«Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать»
(А.С. Пушкин «Разговор книготорговца с поэтом»)
«Madame Bovary, c'est moi» (Gustave Flaubert)
С позиции прожитых лет, начинаешь понимать, что глобальное литературное произведение имеет свою внутреннюю правду, которая сильнее автора. Причем, почувствовав фальшь, правда «тормозит» пишущую руку. Сорваться можно сознательно «поехав на красный», видя маячащий за ним коммерческий интерес или бессознательно исписавшись. Первый случай может проиллюстрировать супербестселлер всех времен и народов – «Три мушкетера» Александра Дюма-отца, за которым последовал ряд нудных продолжений с привлечением потомков персонажей первоисточника, отягощенных наследственностью литературных предков. Хорошо хоть другой свой коммерчески успешный шедевр - «Граф Монте-Кристо» он элегантно завершил короткой фразой: «Attendre et esp;rer!»* и не стал утомлять читателей пролонгацией сюжета.
«Солнцу русской поэзии» - Александру Сергеевичу Пушкину с гонорарами фартило меньше Александра Александровича Дюма-p;re, впрочем, такая диспропорция оплаты интеллектуального труда между частью Евросоюза - Францией и членом ЕврАзЭС - Россией сохраняется до сих пор. Кроме того, государственная служба выпускника Царскосельского лицея в одном флаконе с начавшейся семейной жизнью пришлась на очередную попытку построения в России властной вертикали «Православие, Самодержавие, Народность» тогдашним начальником нашей Родины - Николаем Павловичем Романовым, соответственно, курс рубля простуженно «кашлял» относительно французского франка, как сейчас к коммунальному евро. Сегодняшним приемникам Империи от обломков тогдашней «вертикали» досталось несколько символических «скреп»: многотонный «Александрийский столп», геометрически прямая железная дорога между двумя столичными городами и скромный «Памятник затопленным кораблям» в Севастополе.
После «второго пришествия капитализма» на фоне озвученного СМИ денежного эквивалента эпистолярного труда Анатолия Борисовича Чубайса и его соавторов, накропавших, прямо скажем, пока не самый тиражный фолиант «Приватизация по-российски», озвучивать сумму «авторских» Пушкина за «энциклопедию русской жизни» периода крепостничества просто неудобно. Конечно, Александр Сергеевич не завершил свой хрестоматийный роман, не из зависти к еще не родившемуся «реформатору российского хозяйственного механизма». Стихотворный «Евгений Онегин» стал стартовой книгой русскоязычной литературы, а Пушкинский «нерукотворный памятник» в новых реалиях «вознесся выше» Останкинской телебашни и самого высокого небоскреба Европы «Меркурий Сити» на территории ММДЦ «Москва-Сити».
В завязке сюжета сельской барышне Тане Лариной нетронутой просмотром телепередач типа «Дом-2» и аналогичных Internet-сайтов с грифом «18+» систематически снятся навязчивые эротические сны (отметим, действие разворачивается в «дофрейдовскую эпоху»). Из-за скудности в окрестностях родительской усадьбы достойных осеменителей (гениальное предвидение плачевного состояния сегодняшней демографии русской глубинки) мужчина мечты является девушке в образе приезжего питерского «плейбоя» Онегина (здесь автор подчеркивает, элитарность генофонда «культурной столицы России», что мы и наблюдаем сегодня «погуглив» биографии высокопоставленных чиновников и глав наиболее «хлебных» государственных корпораций РФ). Прямое письменное обращение барышни к объекту сексуального влечения ответного энтузиазма не вызвало, но Евгения тоже можно понять, его покойный батюшка, подобно руководству РФ фартового периода пика «углеводородных» цен «давал три бала ежегодно, и промотался наконец» (тонкий намек из 19-го века о последствиях чрезмерного увлечения проведением массовых спортивно-культурных забав, типа зимней Олимпиады в самом южном городе страны). Последняя надежда оставалось на «дядю самых честных правил», который хоть и «не в шутку занемог» продолжал выкаблучиваться перед племянником, меняя поведенческую «векторную направленность» как «бессменный» президент надгосударственной России союзной республики. Понятно, что после обретения наследства, нервы Онегина были на пределе, пришлось уехать подлечиться в экологически чистую сельскую местность, а набивающаяся в жены мелкопоместная дворянка могла включать дефолтный «киндер-сюрприз», тем более физиологически «выпустить пар» намного проще с крепостными девками. Как известно: «...и крестьянки любить умеют», но как старший коллега Пушкина по тогдашнему литературному цеху сделал сей вывод - виртуально или экспериментально, осталось «туманно-неопределенным».
