданной ярмарке выступают русские крестьяне. Между тем закон запрещает крепостному просить, а вольным людям предоставлять ему кредит более чем на пять рублей. И вот с иными из них заключают сделки под честное слово на двести — пятьсот тысяч франков, причём сроки платежа бывают весьма отдалёнными. Эти рабы-миллионщики, крепостные Агуадо, не умеют даже читать... Не забывайте, что владелец такого крепостного миллионщика хоть завтра может отнять у него все, что тот имеет; он обязан лишь позаботиться о его пропитании; правда, случаи подобного насилия редки, но они возможны. Никто не помнит, чтобы хоть один купец, доверившийся честному слову крестьян, в торговой сделке был обманут: поистине в любом обществе, если только оно устойчиво, развитием нравов возмещаются изъяны учреждений.
...Ныне крепостной может даже владеть землями от имени своего помещика, причём тот не вправе отступиться от морального обязательства, которое должен выдать своему рабу-богачу. Отнять у этого крестьянина плоды его трудов и промыслов было бы поступком бесчинным, и в царствование императора Николая на это не осмелился бы даже самый властительный боярин; но кто поручится, что он не решится на такое при другом государе?
Ошибка де Кюстина типовая, и она не в том, что частное он выдаёт за общее. Он всех крестьян рисует крепостными, таким образом, мешает в кучу разноплановые понятия.
Потомственного крестьянина в России сейчас найти трудно. Люди идентифицируют себя с кем угодно, только не с крестьянами. Не по бабкам-дедкам, конечно, а если копнуть чуть глубже, хотя бы в начало XX в. Но люди не хотят признавать себя потомками крестьян. Западло. Между тем, нас, потомков, должно быть процентов 90 – 95, с учётом того, что высшие сословия в процентном отношении репрессировались активнее. Но люди выбирают одного-двух престижных пращуров из восьми и приписывают себя кто к мещанам, кто к духовным. Безнадёжно обнаглевшие откапывают себе дворян.
Едва-едва-городские сразу принялись нагромождать один на другой кучу разрозненных фактов, рассыпающуюся при лёгком замыкании. Рассыпаться начали уже городские легенды века XIX, порождённые самими прото-социалистами, кормившимися от тех же уделов, но прогоревшими или лишёнными наследства по причине безалаберности. Продолжила родства не помнившая советская «образованщина», для которой пределом погружения в историю была чердачная подшивка «Нивы». Постсоветские, познающие мир по клипам и твитам, имеют представления о событиях двухсотлетней давности на уровне достоверности кино о римских гладиаторах.
Крестьян Российской Империи чешут под гребёнку большого бесправного стада в лаптях и онучах. Меж тем как разнообразие жизни в этом сословии было таким же, как сейчас в бессословном обществе. И говорить о нищете или крестьянах-миллионщиках всё равно, что упаковать под вывеску «бизнес» лоточника с сосисками и нефтебанкира. (Исходя из количества долгов, первый, разумеется, богаче; рассуждающие о крестьянах аргументируют примерно так же.)
Современное представление о добрых крестьянах основано на добром подборе штампов. Это связано даже не с типом власти, а с общим фрагментарным пониманием общинной жизни бессословными городскими. (Община была не только деревенской.) В целом, принято считать, что до реформы-1861 жизнь крестьянина была беспросветна: физически тяжела и психологически невыносима. Советских бесправных людей очень беспокоил Гондурас.
При этом крестьянское сословие (податных, т. е. попросту, налогоплательщиков) путают с профессией землепашца. (Профессии у крестьян были самые разные, обычно несколько, соответственно сезону, и землепашество отнимало только часть времени, часто – ноль). Крепостных, то есть,помещичьих, лично зависимых, путают с государственными и удельными, лично свободными, но прописанными на земле; о всяких однодворцах молчу. Нарушения закона в отношении крепостных, произвол и злоупотребления властью объявляют нормой жизни, имманентной крепостному укладу и «проклятому царизму» вообще. Садисты-помещики, дескать, крестьян угнетали и обирали, а сами жировали на их счёт по заграницам. А запуганные крестьяне помалкивали зайцами под кустами. Визит хозяина в деревню оброс мифом сродни нашествию татаро-монгол. Поэтому акты агрессии со стороны крестьян оправданы, а наезды помещиков осуждаемы.
Говоря языком четвероклассника: помещики – злые, а их крестьяне – добрые. (Меж тем, всё, скорее, наоборот.)
Благосостояние и уровень личной свободы крестьян был настолько различен, что мести всех одной метлой могут только люди с глубоко советским унитарным сознанием. И зависело это не от принадлежности к свободным или зависимым, а больше от климата, почв, путей сообщения и общественного уклада.
Основной конфликт крестьянина-землепользователя (как долевика в общине) – конфликт о земле. На уровне базового инстинкта. Вижу землю - хвать! И конфликт этот на 95% не выходил за пределы самой крестьянской общины. Его суть: как выгоднее переделить общий надел. Были раздоры помельче: покосы, дрова, чужая коза в огороде и соседский козёл на полатях у жены.
Между помещиками (или чиновниками) – и общиной существовал довольно прочный файервол. Исключение составляли так называемые дворовые, то есть, попросту, слуги. В подавляющем большинстве случаев попасть в слуги было бонусом, за него шла подковёрная возня, подкуп и уголовные подставы.
Если посмотреть глубже, даже конфликты, выходившие за пределы общины, были продуктом раздора между самими землепашцами или дворовыми: то, что называется «сор из избы».
Пастораль, которую они потеряли: крестьяне весело и дружно трудятся на благо своих семей, по вечерам водят хороводы, прядут под лучиной, а благообразные старцы, поглаживая бороды, сказывают сказки. Молодёжь – по кустам.
Мешает этому только упырь-помещик. (Или становой.) От них вонь, драки и пьянство.
Реальность же иная. Вышеописанная пастораль существовала в зажиточных сёлах во многом исключительно благодаря чёткому управлению начальства. Представить себе крестьянина вне твёрдой власти можно довольно легко: это редкие могильные холмики без крестов. Потому что отпущенный на волю, крестьянин сначала выжигает леса, а потом сбивается в банды и через короткое время всё равно помирает с голоду.
– Кто бы управлял крестьянами?
– А чего ими управлять, они лучше знают, как им пахать. А то и купечеством займутся.
Но задача крестьянина, как и любого другого – это не пахать и сеять, а – ни пахать, ни сеять.
Продолжение http://proza.ru/2021/04/11/1459