— Последний раз спрашиваю, кто это сделал! Кто слил инфу?
В устах профессора Ловановского выражения вроде «слил инфу» звучали очень неестественно. Он и сам весь выглядел неестественно: лицо бледное, губы трясутся, очки съехали набок.
Люди в белых халатах стояли перед ним неровной шеренгой по двое. Или по трое. Где как. Смотрели тоже по-разному. Кто-то заинтересованно, кто-то искоса, редко приподнимая глаза от пола. Были и те, кто искренне волновался за здоровье корифея науки. Восемьдесят пять лет — не шутка!
Владимир Владимирович Воронцов за профессора не волновался. Они работали вместе уже тридцать лет, из которых двадцать пять Воронцов был заместителем главы института. Зам прекрасно понимал, что всё это спектакль. И знал, что спектакль этот адресован двум людям в серых костюмах, стоящих в отдалении у выхода из зала.
Профессор ещё раз оглядел собравшихся слезящимися глазами: — Так. Не хотите признаваться? Нагадить смелости хватило, а ответить — кишка тонка? Учтите, я всё равно узнаю. Увижу у кого новое колечко, часы или, не дай бог, машину, лично будете передо мной отчитываться. Лично! Откуда деньги, и за какие-такие заслуги подарок!
— Виталий Иванович, простите, а чего страшного-то? Ну попала в прессу информация о принятом сигнале, ну и что? — автор вопроса был юн голосом и невысок ростом. Во втором ряду его почти не было видно.
— Вы, молодой человек, если дурак, то лучше помалкивайте. Глядишь, до поры до времени за умного сойдёте, — глава обсерватории не удостоил вопрошающего персональным ответом. — Впрочем, для умников, не понимающих «чево страшново» и что такое честь науки, объясню. Сигнал получен только вчера. Да он необычный. Очень чёткий. Есть признаки, указывающие на возможность его искусственного происхождения. Но мы ни черта о нём ещё не знаем! Ни-чер-та! Может быть, его источник абсолютно естественный объект. Может быть, это сбой оборудования. Может быть, это вообще наш собственный сигнал.
— Виталий Иванович, простите, а как это, «наш собственный»?
У профессора наконец сорвало крышку с чайника.
— Кто пустил сюда этого неуча?! — в крик вплелись нотки брезгливости, — эту неучь? Вон отсюда!
— Но…
— Во-о-он!!!
Пригибаясь, как под пулями, юноша кинулся из зала. В дверях он столкнулся с входящей Верочкой. Та, по своему обыкновению, опаздывала. На эту её слабость все закрывали глаза. Даже у профильных — научных — сотрудников обсерватории зарплаты были невелики. Что уж говорить о «непрофильном»?
На свою скромную зарплату Верочка и не напрягалась особо. Не потому, что была бездельницей, а потому что делать в научном институте единственному сотруднику «Отдела по связям с общественностью, средствами массовой информации и пропаганде научного знания» было особенно нечего. В отличие от остальных сотрудников обсерватории, Верочка звёзд с неба не хватала. Сама себе работу не придумывала. А новости? Какие могут быть новости… от звёзд?
При всех своих невеликих способностях Верочка обладала двумя неоспоримыми достоинствами: она была покладиста и обладала врождённой грамотностью. Те, кто, пользуясь первым достоинством, подсовывал ей на вычитку свои работы, говорили, что грамотность у неё «патологическая».
Тексты, надиктовываемые Ловановским, она тоже переносила в компьютер идеально буква-в-букву. Но хоть чуть-чуть понять их смысл даже не пыталась. Выпускнице кафедры «пи-ар» провинциального вуза это было просто не по силам.
Но Ловановский Верочку лелеял. В институте не без оснований поговаривали, что профессор, львиную долю жизни проводящий на работе, держит Верочку в качестве домашней зверушки. Была ещё версия, что Верочка служит профессору в качестве нулевой отметки для оценки интеллекта своих сотрудников.
Шутили, правда, беззлобно. Верочку все любили.
Вот и сейчас, с её появлением в зале как будто спало напряжение. Профессор, изливший свой гнев на разговорчивого студента, расцвёл: — Верочка? Очень кстати. Идите-ка сюда.
