После визита мамы муж не разговаривал с Мариной две недели. Молча приходил, молча раздевался, переобуваясь в приготовленные для него домашние тапочки, молча шел на кухню, ужинал и молча ложился спать. К Мише он не подходил.
В нем росло раздражение. Марина старалась стать как можно незаметнее, готовить ужин заранее, чтобы быстро накрыть на стол и уйти в спальню читать ребенку сказку.
После периода молчания наступил период воспитания. Она стала бояться того момента, когда муж приходит с работы, ужинает с недовольной гримасой, а потом начинает учить ее жизни, часто применяя насилие.
Дальше становилось только хуже. Она не могла ни пискнуть, ни крикнуть – сын мог услышать и перепугаться. Марина молча терпела побои, скрывала синяки и ссадины.
Ничто так не пьянит, как ощущение власти над беззащитной женщиной, за которую совершенно некому заступиться.
– Его можно понять, – думала Марина, – попробуй-ка с этими солдатами на плацдарме управляться, весь день на нервах.
В тот день муж пришел особенно злой. С порога он уловил запах картошки с грибами, пережаренной и немного пригоревшей.
Не разуваясь, он прошел на кухню и увидел пригоревшую картошку.
– Что за угли ты тут приготовила? – нервно и злобно спросил муж, и со всего размаху выбросил картошку в мусорку вместе со сковородой.
Он вышел из себя и накинулся на Марину, ударив ее, а потом еще раз, и еще. Казалось, у него не получалось остановиться.
– Не умеешь – не берись, – зло говорил он, – сука, навязалась на мою голову. Всю жизнь мне испоганила.
Он наносил ей удары сверху вниз – по плечам, по груди, как будто бы отбивая дробь на барабанах, ритмично и методично.
Она закрыла лицо руками. Ей казалось, что он бьет не ее, а свою судьбу, заставившую его усыновить чужого ребенка и жить теперь с его матерью, которую он не любит, а только терпит из жалости.
Вечером Марина усердно пыталась найти ему оправдания.
– Его можно понять, – думала она, – а что бы я чувствовала на его месте?
Везде, где они появлялись втроем, – в парке, на детской площадке, в магазине, просто на улице, – тут же находились доброжелатели, которые сначала восхищались чудным ребеночком с прекрасными шоколадно-карими глазами, а потом, качая головой, сочувственно говорили:
– Ой, а как же у такого светловолосого папы родился сын с такими угольно черными волосами?
Доброжелатели произносили свои тирады разными словами, но смысл всегда сводился к одному – почему? Почему карие глаза? Почему смуглая кожа? Почему ребенок не похож на отца?
Марине хотелось плюнуть очередному интересующемуся в его лицо, и спросить:
– А Вас, что, в детстве совершенно некому было воспитывать? Почему, почему вы все такие любопытные, такие всезнающие, и такие невоспитанные? Зачем вы лезете в чужую жизнь, зачем расспрашиваете, зачем судите?
Разве ей, не получившей высшего образования, необразованной работнице фабрики, могло придти когда-нибудь в голову обсуждать чужого малыша, чужого мужа, чужую семью?
– Как люди злы, лицемерны и глупы, – с горечью думала Марина, выслушивая очередное умозаключение образованных и знающих доброхотов.
Но оставалось возмущаться лишь внутри себя – любой ответ на лицемерный интерес очередного доброжелателя рождал целый диалог, монолог, и размеренное покачивание головой, означающее только то, что собеседник сделал для себя глубокомысленные выводы, а ее уличил в лицемерии, во вранье, либо утаивании правды.
Теперь она старалась на улице держаться как можно дальше от оживленных мест, гуляя с ребенком в глухих уголках парков или на безлюдных улицах, а приходя домой, делалась незаметной тенью.
Увидев, что Марина покорно молчит, муж совсем распоясался. Он начал приходить со службы и систематически избивать ее.
Конечно же, он не был закоренелым преступником – на следующий день ему становилось стыдно, он привозил ей подарки, извинялся, баловал Мишу, задаривая его игрушками. По количеству радиоуправляемых машинок у ребенка можно было с легкостью посчитать нервные срывы супруга.
Сегодня он пришел со службы и принес Мише большую радиоуправляемую машину. Таких не было ни у кого – папе Павлу Михайловичу привезли ее из самой Японии. Машина управлялась и педалями, и пультом, у нее был настоящий кожаный руль и брезентовый откидной верх.
Миша от радости не знал, какую включить кнопку – в огромной белой машине звучала музыка, и включался настоящий свет, и ближний, и дальний. Он сел на сиденье, и папа спросил, нажав одновременно кнопку скорости на пульте:
– Ты хочешь поехать? А права есть у тебя?
Машина взревела, как рассерженный зверь, фары загорелись рассеянным синим светом, и автомобиль рванул с места.
Но, не успев доехать до противоположного угла комнаты, водитель неожиданно столкнулся с препятствием – огромным медведем, спокойно, развалившись всем своим мохнатым телом, сидевшим на полу у мягкого кресла.
– Наезд на пешехода! – сказал муж, – дружище, ты отдавил Мишке лапу!
Миша тут же продекламировал стихи:
Завели машину с папой,
Отдавили Мишке лапу.
Все равно его не брошу,
Потому что он хороший!
Вместе с папой они покатились со смеху, а Марина утирала слезы радости, забыв о прежних горестях. Подумаешь, житейские истории, всякое бывает в семейной жизни. Что это за семья, в которой не бывает размолвок? Вон как они любят друг друга, обнимаются и веселятся! Все будет хорошо!
Книга на Литрес