ГЛАВА ПЯТАЯ
Со своим укрытием молодые попрощались через три дня, после возвращения
Василия. Погрузив на спины лошадей мешки с самым необходимым,
они вывели их по узенькой тропке на твёрдую землю. После того, как помог
Полине осторожно забраться на спину Пегухи, Василий вскочил на Воронко,
и улыбнувшись, громко выкрикнул: «Спасибо этому дому, поедем к другому!».
Первый этап их сложного пути лежал через Тиханиху до Буньково, до которой
было более тридцати вёрст. «Если почувствуешь, что устала, говори. Сделаем
привал и дальше поедем», - предупредил Василий и они тронулись в дорогу,
которая была во всех отношениях непредсказуемой.
Хоть и погода была хорошей и путь пролегал по просторной просёлочной
тропинке, но быстрого продвижения не получалось. Как только кони ускоряли
шаг и переходили на рысь, Полина вскрикивала и болезненно морщилась.
Василий немедленно придерживал прыть лошадей и они переходили на шаг.
Минуя стороной Тиханиху и совершив в лесу два длительных привала, только
после полуночи Василий с Полиной оказались в версте от Буньково, на левом
берегу Ика. «В деревне моя родная тётушка живёт. Если всё будет спокойно,
то мы у неё заночуем, а завтра дальше двинемся. Заодно ты с ней о своих женских
проблемах поговоришь. Она очень знающий в этом деле человек. В деревне
нет ни одного ребёнка, которого бы не она принимала на этот свет во
время родов. Да и стряпуха она знатная», - сообщил Василий своей спутнице
и добавил: «Сейчас мы переберёмся на правый берег и пока я буду бегать в
деревню на разведку, ты подождёшь меня с конями там». «Может, сразу вместе
поедем к твоей тётушке?» - тихо спросила Полина. «Нет, родная, не будем
рисковать. Да ты не переживай так, я быстро обернусь. Ты даже соскучиться
не успеешь». «А я по тебе скучаю даже если ты рядом», - призналась Полина и
нежно улыбнулась.
Тётушку будить пришлось не долго. Как только она услышала стук по ставням,
тут же быстро соскочила с кровати, накинула на себя большую пуховую
шаль и пошла в сенки. «Кто там?» - глухо спросила Марья Васильевна. «Это я,
Василий». Дверь моментально растворилась и из неё раздались радостные
возгласы: «Я ещё днём чувствовала, что какую-то приятную новость получу
ноне. И вот дождалась! Заходи, племянничек, в избу, там поговорим». «Я
не один, тётушка. На берегу ждёт моя жена Полина», - ответил Василий. «Так
беги же скорей за ней, а я пока самовар поставлю», - встрепенулась Марья
Васильевна. «Не надо самовар ставить, в избу мы с ней не пойдём. Нам бы где-
нибудь в другом месте пристроиться. Баню-то в субботу наверняка топили?».
«А как же, конечно, топили». «Вот в ней мы и заночуем, чтобы вас не беспокоить
и любопытных глаз избежать. В деревне-то, наверняка есть стукачи комиссарские
». «Ну, ладно, коли так. Тогда я на полок пару тулупов брошу, пока
ты ходишь за своей возлюбленной. Слыхивала от отца твоего, что красивая
она у тебя». «Очень красивая. Завтра сама увидишь. Да и вопросы у неё к тебе
имеются по женской линии. Наследника ждём мы с ней». «Вот это новость, так
новость! Так чего же ты стоишь и лясы со мной точишь, марш за своей женой!»
- скомандовала тётушка и радостно улыбнулась.
Проехав задами деревни до огорода Марьи Васильевны, Василий помог
Полине спуститься с Пегухи на землю, и прямо по грядкам недавно посаженной
картошки они направились в сторону пригона. Сняв с коней поклажу и
привязав их к пряслу, Губин тихо произнёс: «Сегодня будем ночевать во дворце.
Тётушка нам баню отвела».
Оказавшись в тёмном, но тёплом помещении, Полина пошарила руками
вокруг и спросила: «А где царская кровать? А то мне спать сильно хочется».
«На полок в левом углу за печкой тётушка должна была бросить два тулупа.
Только осторожней иди, о кадушку с водой не споткнись», - предупредил Василий
и закрыв двери, пошёл следом за женой.
Прохор Бакшеев, который приходился сродным братом мужу Марьи Васильевны,
и его постоянный собутыльник из Готопутово Костылёв Федька, сидели
в кути и второй час пили бражку, которую по их наводке готопутовский милиционер
Богатырёв Савелий изъял у солдатской вдовы Ефросиньи Комаровой.