Девушка, чуть наклонив голову, процокала от дверей в направлении профессора. Кроме права опаздывать, её привилегией было разрешение не носить белый халат. Благодаря этому, а также благодаря тому, что Верочка остановилась перед профессором чуть впереди остальных, присутствующие смогли оценить её ладную фигурку в обтягивающем платьице. Платьице было дешёвое. Но как-то вдруг всем стало ясно, кто здесь — райская птичка, а кто — стая перепуганных белых ворон. Профессор расцвёл ещё больше. Приобняв барышню, развернул её в сторону кабинета: — Верочка, у вас сегодня будет очень много работы. Я сейчас всё подробно объясню.
Он обернулся ко всё ещё топчущимся на месте сотрудникам и разразился чередой команд.
— Телефоны всем сдать вон тем товарищам, — взмах руки в сторону серых костюмов, продолжавших стоять у дверей. — Звонить только домой и только в их присутствии. Доступ к машинному времени только после моего личного разрешения! Письменного!
— Миша, — профессор обернулся к системному администратору, — смени все пароли.
— Расшифровкой сигнала я займусь сам. Домой не расходиться до моего распоряжения! Володя, — это уже заму, — распорядись на охране, чтобы никого не выпускали. Всем работать!
***
— Василий… Петрович, погоди, — хватая проходящего мимо Василия за рукав, Сергей привычно замешкался с отчеством. Разницы в возрасте у них было три с небольшим года. Вместе учились в вузе, приятельствовали. Но Василий год назад сдал выпускные, поступил в аспирантуру. И теперь у Сергея на курсе вёл практику по паре предметов. Одновременно он устроился работать в институт, а Сергея позвал стажироваться. Приятельские отношения у них сохранились, но вот с отчеством начались проблемы.
— Ну что, получил от шефа? — Василий ухмылялся.
— Чего он на меня накинулся? Неучем обозвал.
— Потому что соображать нужно, когда лезть с вопросами. Видишь, человек не в себе. Думаешь он из-за прессы так взбеленился? Пресса — полбеды. Кто-то растрезвонил в СМИ, а в СМИ прочитали гэбэшники. Ну и понаехали с вопросами. Они же тупые, как пробки. Идиотских фильмов насмотрелись. «Люди в сером», — Василий усмехнулся. — Думают, если пришёл сигнал из космоса, то это обязательно инопланетяне с нами своими технологиями поделиться хотят. Которые представляют особую ценность для государства. И не допускают разглашения. Придурки.
— Ладно, чего бесится профессор, понятно. А что он там плёл про наш собственный сигнал? Мы, что, тоже что-то в космос передаём? И как мы это сами могли словить?
— Вас в вузе совсем учить перестали?
— А можно не ёрничать, а просто взять и объяснить?
Василий не стал издеваться над другом, тому и так сегодня досталось: — Ты знаешь, что такое Допущение Стравинского?
— Нет.
— Всё просто. Мы же для простоты четырёхмерную Вселенную в виде трёхмерного шара обычно представляем? Ну, воздушного. Так?
— Так.
— Так вот. Первая часть допущения состоит в том, что форма Вселенной такова, что она замкнута сама на себя. То есть она бесконечная, но при этом находится в неких границах. Как шар, как тор, как лента Мёбиуса. Начав движение по поверхности этих фигур, мы никогда его не закончим: будем кружить, кружить и кружить. Современным научным представлениям о форме вселенной это не противоречит.
— Это я и так знаю. Дальше.
— Ну вот. При такой форме сигнал, отправленный нами в одном направлении, когда-то обязательно вернётся с другого. Но мы об этом никогда не узнаем. Потому что путь этого сигнала огромный, а скорость — скорость света — конечна. И ждать возвращения сигнала можно дольше, чем существует цивилизация, а может быть, и сама Вселенная.
— Угу.
— Ну вот. А теперь представь, что Вселенная — не обычный круглый воздушный шарик, а длинный такой — из каких клоуны на представлениях любят всякие фигурки вертеть. Представил?
— Ну я понимаю, что ты хочешь сказать про возможное искривление пространства, когда ранее далёкие друг от друга области вселенной оказываются в непосредственной близости.
— Верно. И при наличии «кротовой норы», соединяющей эти части Вселенной, можно переместиться из одной части в другую практически мгновенно. ОТО наличие кротовых нор допускает. А раз допускает — можно включить это допущение внутрь другого.
