С возрастом все чаще память отправляет тебя в прошлое – как наяву, встают живые картины детства, молодости, и вспоминаются различные события.
В моей жизни было достаточно много таких мгновений, ярких и не очень, но все я их помню. Особенно врезались в память события юности.
Окончив школу, мы разъехались по необъятным просторам Родины искать свое место под солнцем. Я выбрал ближайший ВУЗ в Горно-Алтайске. Выбор был основан на любви к биологии и химии.
И вот, сданы вступительные экзамены и всех, теперь уже студентов, зачисленных на дневное обучение в 1973 году, предупредили, что в августе отправят в колхоз по различным районам Горно-Алтайской автономии. Кто-то воспринял эту новость с радостью (манила романтика гор), кто-то загрустил, представив поездку «в никуда», а кто-то в панике стал искать способы «отмазки» от сего мероприятия.
Первого августа все собрались у здания института, разбившись на группы. Какой-то мужчина, видимо, преподаватель, зычным голосом вел перекличку. Наконец, сверили списки, и к каждой группе подошел представитель-экспедитор. Объявил, что наша первая группа едет в Онгудайский район с. Кара-Коба. Подъехал ГАЗ-66 крытый тентом. Со смехом и шутками загрузились в него, развалились на матрацах и покатили в неизвестность.
Пока ГАЗик шуршал шинами по асфальту, дорога нам казалась раем. За Шебалино асфальт закончился, и началась тряска. Кто ездил на таком «рыдване» знает, как он резво подскакивает на ямах и кочках.
«Ой, мамочки!» - раздавалось все чаще из разных углов кузова, при очередном подскоке «козлика». Но это были еще цветочки – Чуйский тракт был хоть плохо, но прогрейдирован. А вот, когда мы свернули с него, начались настоящие «мамочки». Представьте себе дорогу, покрытую мелкой волной, называемой водителями «гребенкой». Коротенькая база ГАЗ -66 точно попадала то в ямку, то влезала одновременно обеими осями на гребень. Тряска была похлеще, чем на тренажерах космонавтов.
Бедные девчата…Сидеть было невозможно – все внутренности, казалось, сейчас выскочат наружу. На ноги встать тоже было нельзя – тент кузова был натянут низко. Километров через десять-пятнадцать, наконец, лежневка закончилась, и машина поехала ровнее. Я посмотрел на лица бедных девочек, и стало их очень жаль, они выглядели, словно узницы концлагеря – все лица в серой пыли, с ввалившимися от стресса глазами.
Наконец, уже под вечер, показались первые дома небольшого села. «Кара - Коба» - прочитали мы на верстовом столбе. Из кузова не выпрыгивали - вываливались на руки подошедших мужчин, встречающих нас. Расположились в небольшом домике, расстелив на полу матрацы и положив рюкзаки с одеждой вместо подушек. Вяло пожевали сухой паек, состоящий из консервов «Килька в томате» и пряников. Отрубились мигом.
Утром встали с дикой ломотой во всем теле, словно весь день пахали на сенокосе. Умылись у речки ледяной водой, немного взбодрились, молодость и оптимизм, не битых жизнью молодых организмов брала свое. Стали осматривать подворье – куда нас привезли? Ничего особого: в центре усадьбы небольшой дом, в ограде стоит алтайский чум, покрытый конскими и коровьими шкурами, недалеко восьмиугольником сложено из бревен строение – баня. Из вершины чума вьется легкий дымок. Рядом с чумом горит небольшой костерок, на треноге побулькивает котелок с каким-то варевом.
Из чума вышла старая алтайка, в национальной одежде, невероятно грязная, с немытыми и нечесаными седыми волосами. В беззубом рту она держала длинный чубук дымящийся трубки. Искоса глянула в нашу сторону, сплюнула и что-то злобно забормотала.
- Господи, ведьма, - раздался чей-то девичий испуганный возглас. – Ой, мамочки, и куда мы попали?