В знак благодарности за сотрудничество, Савелий почти четверть этой пахучей
продукции отдал им. Брага была слабенькой, поэтому хмель очень медленно
заполнял дурманом их пустые головы. Зато животы быстро раздувались. Посмотрев
на четверть, стоящую на столе, Федька сказал: «Никудышную про
дукцию Фроська делает. Уже бутыль ополовинили, и ни в одном глазу. Только
по-малому захотелось. Пойдём выйдем до ветра, опорожним животы и вновь
приступим к борьбе с пьянством». «Пойдём, подышим свежим воздухом», - согласился
Прохор и первым поднялся из-за стола. Оказавшись на улицу, друзья
отошли от крыльца метров пять и принялись справлять нужду. Вдруг со стороны
огорода Марьи Васильевны они услышали вначале приглушённые голоса,
а затем увидели двух человек, ведущих за собой лошадей. Товарищи притихли
и стали наблюдать дальнейшие действия незнакомцев. И только когда вначале
скрипнула открывающаяся дверь в предбанник, а затем раздался глухой стук
закрывающейся двери в баню, Прохор тихо произнёс: «И кто бы это мог быть?
Может, племяш повитухи - Васька? Но были слухи, что его вроде как красные
убили давно. Однако, конь, по-моему, его. Таких красавцев я мало видывал.
Ваську на нём раза два у неё зрил, да ещё раз, когда он в бою под Чуртаном
буйствовал». И чуть погодя, добавил: «Ты здесь стой, а я подберусь поближе
к коню и хорошенько рассмотрю его». Через пять минут Прохор появился на
территории своего двора и быстро заговорил: «Точно, Губина конь. Знаешь,
какие деньжищи красные давали за Ваську? Нам с тобой за месяц не пропить
их. Надо воспользоваться моментом и получить такую благодарность от советской
власти. Всё равно он не жилец на белом свете. Если не мы, так другие его
выдадут комиссарам. Значит, сделаем так. Ты садишься верхом на мою Булануху
и мчишься в Готопутово за Савелием, а я пока здесь посторожу. Только тихо
выбирайся из пригона. На вершну сядешь, когда от моей избы сажень тридцать
отойдёшь. А то учует неладное, тогда жди от него пулю в живот».
До Готопутово от Буньково всего семь вёрст и большак хороший, но только
Булануха - кляча, каких уже земля не носит. И как бы Федька её не хлестал концами
поводьев, разогнать так и не смог. Поэтому, до большого села он добирался
больше часа. Но зато волостной милиционер Богатырёв, как только услышал
сбивчивый рассказ деревенского пьяницы о появлении в Буньково закоренелого
бандита Губина Василия, сразу же поднял по тревоги своих двух помощников,
и что было силы у коней, помчался на задержание опасного преступника.
На удивление Федьки, и его кобыла устремилась за казёнными конями.
«Живым брать Ваську не буду. Он давно заслуживает смертной казни за
свои злодеяния. Только наших милиционеров сколько загубил, зверь лесной!
Если я его поймаю сейчас и сдам в уезд, то там его могут в живых оставить, а
ещё хуже, на волю отпустить. Нет, этой собаке и смерть собачья! Только бы
опять не вырвался из капкана», - размышлял в дороге Савелий.
Когда они пешком пробрались во двор Прохора, то тот успокоил: «Спят,
видно, как убитые. С ним ещё баба какая-то. Слышал, как она ему что-то говорила,
когда они по огороду шли». «Это хорошо, что спят. Мы их и будить не
станем. Прохор, у тебя керосин есть?» - спросил милиционер. «Есть немного».
«Тащи его сюда, сейчас этому бандиту кожу на пятках подпалим, как борову
уши», - с ехидцей произнёс Савелий.
Когда Прохор принёс в котелке литра два керосина, милиционер приказал
своим помощникам: «Найдите крепкий кол, тихо проберитесь в предбанник и
приприте им дверь в баню», - и обратившись к Прохору, продолжил: «А ты, как
только они выскочат из бани, начинай обливать керосином её крышу и стены.
Все поняли меня? Тогда немедля боле приступим к ликвидации бандита».
