На столе в гостиной — популярный армянский коньяк «Наири» и всевозможные закуски.
— Вот и хорошо, что отслужили благополучно! — Людмила Егоровна приветливо улыбнулась Максиму. — Надеюсь, отец объяснил, какими порой бывают взаимоотношения у взрослых. Не серчайте на нас. Кроме того, я могу поспособствовать и вашей дальнейшей учёбе, и вашему карьерному росту. Аттестат с отличными оценками имеется, папа показывал. И, в целом, как мне известно, вы эрудированный молодой человек.
— Постараюсь решать личные вопросы без помощи извне.
— Не хотела ничем вас огорчить. Простите.
— С возвращением в родные пенаты из рядов славной Советской Армии, могучей и непобедимой, самой сильной в мире! — Игорь Петрович попытался убавить острую неприязнь сына к Людмиле Егоровне.
— Спасибо, папа.
Максим опустошил бокал до дна, и отец заискивающе почувствовал:
— Соскучился по хорошему коньяку? В армии с алкоголем, конечно, строго. А мог бы и не служить. Заупрямился.
— Да чего там, пап, мелочиться? Наливай. Я же дома. Не то, что некоторые из присутствующих.
— Ладно тебе, ладно. Ну, не обижайся, охолонь хоть немного. Расскажи лучше, как добирался сюда из краёв сибирских?
Максим в ответ промолчал и вновь не притронулся к закуске. Коньяк живительным теплом разливался по всем мышцам, а ненависть к Людмиле Егоровне зашкаливала. Он презрительно взглянул на неё, но отцовская любовница вновь улыбнулась ему и кротко, и сочувственно, и нежно, что разозлило его ещё больше: «Ишь ты, бесстыжая чувиха! Променял батя маму, пусть и гулящую, на какую-то дешёвку. Выгоню её вон...»
Не заметил он, как Людмила Егоровна подмигнула отцу. Дескать, пускай молодая поросль пар выпустит. Взбунтовался сын, но рано или поздно проголодается. И, действительно, вскоре Максим стал есть жадно и, насытившись, демонстративно ушёл в свою комнату, но там было ему не до сна. Злость на родителей и на отцовскую любовницу, заодно и на маминого сожителя то утихала, то закипала с новой силой. Поднявшись с постели, он выглянул в полутёмный коридор. Тишина — спят, наверное. Не включая свет, он босиком отправился в гостиную праздновать дальше возвращение со срочной.
Дембель заметил на столе откупоренную бутылку и неубранные бокалы, наполнил ближайший из них до краёв и стал пить, пьянея и от крепкого алкоголя, и от собственной удали. Намерение выгнать «дешёвку» вон из квартиры достигло в его пьяном сознании апогея. Он представил, как ногой вышибает дверь, и, долго не раздумывая, направился к спальне родителей.
К немалому удивлению, дверь огромной спальни была распахнута настежь, и Максим приостановился, поскольку вышибать было нечего. Отец и Людмила Егоровна, невидимые ему в боковой нише, разговаривали не шёпотом:
— За сына шибко не переживай, хороший мой. Погуляет месяц, другой и успокоится. Если не за отцовство будет уважать, то за бешеные деньги точно. Продвинем его по карьерной лестнице семимильными шагами.
— А как быть с высшим образованием? Без него, как без партийного билета. Придётся на учёбу отпустить.
— Заочно пусть учится. Очное студенчество — пустая трата времени. Деловые люди с отлаженными связями решают все проблемы, ты же знаешь. И такие разумные женщины, как я.
— Ты права, Люсенька. Молодой ещё Максим. По взглядам — верный ленинец, но что толку в марксизме-ленинизме? Абсолютно никакого. А он верит, смысла жизни не понимает.
— Со временем поймёт. Женить его надо как можно быстрее. Небось, в семейных заботах быстро поумнеет. Хватит о нём, правда?
— Да, хватит. До чего же ты роскошная женщина, Люсенька!
— Лет через пятнадцать ещё шикарней буду. Ягодкой стану. Не забыл, о чём предупредила?
— О чём, счастье моё? Правда, не помню. От неожиданного приезда сына враз всё вылетело из головы.
— Без спирали я.
— Проблемы со здоровьем, Люсенька?
— Никаких. Профилактическая мера. Не переживай. Мой врач — большая умница.
