У меня опять длинная история, ну, не умею я коротко и по делу. Носит, меня, носит, потом бахнет о землю лебедью белой и обернусь снова маляршей. Это была присказка. А по делу вот что.
Приказом по конторе отправили меня на заброшенную станцию освежить запыленные железнодорожные плакаты. Этих плакатов на любой станции, как с куста натрясли.
«Не ходи по путям!»
«Берегись поезда!»
«Пользуйся ж/д переходом!»
Ну, я к начальству. Спрашиваю, а почему я-то? У меня работы по горло и вся срочная. А они мне, понимаешь, ты отзывчивая, а значит не подведешь! Да, говорю, я отзывчивая и что с того? А они - да ничего, вот тебе адрес станции, вот аванс на бензин и разговор закончен.
Ну и поехала я, хотя нет, я же с ними еще немного поцапалась. Они мне хотели на плакаты масляную краску сбагрить, я говорю, ага! Плакаты на улице висят, снег, дождь, ветер, а вы мне краску на олифе. Хотя бы фасадную дайте, я знаю, у вас её навалом, чего жметесь? Короче, выбила у них «финскую» водно-дисперсионную, а к ней пасты колеровочной, аж десять цветовых тонов. Они говорят, может тебе и колеровочную машину подогнать? Чего ты, Вера, скромничаешь? Давай уже, разматывай родную контору! А может тебе сольвентные краски нужны? Так ты не стесняйся! И биндер потребуй, до кучи! Чтобы там уже не просто плакат висел, а чтобы малярный арт-деко! Инсталляция дадаизма! Кельнско-ганноверский коллаж! «Картина с вишней» Курта Швиттерса! Ты этого добиваешься? Тогда вот что, Вера, дуй отсюда, пока мы тебя не уволили! И ведь уволим, Вера, и не посмотрим на то, что ты нам нужна! Деньги нам нужнее, ясно?
Ясно, говорю, спасибо, поняла, не поняла только, по какой статье вы меня уволите? А они мне так слегка вызывающе, мы тебя уволим за превышение должностных полномочий, мы тут не лаптем щи хлебаем и весь этот малярный бизнес пока еще на нашей шее, где ты, Вера, только кисточками своими размахиваешь. О, говорю, кстати, о кисточках! Чем мне буквы на плакате обводить? Может, макловицей (это кисть такая, на кирпич похожа)? Или валиком на палке? А они - флейц (плоские кисти) возьми на дюйм и обводи буквы сколько хочешь. Ладно, говорю, тогда мое последнее условие, кисти натуральные дайте, чтобы синтетика из обоймы не лезла. Они только рукой махнули, уйди, мол, сил нет с тобой общаться! Но с кистями не обманули, даже с черной щетиной дали, а то бывает светлая под черную крашеная, нет, я проверила. Лучшие-то флейцы с барсучьим волосом, но и нахальничать как-то не хотелось, с конским тоже сгодится.
Короче говоря, устала я собачиться, но все-таки довольная спать ложилась. Завтра рано выезжать, вот я вечером со склада все в свой багажник и загрузила, да еще кулебяку испекла и творожники с изюмом наскоро скулемала, чтобы было что в обед перекусить. Улеглась и сразу отрубилась. И всю ночь ощущала запах мяты, лимона и персика, своих самых любимых пигментов, которые у меня рядом с кроватью на тумбочке стоят. И ничего странного в этом не вижу. У меня же не просто профессия, как у других, у меня судьба! И днем, и ночью!
Ехала в эту глушь по навигатору и пару раз хотела его в бешенстве разбить. У меня в бригаде вот такой же навигатор был, только с кудряшками, всем нервы трепала. И все-то она знает и везде-то она была, а говорит так медленно-медленно, но с чрезмерным достоинством, типа, запомните, девочки, не твОрог, а творОг, это же та-а-к просто запо-омнить, ну, заучите, вы, чтолиии, «я взял муку и взял творОг – испек рассыпчатый пирог», ясно-о-о? А сама-то балда-балдой, потому что уайт-спиритом дисперсную краску разбавляла, куда уж дальше-то?
В общем, добралась до станции. А станция маленькая, да и вообще, не станция даже, а платформа. На платформе пять лавочек, три мусорных урны и два выцветших железнодорожных плаката. Картинки на них почти одинаковые, поезд, рельсы, люди. Только на одном надпись «Не стой у края платформы!», а на втором «Не ходи по путям!», вот и вся разница. Стиль этот нынче называется леттеринг (когда слова, как часть композиции), а как раньше назывался не знаю, но это не главное.
