За годы Сталинского правления в Казахскую ССР было депортировано 800 тысяч немцев, 102 тысячи поляков, 19 тысяч корейских семей, 507 тысяч представителей народов Северного Кавказа, а также крымские татары, турки, греки, калмыки и многие другие.
По материалам портала inform.kz
------------------------------------
Игорь плотно закрыл банку с краской, откупорил бутыль с ацетоном, смочил им тряпку и принялся оттирать с рук синие пятна. Освеженный покраской, местами рассохшийся деревянный крест, оградка и небольшая скамейка глянули на мир неожиданно радостно. Игорь полюбовался своей работой: хорошо! Протер ацетоновой тряпкой памятник и фотографию прабабки и прадеда. Спасибо, Господи, что бабушка с дедушкой и родители еще живы! А прабабке с прадедом царствие небесное! Приедет к бабке с дедом, расскажет, что был на кладбище, покрасил оградку и крест – они будут довольны. Давно просили его это сделать, да все было некогда – семья, работа, одно, другое, третье...
Из кармана брюк с нарастающей громкостью зазвучала какая-то грустная и красивая мелодия. Что это была за мелодия, Игорь не знал, но ему казалось, что что-то из классики. Он вытащил недавно купленный в рассрочку айфон и вопросительно глянул на экран:
- Ну и что тебе?
Планировщик сообщил, что вышло время, запланированное на покраску оградки и креста. Пора было собираться на работу. Удовлетворенно хмыкнув, что первое дело из запланированного на сегодня ему удалось сделать в срок (посмеялся про себя: гляди, так еще и стану успешным человеком!), он сунул смартфон обратно в карман и стал складывать в пакет тряпки, кисточку, краску и ацетон. Последние годы испытывавший хроническую усталость, загнанный вечной спешкой, Игорь решил, наконец, стать успешным и жить по строгому плану.
Поставив пакет в багажник своего потрепанного жизнью «черного бумера», Игорь сел за руль и привычно повернул ключ зажигания. Стартер недовольно и нехотя рычал, мотор не заводился.
- Да что ты скажешь! Вчера только из автосервиса!
Под капотом все было в порядке, но и вторая попытка завестись так же не увенчалась успехом.
- И какое тут может быть планирование?! – громко вопросил Игорь кладбище, безлюдное в полдень рабочего дня.
Кладбище молчало. Ветер чуть шевелил клены и кусты отцветающей сирени. Кое где на крестах сидели грачи и вороны.
Он вернулся к могилам прабабки и прадеда и устало сел на им же самим недавно выкрашенную скамейку. Опомнившись, вскочил, выронил телефон, нагнувшись за ним, порезал палец о железную ножку скамейки, выругался. Пустота кладбища навалилась на него тяжестью всех могильных плит. Он безучастно снова сел на не просохшую скамейку, и опершись локтями на колени, наблюдал, как кровь из пальца яркими каплями падает на траву.
Перед глазами его почему-то всплыло участливо-сочувствующе лицо девушки из городского архива. Он ездил туда на прошлой неделе, пытался узнать что-нибудь о прабабке и прадеде по материнской линии. (Это рядом с их могилами он сидел сейчас). Но все архивы тех лет погибли при пожаре. «Погибли», - так сказала девушка их архива, как будто говорила о живых людях, а не о бумагах. И видимо, лицо его так изменилось при этих ее словах, что она добавила: «Мне очень жаль… Извините…».
Он знал только, что его прабабка и прадед были высланы в Казахстан в начале 30-х годов как «кулаки» (крестьяне они были, ремесленники или купцы?). Вывезены в товарном вагоне (из какого села? какой губернии?) и выброшены в голую степь. У каждого из них перед высылкой была своя семья, дети, но все умерли при пересылке или уже здесь после приезда (ни имен их, ни могил не осталось) и из двух больших семей выжило только двое – прабабка Софья и прадед Матвей. Здесь они поженились и родили еще пятерых детей. Три их дочери и два сына (одна из дочерей и есть его родная бабка) росли в землянке, которую в дождь заливало водой по колено, носили одну пару сапог на пятерых, возили на себе воду, рубили тростник, месили глину, ели не досыта…
Софья и Матвей были суровы, мало говорили вообще и почти ничего не говорили о своем прошлом. Вероятно, от этого, Игорь вырос с ощущением, будто кто-то отнял часть его памяти о самом себе. Чью традицию, чей образ жизни он должен наследовать? Во что верить? Для чего жить? Все эти невысказанные, полу осознанные им самим вопросы, не имея ответов, пустотой лежали на его душе, кажется, с самой юности.
Кровь перестала капать из пальца, и застывая, темнела на месте пореза. Он поднял голову и посмотрел на фотографии на могилах. Какими они были? Что пережили? Чему научились у жизни – молчать, бояться, во всякий момент ждать удара с любой стороны? Странно, не его раскулачивали и высылали, но эти чувства и страхи он часто обнаруживал в себе. И все попытки вытравить их и стать правильным, нормальным человеком: успешным, уверенным, организованным, получающим от жизни только удовольствие и радость, терпели крах.