С нами в группе была алтаечка, она подошла к старухе и заговорила с ней на родном языке. Потом мы спросили ее, о чем шла речь.
- Так, ни о чем, - ответила Зина, - спросила, кто мы и зачем сюда приехали и когда съедем со двора.
Я попросил Зину, чтобы она попросила старуху разрешить истопить баню – с дороги все были грязные как черти, а в ледяной реке много не намоешься. Зина предложила мне самому поговорить с ней. Я несмело подошел и спросил разрешения истопить баню.
Старуха помолчала несколько минут, а потом неожиданно на чистейшем русском языке с сибирским диалектом грубо сказала, ткнув чубуком трубки: «Вона - дрова, вона-река, чо спрашивашь – иди да топи!» И снова уткнулась в колени, попыхивая трубкой и вороша в костре угольки.
Было бы разрешено… Я взял ведра, натаскал с речушки воды в баки, нарубил дров из воза кедровых сучьев, и растопил баню. Топилась она по-черному (без трубы), вскоре камни и вода нагрелись и несколько девчат пошли мыться. Вымывшись, распаренные, с удовлетворением сели на лавочку возле бани, подставив лица яркому горному солнышку.
Я обратил внимание, что в баню нырнула старуха с ведром. Вышла оттуда быстро, неся в нем немного кипятка. Не придал этому особого значения. В баню зашли еще несколько девчат и начали мыться. Вначале слышались смех и шутки, плеск воды, а потом все подозрительно затихло. Я сидел невдалеке и от нечего делать читал какую-то книгу.
Прошло еще минут пятнадцать. Из бани никто не выходил. Это меня насторожило. Я послал одну из девчат посмотреть, что там происходит. Девушка заглянула в дверь и отпрянула, завизжав: «Серега, помоги!» Меня, как ветром сдуло с лавочки. Через раскрытую дверь бани я увидел неподвижно лежащих девушек.
Заскочил туда и стал их вытаскивать на улицу. Подбежали еще девчата, стали судорожно метаться, закрывая обнаженные тела подруг от моего взора. Меня взорвало: «Дуры, вытаскивайте девчат из бани, а не одевайте их, они угорели!»
Кое-как вытащили всех на улицу, распечатали ампулу с нашатырным спиртом, стали приводить девушек в чувство. Всех трясло…То и дело раздавались уже знакомые возгласы: «Ой, мамочки!»
Причина этого происшествия, едва не закончившегося трагедией вскрылась лишь через год. Сидели мы как-то на улице в очередной поездке в колхоз, и рассказывали разные истории. Я рассказал свою. Посмеялись, конечно. И тут один из парней рассказал подобный случай, произошедший в их деревне. Соседка, чтобы насолить сопернице, насыпала на угли несколько горстей шелухи от кедрового ореха. Соперница угорела насмерть.
Я похолодел от такого рассказа и быстро сопоставил события тех дней. Вспомнил, как в баню заходила старуха-алтайка… Возможно, она провела подобную процедуру.
К обеду приехал на коне председатель колхоза и объявил, чтобы мы собирались, сейчас всех повезут на дальнее стойбище, там будем косить траву на силос. И вновь зазвучали знакомые причитания.
Подъехал знакомый ГАЗ – 66, погрузили матрацы и рюкзаки, расположились сами и покатили на новое место обитания. Поднявшись на перевал, полюбовались красивыми вершинами в снеговых шапках, хотя в долинах было еще тепло. Привезли нас к небольшому домику. Внутри была одна комнатка и печь.
В комнатке вдоль стен были сколочены нары. Девчата занялись устройством быта, а я начал возню с печкой: вычистил золу, насобирал сучьев и растопил очаг. Выбрали двух поваров из числа девушек, они занялись готовкой обеда. На мне, как единственному мужчине, лежала вся тяжелая работа.