Василий проснулся от скрипа половиц в предбаннике. Он как ошпаренный
вскочил на ноги и подбежал к двери. Сначала толкнул её осторожно, затем
посильнее, а потом и вовсе навалился на неё всем телом. Но дверь так и не
открылась. «В ловушку попался! Кто-то все-таки выследил нас! А может, дядька
Егор красным выдал? Нет, он на это не способен. Что они собираются с нами
делать? Убить на месте или сдать властям?» - метался в догадках Василий. В
это время он ощутил запах дыма. «Баню подожгли!» - молнией пронеслась в
голове страшная догадка. «Надо Полину спасать. Она не должна погибнуть за
мои грехи!». Василий громко позвал: «Полюшка, милая, вставай. Мы в беду попали
». «Что случилось?» - сквозь сон спросила она. «Нас в бане заперли и подожгли
её!» - ответил Василий и тут же выхватив из кобуры наган, стал стрелять в
крошечный проём окна. «Эй, краснопёрые! Здесь со мной находится женщина
беременная! Выпустите её из бани. На её совести нет крови красноармейцев
и их командиров. Её брат служил военным начальником в Красной армии.
Будьте мужиками, оставьте женщину живой», - с надрывом в голосе выкрикнул
Василий. Но за стенами бани стояла мёртвая тишина. В это время рядом с ним
появилась Полина и крепко обняв любимого за шею, спокойным голосом произнесла:
«Без тебя я к ним не пойду. Пусть и мою жизнь заберут вместе с твоей.
Зачем она нужна мне, если не будет рядом со мной тебя». «Полинька! Родимая!
Что ты говоришь? В тебе наш ребёнок, ради которого ты должна жить. Если
мальчик будет, то род Губиных продолжит», - стал уговаривать её Василий.
Но по её напряжённому телу и плотно сжатым губам, он понял, что любимая
решила принять и разделить ту судьбу, которая ждала его. «Вы, нелюди! Кого
убиваете? Лучшее, что может быть на свете - беременную женщину, которая
только начала жить. Откройте двери и выпустите её отсюда», - вновь громко
выкрикнул Василий и послал в проём окна последние из обоймы пули. Но и на
этот раз улица ответила молчанием, треском горящей соломы на крыше и отблесками
языков, облизывающих сухие брёвна стен. «Не кричи, Вася, не надо.
Они все равно не услышат, если даже захотят. Эти люди давно тебя похоронили.
Обними меня покрепче и поцелуй пожарче. Мы с тобой как одно единое
примем смерть, которую нам уготовила судьба. Я благодарю Бога за то, что он
подарил тебя мне и за то, что призывает нас к себе тоже вместе. А наш малыш в
небесах будет ангелом летать и помогать тем, кто землю пашет и хлеба растит.
Но только на пепле крестьянских душ хлеба вряд ли заколосятся», - ровным
твёрдым голосом произнесла Полина.
Марья Васильевна проснулась от дурного предчувствия. Она поднялась с
постели, прошла в куть и посмотрела в окно. Из-за угла избы, выходящего на
хозяйственный двор вылетали языки пламени и освещали предутреннее небо.
«Баня горит!» - машинально пронеслось в сознании и она в чём была в том и выбежала
из сенок. «Что вы, душегубы, делаете! Там женщина с дитём малым под
сердцем!» - закричала Марья Васильевна и бросилась в сторону горевшей бани.
Но путь ей преградил Савелий. Он ударом приклада сбил пожилую женщину
с ног и прошипел: «Племянничка стало жалко. Будешь мешать нам его уничтожать,
тебя в костёр к нему бросим». Женщина схватилась за голову и стала
тихо-тихо рыдать. Она не смотрела на языки пламени, уносящие высоко в небо
пепел человеческих душ, на людей, собирающихся поглазеть на пожар, и на палачей,
которые рьяно следили за тем, чтобы её племянник и его возлюбленная
не выбрались из этого страшного костра. «Будь вы прокляты, ироды рода человеческого!
Господь не простит вам этот грех, если не на этом свете, то на том -
обязательно. Такую пару загубили! А какой у них мог быть красивый и умный
ребёнок!» - причитала Марья Васильевна и её плечи то и дело вздрагивали. Она
не видела, как из избы выскочили все домочадцы и было тоже устремились к
догоравшей бане, но их так же, как и её, грубо остановили милиционеры.
В то время, когда пылала баня, Прохор шепнул Федьке: «Надо коней бандитских
реквизировать. Пойдём быстрее в пригон и переведём их на зады».
Но произошло неожиданное. Как только они появились рядом с лошадями,
Воронко взбунтовался, стал лягаться и с бешеной силой рвать поводья, за которые
был привязан к жердине. От полученного удара копытом в грудь, Федька
свалился на землю и прохрипел: «Убил, окаянный, меня!». В это время концы
поводьев лопнули и став на дыбы, Воронко одним прыжком перескочил
высокое прясло пригона. Оказавшись на свободе, конь остановился недалеко
от места страшной трагедии, протяжно и жалобно проржал, словно прощаясь
с хозяином, и резко мотнув головой, рванул в сторону Большесорокинского
тракта.