Взяла я щетку, смахнула с плакатов пыль, паутину. Потом развела немного хлорной извести, она у нас всегда под рукой, продезинфицировала поверхности от плесени, смыла водой. Уханькалась вся с ног до головы. Передохнула чуток, достала из машины банки, тубы, пузырьки. Колерую акриловую базу, у меня глаз верный на оттенки, любой выведу. Сижу на лавочке, работаю.
- Опоздали вы, милая девушка, - слышу голос над ухом.
Поднимаю голову. Дедуля в беретке и бабуля рядом, в вязанной шали. Интеллигентные люди.
- Куда опоздала? – спрашиваю.
- Опоздали плакаты красить, - придвинулся дедуля, видно глуховат.
- Почему? – я кисть отложила.
- Утром последний дизель прошел, - пояснила бабуля, - больше не будет.
- Какой дизель? – я ничего не понимала.
- Дизель-поезд, он как электричка, - снова включился дедуля, - только на солярке. Короткий такой, всего три вагона. Ни разу не видели?
- Не видела, - говорю.
- И ладно, - сказала бабуля, - все равно их уже не выпускают, устарели.
- Один оставался, а с сегодняшнего дня и его не будет, - сказал дедуля, - на свалку отправили. Платформу тоже снесут.
- Как снесут? – я просто не могла вникнуть в сказанное.
- Бульдозером, - дедуля снял беретку, - я всю жизнь машинистом на дизель-поезде работал, знаю. Раньше тут народу было, не протолкнуться. Проходы в поездных секциях узкие, лавочки деревянные, окна высокие, вид из них, как птицей с неба глядишь. И каждый день тут шум, гам, мешки с картошкой, рогожки с сеном, куры в клетках, велосипеды, садовый инвентарь, тормозки с пирожками, на гармошке пиликают, весело было. А сейчас пусто, ездить некому. Только мы с Манечкой и ходили сюда от нечего делать, как на работу, дизелем подышать. Так что опоздали вы, девушка, не будет больше тут никого. Гляди, Манечка, она не верит.
- Артюша, пойдем домой, - бабуля взяла дедулю за руку, - пусть девушка рисует.
- Для кого, Манечка? - Артюша выронил из рук беретку, - никто ведь эту красоту не увидит?
- Мы увидим, - возразила Манечка, - придем и поглядим.
- На что поглядим? – с горечью сказал Артюша, - на пустырь? Так он еще хуже кладбища, там жизни больше.
Артюша наклонился за береткой и ненадолго замер. Потом махнул береткой по лицу и отвернулся в сторону.
- Не убивайся так, красавчик ты мой, - Манечка повернулась ко мне, - он когда машинистом был, то в синем кителе ходил, а на кителе петлицы с серебряными паровозами, неотразимый был жених. Да он и сейчас у меня хоть куда, правда?
- Хоть куда, ага, - повернулся к нам Артюша, - нога деревянная, рука деревянная.
- Дизель у него загорелся, - доверительно сказала Манечка, - через прогар поршней выхлоп в картер ушел, разрежение упало, отсюда взрыв паров масла, а дизель-то рядышком, за стенкой. Пока помощник людей выводил, Артюша как мог огнетушителями пламя сбивал, обгорел сильно, хорошо лицо тряпкой прикрыл.
- Вот видите, девушка, какие ужасные дизели моя Манечка проектировала? - усмехнулся Артюша одной губой, другая у него не двигалась, теперь я это хорошо увидела.
- Артюша, не хулигань, я всю жизнь свечами занималась, а не поршнями, - укоризненно сказала Манечка и повернулась ко мне, - знаете, девушка, на дизелях стоят свечи, только не зажигания, а накаливания, и они тут не причем. Но это уже никому не интересно, это все в прошлом.
- Прости, Манечка, - сказал Артюша, - шутка у меня дурацкая получилась.
Возникла небольшая пауза. Артюша встал, подошел к плакату и заглянул на оборотную сторону.
- И копоти нет, пропала. Двадцать лет была и нет. Дизель ровно напротив плаката горел.
- Это я её смыла, - я смутилась, - велели мне плакаты подкрасить. Но я и впрямь опоздала.