— Ты меня запутал. Допущение внутри другого допущения…
— Да всё просто! Мы отправляем сигнал. И не надеемся получить его обратно. Потому что очень долго ждать. Но сигнал по пути встречает «кротовую нору», второй конец которой находится где-то в непосредственной близости от нас. И сигнал возвращается к нам. Быстро. Как шар для боулинга после броска. По трубе. Ненулевая вероятность такого события существует. Это и есть Допущение Стравинского.
— Понятно. И что к нам может вернуться таким образом?
— Да что угодно. Зависит от того, где располагается вход в «кротовую нору». Может принести информацию и из прошлого, и из будущего, и из настоящего. И заметь, каждый вариант по-своему интересен для гэбэшников.
***
Воронцов вытер руки платком и вошёл в машинный зал.
С момента утренней демонстративной выволочки прошло восемнадцать часов. И Владимир Владимирович теперь уже по-настоящему начал волноваться за друга.
Тот сидел перед вереницей мониторов, оперев подбородок на переплетённые пальцы, и смотрел в одну точку. Выглядел профессор РАН бомж бомжом. Лохматый, неопрятный, с серым лицом. Антураж соответствовал образу: всюду валяется бумага, какой-то мусор, смятые стаканчики из-под кофе. Пролитый кофе был и на столе, и на полу.
Воронцов платком, который всё ещё сжимал в руках, очистил себе посадочную площадку на столе и водрузился рядом с Ловановским.
— Виталик, заканчивай. Ты же знаешь, расшифровка может занять месяцы, а то и годы. Ты уже устроил достаточную показуху этим придуркам из госбезопасности. Они, кстати, дрыхнут оба! Сам отдохни. Людей отпусти. У нас скоро пикет на входе из родственников будет. Ну к чему этот затяжной спектакль?
— Да-да, Володя, ты прав. Пора завязывать, — Виталий Иванович отобрал у Воронцова грязный платок и протёр им стёкла очков. Очки вернул на нос, платок бросил на пол. — Только пресс-релиз сейчас подготовим с Верочкой — и по домам. Или знаешь что? Надиктуй ей пресс-релиз сам. Я что-то устал сегодня. Напишите только обязательно, что профессор Ловановский собственноручно провёл расшифровку сигнала. Понимаешь? Обязательно напишите, что я лично. Авторитет всё-таки. Мне поверят.
— Погодь. Какой пресс-релиз? Тебе что, удалось расшифровать?
— Да чего там расшифровывать? Компьютер справился за пять минут. Оцифрованный акустический диапазон. Доплеровское туда-сюда. Шумы убрал и всё. Не перебивай. Так вот, напишите, что Ловановский лично установил с вероятностью девяносто семь и восемь десятых процента… Не сто, слышишь, Володя? В стопроцентную вероятность никто не поверит. С достоверностью девяносто восемь и семь десятых процента, что полученный сигнал стал результатом редкого наложения сигналов от нескольких квазаров… или пульсаров. Не важно. …И имеет совершенно естественное происхождение.
— Виталик, я ничего не понимаю. Ты нашёл что-то или нет? Какой, нахрен, акустический диапазон? Какие квазары? Какие пять минут? Если ты расшифровал всё за пять минут, что ты делал ещё почти сутки?
— О. Это просто. Вначале пытался разобраться, кто и как нас пытается надуть. А оставшуюся часть дня фальсифицировал научные данные. Чтобы больше никто и никогда не смог это услышать.
— Ты сошёл с ума?
— Возможно. Учитывая то, что мы нашли блестящее подтверждение Допущению Стравинского, и я собираюсь этот факт скрыть — весьма вероятно. А с учётом того, что я хочу скрыть факт существования червоточины между Землёй и где-то примерно орбитой Юпитера, о моём безумии можно говорить почти уверенно, — голос у профессора был тусклым.
— Виталик!
— Понимаешь, Володя, я уже не новый. Сколько я ещё протяну, неизвестно. Но скорее всего — немного. И я просто не могу допустить, чтобы в посмертии моё имя связывали вот с этим.
На этих словах профессор провёл курсором по экрану и нажал на кнопку воспроизведения аудиоплеера.
Послышались музыкальные звуки. Кто-то «а капелла» напевал незамысловатую мелодию.
Звук был глухой, как будто из пластиковой трубы. Но последовавшие слова были различимы очень чётко.
— Маша, принеси мне прокладки!
— А где они?
— На кухне, во втором ящике сверху!
Голоса смолкли, их сменил совсем другой звук. До боли знакомый.
Воронцов слышал его только что. Десять минут назад. Перед тем, как вымыть руки.