Пожар длился минут сорок, не больше. За это время сгорела не только
баня с её пленниками, но и половина прилегающих к ней хозяйственных построек.
Не переставая тихо причитать, Марья Васильевна сидела на земле и не
замечала ничего, что происходило вокруг неё.
Закончив операцию по ликвидации опасного бандита, Богатырёв приказал
своим помощникам забрать Пегуху и направляться в Готопутово для продолжения
несения службы по охране новых порядков. На просьбу Прохора отдать
трофейную кобылу, Савелий так на него посмотрел, что тот съёжился от страха
и на всякий случай отошёл от милиционера подальше. Составив протокол об
уничтожении злостного врага советской власти и подписав его у понятых, в
числе которых вновь были Прохор и едва живой Федька, Богатырёв отбыл в
своё село вслед за помощниками. О беременной женщине, которая сгорела в
одном пожарище с бандитом в протоколе не было ни слова.
Когда все покинули двор, Марья Васильевна с трудом поднялась на ноги и
направилась к дымящемуся ещё пепелищу. «Как я теперь об этом скажу Ивану
с Евдокией?! Иван, может, и выдюжит, а Евдокия сразу помрёт! Звери и есть
звери. Хоть бы женщину с ребёнком пожалели. Родился бы внучок от Васи,
Евдокия может, бы не так убивалась об сыне. Но теперь нет у неё ни сына и ни
того, кто мог бы после него остаться. Сама поеду сообщать им об этом горе.
Прямо сегодня же и поеду», - решила Марья Васильевна и направилась в избу.
Немного прийдя в себя, она наказала мужу запрягать в телегу лошадь и они
вместе отправились в Большое Сорокино.
Но не они первыми принесли страшную весть в семью Ивана Васильевича
Губина. На улице только-только рассвело, когда Евдокия Матвеевна, достав из
небольшого сарайчика, стоящего недалеко от землянки, тяпку, направилась в
огород, чтобы заняться прополкой картошки от сорняка. Внезапно, она услышала
позвякивание бляшек на конской сбруе и тихое пофыркивание, раздающиеся
со стороны реки. Евдокия Матвеевна посмотрела вдаль и тяпка выпала
из рук. Женщина тихо простонала: «Убили Васеньку!», и её тело стала безжизненно
оседать на землю.
Чуть позже, Иван Васильевич, пошёл за водой на колодец, который находился
за сарайчиком. Заметив лежащую посреди грядок жену, он устремился
к ней. «Ты чо, старая, разлеглась здесь? Мороком обнесло ичёли?» - спросил
он, подняв её голову на свои колени. Жена с трудом открыла глаза и слабым
голосом произнесла: «Васеньки больше нет». «Кто тебе принёс такую дурную
весть?». «Воронко. Он без сыночка нашего домой прибежал». Иван Васильевич
поднял глаза и только сейчас заметил стоящего на берегу, по другую сторону
прясла, жеребца. «Нашла тоже почтальона. Мало ли откуда он сбежал один.
Могли и конокрады увести его от Васи, а он потом от них убежал», - попробовал
успокоить Иван Васильевич жену. «Нет, Ваня. Чует моё сердце, что с нашим
сыном произошла беда», - ответила Евдокия Матвеевна и замолчала. Иван Васильевич
помог ей перейти в землянку и лечь на деревянную кровать. «Ты отдыхай
пока, а я воды принесу и заодним Воронко заведу во двор», - сказал он.
Когда Губин-старший подошёл к коню, тот протянул к нему свою большую голову
и тихо заржал. Иван Васильевич посмотрел в лошадиные глаза и вздрогнул
- из больших открытых глазниц Воронко текли крупные капли слёз. «Ты
чо это вытворяешь? Почему без Василия домой примчался? Где сына нашего
оставил?» - выговаривал Иван Васильевич, но сердцем уже чуял случившуюся
страшную трагедию. Он взял в руки оборванные поводья и заплакал. «Всё! Нет
больше у нас сына, кровинушки нашей! Как мы свой век со старухой без него
доживать будем? Да за что же нам все кары такие? Чем не угодили мы Всевышнему
нашему?» -вопрошал Иван Васильевич в пустоту.
Как только Марья Васильевна переступила порог землянки, она сразу поняла,
что её брат и Евдокия уже знают о гибели сына. «Плохую новость я вам
привезла, но вижу, что кто-то раньше меня её к вам принёс», - начала она.
«Ноне утром Воронко домой без Василия примчался. Поводья оборваны, а
глазах слёзы. Только вот что произошло, сказать не смог», - ответил Иван Васильевич.
