«Дайте мне побыть девчонкой, я устала взрослой быть…
Я хочу смеяться звонко, о проблемах позабыть…
Дайте мне такое средство, чтобы хоть на полчаса,
Я смогла вернуться в детство и поверить в чудеса!»
Тимохина О. А.
– Вставай, нечего залёживаться, – строгий голос мамы врывается в мой мир, разбивая волшебные грёзы сновидений явью обычного рабочего дня, – завтрак на столе и записка, что сделать – там же. Сегодня ты наказана и сидишь дома до моего прихода. Всё ясно?
С трудом открываю глаза. Мама с высокой причёской и в строгом костюме кажется мне чужой – она уже мыслями на работе, где руководит отделом. Она посылает мне воздушный поцелуй и убегает, оставляя в комнате запах духов, а я вновь проваливаюсь в сон, и мне абсолютно безразлично её наказание.
Как же сладко спится утром в летние каникулы! Но ровно в восемь звонит телефон и будит меня. Это мама. Она считает, что спать после восьми утра здоровому ребёнку вредно, и каникулы – это не повод вести неорганизованный образ жизни. Так мама воспитывает во мне дисциплину, чувство долга, ответственности и другие важные, по её мнению, качества.
Я быстро вскакиваю и босиком несусь на кухню – взглянуть на оставленный мне завтрак, при этом громко напеваю, чтобы голос не показался маме сонным. Залетая в комнату, хватаю трубку: «Алло!»
– Ты поела? ...
Бедная мама, если бы она знала, что на любой её запрет у меня было сто способов его нарушить! Как же она наивна в своей уверенности, что заперев меня дома без ключа, ограничила мою свободу.
Выслушав все напутствия, выхожу на балкон.
Мы живём на пятом этаже, и балконы квартир из соседних подъездов расположены совсем близко – в двадцати–тридцати сантиметрах.
– Васька! – кричу негромко, почти перевалившись через боковые перила и стараясь заглянуть в окно, за которым живёт мой самый лучший друг, – Васька!
– Привет! – белобрысенький худенький мальчишка широко улыбается мне, показывая крепкие неровные зубы, – заходи.
Щёчки у него всегда румяные, а светлые волосы взъерошены.
– Не, я ещё не завтракала..., а меня опять наказали, – жалуюсь.
– Ага, слышал, – мать твоя орала вчера. Что натворила?
– Да, – застеснялась я своих девчачьих дел, – из её хвоста, что она в причёску цепляет, немного волос отстригла и… кукле приклеила. Я думала она не заметит…
– Ну ты даёшь! – хохочет Васька. – Ладно, дела переделаешь, приходи. Я сейчас посуду домою и за молоком пойду. Тебе что надо?
Я бегу на кухню. Протягиваю через балкон пустую молочную бутылку:
– Мороженое сливочное.
Васька тоже из тех, кто растёт с ключом на шее. Наши отцы служат вместе, и мы очень редко их видим, да и мамы работают пять, а то и шесть дней в неделю. Мы очень самостоятельны, родители нас не балуют. Контроль осуществляют тотальный, насколько им это удается. Но как известно, чем сильнее ограничивают детей, тем они более изворотливы и находчивы.
Чтобы я не сидела весь день перед телевизором, будучи наказанной и запертой в квартире, папа вынимает из задней панели предохранитель. Но я знаю, куда он его кладёт, и знаю, куда его надо вставить. Поэтому завтракаю холодным омлетом и сардельками, развалившись на диване перед мерцающим экраном, и закусываю бутербродом с маслом, обильно залитым вареньем, и чаем. «Как барыня», – думаю я, и мне очень хорошо!
Изучаю список дел, заданных мне мамой, и злюсь.
«Почистить ковры». Все полы в квартире застелены шерстяными коврами и ковровыми дорожками бордового цвета, и на них заметна каждая соринка. «Ну зачем надо было покупать такое, что нельзя почистить», – ворчу недовольно. К тому же наш пылесос «Ракета» только шумит, а мусор ему в трубу приходится засовывать. «Придётся опять просить у Васьки «Буран». Ревёт, конечно, на весь дом, зато хоть пылесосит», – и я, успокоившись, перехожу к следующему пункту.