— Как же нам быть?
— Сто упаковок припасла. Заграничные, высшего качества.
— Молодец, Люся! Обо всём ты вовремя заботишься. А наши, советские, конечно, дрянь. В самый неподходящий момент отчаянно рвались.
— Ты всё ещё веришь, что Лена аборты от тебя делала?
— Люсенька, как же без веры в семейной жизни? Мы же с ней совсем молодые были, любили искренне.
— Ты искренне любил по причине чрезмерной наивности, а супруга твоя — редко да метко — прокладывала дорогу к большому счастью единственно правильным способом. Себе и тебе заодно. Как видишь, преуспела.
— Люся, я и подумать о ней ничего такого не мог.
— И не думай больше.
— Дверь-то прикрой. Открыта, кажется.
— Не переживай. Мертвецки спит твой сын, сдуру упившись. Я, пожалуй, и окно распахну: нынче душно в спальне.
Максим с трудом переваривал услышанное: неожиданно прозвучала сермяжная правда и о родителях, и о нём самом. Гадко ему стало на сердце — чуток протрезвел даже. Уехать отсюда, надо однозначно уехать к Любаве и не упустить в Речовске свой шанс быть счастливым. Да и что он кому-то докажет, если ворвётся в спальню? Да ничего не докажет! Того и гляди, что останется без шиша в кармане.
Непроизвольно и тупо он смотрел, как Людмила Егоровна открыла окно, и, остановившись напротив трельяжа, сняла ночную рубашку, а больше и снимать-то нечего. Словно пытаясь лучше разглядеть себя в тусклых зеркальных отражениях, она помедлила, а затем шагнула к отцу.
Возвратившись в гостиную, Максим неторопливо допил коньяк и отправился к секционной стенке за новой бутылкой — не обеднеют развратные родители. В баре заметил плитки шоколада. Пригодятся. Из простого любопытства открыл дверцу рядом с баром. Одну, другую. Куча презервативов. Не хило, однако: боится, змея, забеременеть. Взял одну из упаковок, повертел в руке. Действительно, заграничный. Пару штук надо завтра прихватить на дискотеку.
Не заметил основательно опьяневший Максим возникшую на пороге гостиной Людмилу Егоровну, босую и в ночной рубашке. Насмешливо усмехнулась она и исчезла в глубине коридора, а он продолжил пить коньяк, как горький пропойца, изредка закусывая шоколадом. С початой очередной бутылкой кое-как добрался до своей комнаты. Там, в конце концов, вдрызг пьяный, напрочь отключился, завалившись на постель. Мог бы запросто и промахнуться.
Стало светать. Людмила Егоровна, всё в той же ночной рубашке, продефилировала лисьим шагом в комнату Максима. Разглядывая его, безмятежно спящего на спине поперёк кровати, с издёвкой помыслила:
— Упился ты, дурень, как свинья, до полного бесчувствия, в хлам. Молоко материнское на губах не обсохло, а вздумал учить меня жить. Всерьёз разозлилась я. Займусь твоим перевоспитанием, как мне и велел Леонид Артёмович. Нечего откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
Шлёпнула его по обеим щекам — никакой реакции. Подняла руку и отпустила — безжизненная плеть. И тогда план «перевоспитания» созрел мгновенно: завтра, с глазу на глаз, скажет нахалу, что ночью взял он её силой, будучи пьяным. А отцу она, мол, о дерзком поступке не промолвила ни слова из-за сострадания к нему, поскольку отцовское сердце могло не выдержать.
Людмила Егоровна решила «хорошую идею» подкрепить очевидными уликами. Не скоро он проснётся, а проснётся — глазам своим не поверит. «Хам бесстыжий, наглый и красивый, дурь из твоей упрямой башки я непременно выбью. Заодно быстрей выполню деликатное поручение Леонида Артемовича — во что бы то ни стало скомпроментировать молодого баловня порочащими связями...»
В родительской спальне Игорёша крепко спал, и тогда Людмила Егоровна безжалостно надорвала подвернувшуюся под руку шелковую ночнушку. Вот и готова первая убедительная улика. Побольше улик, побольше! У молодого дуралея, когда он проспится, сердце в пятки уйдёт.
Продолжение: http://proza.ru/2021/04/09/847