«Ну, раз так, то я вам расскажу обо всём, что помню и знаю», - произнесла
Марья Васильевна и стала излагать страшную новость, изредка поглядывая
на Евдокию Матвеевну. Та всё время молчала, не переспрашивала и не
плакала. И даже тогда, когда Марья Васильевна сообщила, что вместе с Василием
погибла его невенчанная жена с ребёночком в животе, на лице Евдокии
не дрогнул ни один мускул. «Она, что, окаменела, что ли? Даже не слезинки не
прольёт», - удивилась женщина.
Побыв с часок у брата и поняв, что дальнейшее участие в переживании трагедии
даже утяжеляет её, Марья Васильевна засобиралась в обратную дорогу.
После отъезда сестры, Иван Васильевич подошёл к лежащей на кровати
жене и спросил: «Может, холодной водички попьёшь? Всё полегче будет». Ев
докия посмотрела на него какими-то странными, холодными глазами и ничего
не ответила. Иван Васильевич тяжело вздохнул и вышел из землянки.
Ни в этот день, ни в последующие два, Евдокия Матвеевна не вставала с
кровати и всё молчала. Не спала она и ночами. И лишь худенькие её плечи изредка
нервно вздрагивали да раздавался едва слышный странный звук. Иван
Васильевич уже стал всерьёз опасаться за её жизнь. Не выдержав нервного
испытания, в конце третьего дня он подошёл к кровати жены и с надеждой в
голосе спросил: «Ты, может, поешь немного? Уже трое суток у тебя ни маковки
во рту не было. Так и самой помереть недолго». Евдокия Матвеевна медленно
повернулась на спину и слабым, чуть слышным голосом произнесла: «А на кой
мне жизнь без Васеньки». Иван Васильевич внимательно, как смог это сделать
в полумраке, присмотрелся к жене и поражённый увиденным, воскликнул:
«Евдокия, ты же вся седая стала!». Жена вновь посмотрела в его сторону странными
глазами, но ничего не ответила. Заметив в её взгляде непонятный холод
и безразличие, Иван Васильевич даже обиделся: «Не ты одна теряешь сына. За
год тысячи таких матерей на сибирской земле появилось. Давай, потихонечку
приходи в себя и дальше продолжать жить будем. У нас ведь с тобой ещё три
дочери есть. Не оглянешься, они тебе целый двор заполнят внучатами». Но и
на это жена ничего не ответила. И лишь когда муж стал в одиночку паужнать,
она тихо попросила: «Своди меня, Иван, на двор, а то я обратной дороги не
найду». «Ты чо, ослепла?» - не понял её слов муж. «Выходит, ослепла, коли тебя
прошу на двор сводить». И только сейчас Иван Васильевич догадался, что её
пустой, холодный взгляд расширенных глаз, не что иное, как полная слепота.
«Ох Васятка, Васятка, что ты сделал с матерью! Её душа и сердце погибли вместе
с тобой! Она теперь не человек, а тень его. Пусть будут прокляты все палачи
крестьян и мужиков, принёсшие столько горя нашей земле!» - воскликнул
Иван Васильевич и стал помогать жене подниматься с кровати.
ГИМН КРЕСТЬЯНСТВУ
На всей земле,
Во все века клянут и давят мужика,
Но всё, что пьём и едим
Добыто не тобой, а им.
Чтобы род людской не издыхал,
Адам землицу распахал.
Считай, от Пахаря пошли
Все, в том числе и короли.
Король - отечества оплот
Нам богом посланный и тот
Спешит крестьянство обобрать
Иначе чем прокормишь рать.
Из тех полуголодных сёл
Плывёт еда на барский стол.
От тех крестьянских рук и спин
Течёт нам в глотку сладость вин.
Лишь одного я не пойму
С чего б печалиться ему?
Хоть обделён мужик добром
Зато весьма здоров нутром.
Он ладно скроен, крепко сшит.
Его подагра не страшит
Болезнь, что часто сводит в гроб
Иных сиятельных особ.
При этом сём от чванства он
Господней волей защищён:
Тех, кто влачит свой тяжкий крест,
Во век гордыня не заест!
Мужик всему душевно рад:
Вломился в дом к нему солдат
Корову отнял, хлеб забрал,
Чтоб носа он не задирал.
Чем жизнь красна и мир велик
Вскормил и выходил мужик
Насущный хлеб - земную рожь
Ты из мужицких рук берёшь.
Кто землю сердцем возлюбил
Во славу ей дома срубил!
Заглох бы мир наверняка
Не будь на свете мужика!
17 век. Германия. Ганс Кримельсгаузен