- Не слушайте его, - сказала Манечка, - поручили – делай.
- Обязательно делай! – поддержал Артюша. – Вот слушайте, был у меня в машинистах помощник. Хороший парень, трудолюбивый. Все умел и все мог, одна беда: мертвых боялся.
- Мертвых? – переспросила я.
- Угу, - кивнул Артюша, - поезд тяжелый и сразу не остановить, если человек на рельсах. Экстренное торможение имеется, но на пару километров-то протащит. По инструкции я должен оставаться в кабине, а помощник идти обратно, чтобы убрать с путей (Артюша сделал паузу) в общем, живых ни разу не было. Поэтому к мертвым я вместо него ходил, только он все одно уволился. Не смог себя преодолеть! И правильно сделал, ты или работай или увольняйся!
- Артюша, тебе пора таблетки пить, - забеспокоилась Манечка, - пожить еще хочется, пусть даже без дизеля, просто так.
- Ничего не бывает просто так, даже жизни, - Артюша надел беретку, - пойдем, Манечка! Прощайте, девушка!
- Всего вам доброго! – помахала рукой Манечка.
Я проводила их взглядом. Они как-то быстро растаяли в полуденном свете, кругом тишина и пустые поля. Куда они пошли и где они живут? И вообще, были ли они на самом деле?
Я встала, походила по платформе. Трава в трещинах асфальта, сколотые столбики ограждения, выцветшие плакаты. И завтра, и через неделю, и через сто лет, а может быть и тысячи, даже если их не будет в действительности, они все равно никуда не денутся. Висящая тишина, рассеянный желтоватый свет, выгоревшие краски, трещины, вмятины, сколы и запах полыни, аниса, фенхеля, лакрицы, мелиссы в хроматической волне бледно-зеленого абсента. Может, поэтому мир выглядит таким призрачным и застывшим?
Но нет же, нет! Были старики, были. И поезд их был. И этот пожар убийственный был и мёртвые люди на рельсах тоже были, все было, все! А платформа до сих пор под моими ногами. И все равно, все изменилось. Нет больше того мира, который я застала пару часов назад. И поезда этого нет и платформы тоже скоро не станет, а потом и самих стариков. И только бледно-зеленый полынный воздух никогда и никуда не исчезнет, он будет всегда, просто им будут дышать другие, вот и все. Жизнь невозможно удержать в горсти, она просочится между пальцами. Придет время и не станет моей работы, моего дома и моих творожников с изюмом. И с этим ничего нельзя поделать, ничего!
Я закрыла глаза и услышала нарастающий рокот, который все увереннее становился громче. Он приобретал звучание самолетного гула, который все слышнее вплетал чеканку металлической цепи. Воздух вокруг меня пришел в движение, подталкиваемый выбросами раскаленного двигателя, сдавленными коротким соплом. А потом все стихло, как после грозового раската. Я открыла глаза и увидела красно-желтый дизель-поезд, стоящий напротив меня.
- Девушка, - крикнул из кабины машинист, - вы тут двух старичков не видели?
- Они ушли, - ошеломленно сказала я.
- Опоздал, - машинист огорченно сдвинул фуражку, - никак раньше не мог, губернатор задержал. А вы что тут делаете? Движение с сегодняшнего дня отменили. Если хотите, могу подбросить до сортировочной, там много поездов.
- Спасибо, у меня машина, - я вообще-то соображаю быстро, но это был не тот случай, - а вы кто?
- Я? В помощниках у Артюши был, давно, в другой жизни, - сказал машинист, - а потом уволился и пошел в экспедиторы. В логистику втянулся, склады, таможня, представительства открыл, в общем, в гору пошел. А сегодня вот этот дизель на свалке выкупил, хотел его Артюше подарить, да в администрации припозднился. Ладно, девушка, диспетчера на меня ругаются, мне пора. Я давно не машинист, я частное лицо и для железки, считай, ноль без палочки.
- А вы старичков-то найдете? – с надеждой спросила я.
- Найду, - белозубо улыбнулся машинист, - ладно, пока!
- Пока!
Я взяла краски и пошла к плакатам. Пора приниматься за дело. Ну, какие еще могут быть сомнения? Ведь то, что я сделаю, поверьте мне на слово, никогда и никуда не исчезнет, даже если этого нельзя будет коснуться руками.