Девчата попросили сделать уличные удобства. А из чего? Ни досок, ни плах, ни гвоздей, ни инструментов, естественно нам никто не припас. В чулане нашел старый зазубренный топор, словно он участвовал в битве с татаро-монголами, точил его о камень часа два. Потом пошел в лесок, нарубил небольших жердей и сделал из них что-то наподобие шалаша. Покрыл большими ветвями елок, или пихт. Посреди шалашика выкопал с помощью топора ямку и вот, «русский» туалет готов.
Поужинав, улеглись спать. Уже за полночь, раздался топот конских копыт и пьяные крики на алтайском языке. В дверь бешено затарабанили.
- Открывай, девчат давай, любить их будем, - орали пьяные голоса.
- Серега, не открывай! – слышалось из разных углов комнаты.
Мое место было напротив окна. Я сказал девчатам, чтобы отодвинулись от окон, мало ли, что придет в голову этим полудиким аборигенам. И вовремя! Не успел я спрыгнуть с нар, как раздался выстрел, со звоном разлетелось стекло, и дробь с визгом врезалась в стену. Девчата завизжали сильнее дроби.
- Выходи! – снова заорали за окном, - сейчас избу подожжем!
Запылали факелы. В их свете я рассмотрел человек шесть – семь молодых алтайцев на лошадях. Помощи, естественно ждать было неоткуда. В дверь снова затарабанили, а потом стали бить чем-то тяжелым. Естественно слабенькие запоры не выдержали, и алтайцы ворвались в домик. Размахивая факелами, упивались своей силой и пьяной удалью. У некоторых девчат началась истерика: «Ой, мамочки! И зачем я сюда поехала!»
Спасибо нашей алтаечке Зине. Она с трудом уговорила хулиганов покинуть дом и уехать. На следующий день приехал бригадир. Девчата с гневом все рассказали и потребовали машину, чтобы нас увезли обратно в Горно-Алтайск. К обеду приехал милиционер, взял несколько объяснительных с девчат, выковырял дробь из стены, подобрал пыжи и уехал. Конец дня прошел в тревоге. Я соорудил запор на дверь попрочнее из подручных материалов. Как только стемнело, вновь послышался топот копыт и тихие голоса. В дверь вежливо постучали: «Откройте, пожалуйста, - с сильным акцентом сказал мужской голос, - мы приехали мириться, обещаем, что вас не тронем».
- Не открывай! – снова зашумели девчата, - они обманут, тебя по голове трахнут, а нас тут всех изнасилуют! Топтание на крыльце и стук продолжались часа два. Это стало уже напрягать. Я взял в руки топор и пошел на разборки. Открыл дверь. В свете факела увидел молодых алтайцев. Они были почти все трезвые и вежливо попросили войти погреться, пообещав никого не трогать.
Я зажег керосиновую лампу «Летучая мышь» и пригласил парней за стол. К нам подсела Зина и завела с ними разговор. Она нам объяснила, что милиционер арестовал того парня, который стрелял в окно, а эти приехали мириться.
Один из алтайцев развязал рюкзак, достал из него четыре бутылки кубинского рома «Негро», большие куски мяса и хлеб с луком. Попросил стаканы. Налил по половине стакана и раздал всем сидящим за столом. Я никогда не видел этой жидкости и сейчас с интересом рассматривал ее в свете лампы. Запах ее тоже был довольно странный – что-то неуловимо цветочное, подгоревшее и солярное… Сделав глоток, едва не подавился этой гадостью. Едва отдышавшись, вгрызся зубами в луковицу, стараясь отбить мерзкий вкус, возникший во рту. Алтайцы ржали, как стоялые жеребцы.
- Ничо, дружка, пей, привыкнешь, - хохотали они.
Кстати сказать, это был единственный глоток этой коричневой жижи, выпитой мной за всю жизнь. Больше я этого рома никогда не видел.
А с алтайскими парнями мы подружились, работали вместе на сенокосе, вечерами сидели у костра, катались на лошадях.
Потом были еще колхозы, с не менее интересными историями, которые бережно хранятся на полочке юношеской памяти.