Далее события развивались стремительно: ссора на провинциальной «тусовке» в доме Лариных, спровоцировала нелепую «стрелку» Онегина и его приятеля-поэта (трагически точно реализовавшуюся потом на заснеженной Черной речке роковым выстрелом свояка Пушкина, носившего фамилию главного героя упомянутого выше романа «Граф Монте-Кристо»). Катализатором мужского конфликта в обеих случаях оказались увлеченные бальными танцами и сопутствующим флиртом дамы: «литературном» - просватанная невеста, «реальном» - многодетная супруга, так кусок фабулы стихотворного романа стал финальным аккордом жизни автора, дальше – «покой и воля». Евгений после дуэльного инцидента, наподобие выпавшего из мэрского кресла университетского наставника последней пары президентов РФ - профессора Собчака, до лучших времен покидает «страну рабов, страну господ», переместившись телом в Париж, но душой пребывая на родине, а Татьяну «экономически удачно» пристраивают замуж, и она «информационно пообтершись» становится «светской львицей» столичного бомонда. Через некоторый временной промежуток «усушки и утряски» трагических последствий нелепой ссоры Онегин возвращается на «брега Невы» где встречает Татьяну в новом княжеском статусе на фоне шикарных дворцовых интерьеров эксклюзивно беседующую с послом Королевства Испании. Взбудораженный «крутизной» гламурной метаморфозы деревенской соседки Евгений пробует «обнулить взаимоотношения» несколько раз письменно предложив княгине «совместное проведение досуга», но не смотря на режим наибольшего благоприятствования («я вас люблю, к чему лукавить? …») положительного ответа не получает и в финале задвигается автором в «тупик запасного пути».
Время редактирует содержание произведения, хотя полновесный сценарий романа остался незаконченным, почему-то кажется если «изувеченный в сраженьях» супруг г-жи Лариной в ближайшее время героически не погибнет «За Веру, Царя и Отечество» в какой-нибудь контртеррористической операции на Северном Кавказе, шанс избежать рогов у него минимален. Пришлось от греха подальше оборвать текст на маловразумительном лепете: «буду век ему верна», написав который, поэт, припомнив подруг холостяцкой жизни, типа генеральши Анны Петровны Керн, вероятно «саркастически хмыкнул». Лицемерить дальше «Наше Всё» уже не мог, а продолжение в «эпистолярно-фривольном стиле» типа: «Как широко, как глубоко! Нет, бога ради, позволь мне сзади»** (к радости последующих поколений русскоязычных школяров, избавленных цензурным ограничением «18+» от изучения «программного» литературного произведения) стилистически последовать не могло - сработал внутренний тормоз.
Писателям-мужчинам из-за разности гендерных биоритмов сложно «рулить» женскими персонажами. Относительно той же Анны Карениной, при взрослом прочтении почудилось, что Лев Николаевич уложил мадам на рельсы, понимая неизбежность надвигающейся «сюжетной стыковки» с Левиным, такого тогдашние читатели (особливо читательницы) не простили бы, а «нарываться» на скандал не хотелось, все-таки граф Толстой не маркиз де Сад. Впрочем, расширенное толкование фундаментального физического закона Ломоносова-Лавуазье допускает возможность реинкарнации и в следующей жизни Достоевский мог стать Соней Мармеладовой, Толстой – Анной Карениной, а Набоков – Лолитой, ведь энергия, вложенная писателем в литературный образ, не исчезает бесследно.
*Ждать и надеяться (фр.).
**Пушкин А.С. Стихотворения 1817—1825. Лицейские стихотворения в позднейших редакциях. Полное собрание сочинений в 17 т. Т.2 (кн.1) - М.: Воскресенье. 1994. – 568 с.
Апрель 2021-го