Какой бесстрастный, оледеневший взгляд у прабабки! Как плотно сжаты губы. Прадед будто чуть помягче… Но как рассказывала бабушка, он часто пил. Игорь смотрел и смотрел на фотографии и вдруг почувствовал, что плачет.
«За что с вами так? За что так со мной? Разве из камня сердце человека, чтобы отнимать у него сразу и Родину, и семью, и прошлое, и будущее и даже право говорить об этой боли?..»
Сколько просидел он так, не вытирая катившихся слез, уронив голову?
С чего-то вспомнилось, как сидит он маленький на полу и мастерит из железного конструктора «космический супер-звездолет», а дедушка читает ему о путешествии греческого героя Одиссея в царство мертвых.
Потом вспомнил, что отпросился с работы он всего на пол дня, и что нельзя опаздывать на совещание, а перед работой теперь нужно еще зайти домой переодеть джинсы. Он поднялся и огляделся вокруг.
До города придется, конечно, идти пешком, благо, кладбище всего в часе ходьбы. Отключив планировщик смартфона, чтобы не стыдил его за сорванные планы, Игорь Викторович пошел напрямки через кладбище. «Харон, выпустишь ли ты меня обратно на землю живых?», - усмехнулся про себя Игорь.
Скоро он понял, что по дороге было бы быстрее, но то ли возвращаться было лень, то ли знал он, что Харон никого не выпускает из царства Аида просто так. Часто оградки теснились друг другу так близко, что не оставляли возможности пройти. Перелазить и топтать чужие могилы не хотелось, приходилось обходить.
Кладбище было старое, хоронили на нем безо всякого порядка, кто где найдет место. Большинство могил были такие же, как и у его родни – деревянный крест, синяя или белая метр от земли оградка, невысокий типовой памятник из мраморной крошки. Иные могилы обращали на себя внимание заброшенностью – заросшие бурьяном, с покосившимся, рассохшимся, а то и разломанным крестом, с едва заметными следами краски. Иные бросались в глаза чугунными, основательными оградами, высокими мраморными и гранитными памятниками с портретами-барельефами покойных, со статуями ангелов. Один был даже увенчан статуей Девы Марии.
Без разбора чинов и имен покойных повсюду царствовали невысокие клены, кусты сирени и желтой смородины.
Иногда Игорь Викторович останавливался, чтобы сверить свой маршрут с ориентиром – голубым куполом старенькой часовни и прочитать надпись на очередном памятнике. Чаще всего встречались: «Спи спокойно», «Дорогому от таких-то…». Несколько раз попались стихи, все очень красивые, некоторые непонятные, некоторые до боли трогавшие сердце и делавшие случайного прохожего невольным соучастником чужой утраты.
На многих, – слишком многих, – как ему показалось, могилах годы рождения были близки к годам рождения прабабки и прадеда. И выражения лиц были похожи.
Игорь уже почти дошел до часовни, как вдруг его остановил чей-то взгляд. С фотографии на памятнике на Игоря смотрел человек лет 60-ти, гладко выбритый, широкоскулый, седой, чем-то похожий на его прадеда и того же, что и прадед – 1904 -го, года рождения. Взгляд только был другой: спокойный, глубокий и даже будто легкая полуулыбка тронула губы.
Это был взгляд человека много видевшего, много пережившего. Но сколько бы он не пережил, сколько бы не видел зла и горя, он знает, чувствует, что жизнь вокруг него больше, звучнее, ярче, чем всё зло, которое терпит он, его семья, его страна. И потому находит он в себе силы жить и никогда не пойдет он против самого себя...
Игорь ужаснулся от этих мыслей, пришедших ему в голову, пока он смотрел на портрет незнакомца. Ведь он сам не пережил никакого особого зла... Кризисы, рост цен, вечная неопределенность, ощущение своей неуспешности, и не особой в общем-то нужности… Разве сравнится это и с десятой долей того, что пережили его предки?! Разве имеет право он, Игорь, менеджер второй категории, владелец трехкомнатной, пусть даже в ипотеку взятой квартиры, формально счастливый муж и отец, утверждать, даже думать о том, что жизнь больше любого зла?! Разве верит он в это?! Он, которому подчас в лифте застрять бывает страшно. Кощунство, да просто самообман, подлая ложь!
Он отвернулся от портрета, шагнул, но снова захотелось увидеть эти глаза...
Обернулся!
- да, я не верю, что жизнь больше ЛЮБОГО зла! - заговорил он вслух громко и горячо. - Я не имею права в это верить, я мало видел в жизни, - он настойчиво смотрел в глаза человека на портрете как смотрят в глаза живого друга, который вдруг оказался способен дать ответ на мучавший тебя вопрос: настойчиво, умоляюще, требовательно. - Но пусть хотя бы этот зов жизни будет со мной!
Перед Игорем зашумели воды Стикса, Харон склонился в почтительном поклоне, приглашая его в свою лодку, чтобы перевести его обратно на сторону живых…
Через 5 минут Игорь шагал по дороге к городу ровным быстрым шагом. Голову он держал высоко, спину прямо и дышать ему было легко. Солнце грело почти по-летнему; полная жизни, зеленела степь.