«Помыть цветы». Ладно, это нормально.
«Разучить песню «Берёзовый сок». Ноты на пианино», – вздыхаю с рычанием.
Ношусь по квартире, как электровеник: цветы в ванную. Обильно полила, ваткой вытерла листочки. Помыла подоконники, красиво расставила чистые и сухие горшочки. Так, это дело сделано.
В соседский «Буран» собрала всю пыль из квартиры. Вспоминаю, как Васькина мама жаловалась моей, что не успевает чистить мешок в пылесосе: «Сколько же в доме грязи!»
Затем долблю по клавишам и по соседским головам, разучивая песню. Всё! Есть, что показать маме. С чувством выполненного долга лезу к Ваське через балкон, оглядываясь, чтобы никто не заметил. Иначе достанется нам по первое число.
С Васькой мы дружим с рождения. Меня принесли из роддома в коммунальную квартиру, когда ему исполнился год. И я успешно донашивала за ним пелёнки, распашонки, ползунки, костюмчики, сандалики. Родители не заморачивались, во что и как нас одеть. Что было, то и носили. Когда мамы были заняты, Васька качал меня в кроватке. Нам варили кашу на двоих, вместе кормили, вместе выгуливали, и так – на общей кухне – мы подрастали, сидя порой рядом на горшках.
Дружили, играли, носились по длинному коридору коммуналки на трёхколёсных велосипедах. А когда родители получали отдельные квартиры, опасались, что придётся расстаться, но повезло – живём через стенку. И не беда, что в разных подъездах.
Мы лакомимся мороженым, болтаем обо всём на свете и сражаемся в шашки. Развеселившись, играем в «поддавки» и «Чапаева». Телефонный звонок кажется сигналом из другого мира.
– Васенька, сынок, ты покушал? –волнуется его мама.
– Да, мама, – врёт Васька, а я возвращаюсь через балкон домой, ведь сейчас такой же вопрос зададут и мне.
Мы обедаем и отправляемся купаться на карьеры. Я, конечно, переживаю, мне нельзя – наказана, но так хочется окунуться в прохладную воду хоть один разочек. Один превращается в два, три, но время я контролирую и, накупавшись, мы со всех ног несёмся домой. Успеть! Ведь в свою квартиру я могу попасть только через Васькин балкон. Тщательно скрываю все следы нарушения режима и к маминому приходу успеваю почистить картошку, нарезать салат. Все дела переделаны и, в ожидании мамы, чинно устроившись на диване, читаю «Динку» Осеевой.
После ужина исполняю песню, старательно и вдохновенно вытягивая тоненьким голосочком:
«Открой нам Отчизна просторы свои,
Заветные чащи открой ненароком
И так же, как в детстве, меня напои
Березовым соком, березовым соком».
Мама, откинувшись в кресле, блаженно закрыла глаза...
– Какая у вас дочка хорошая, – хвалят меня соседи, – послушная, трудолюбивая. Мама улыбается, а я даже не краснею.
Васькина мама меня тоже любит, и зовёт «дочкой», иногда «будущей невесткой». Вот здесь я стесняюсь, и когда она предлагает сыну пригласить меня в кинотеатр, заливаюсь краской по самые уши. В кино мы с Васькой ходим часто. Одних только «Трёх мушкетёров» – ту, шестидесятых годов версию, смотрели пять раз.
– Хочу, – восхищённый подвигами королевских мушкетёров, как–то сказал Васька, – на новый год костюм Д’Артаньяна.
Я радуюсь, я в восторге! Дело в том, что моя мама абсолютно не умела шить (зато хорошо писала рекламации, претензии и прочие непонятные бумаги, и большей частью жила работой). Поэтому мне приходилось донашивать за другом и новогодние костюмы тоже. Он в первом классе был зайчиком, зайцем через год, была и я. Этаким чудовищем в зимнем маскировочном комбинезоне с картонными ушами и пушистым хвостиком, который мальчишки оторвали, едва я вошла в актовый зал. И я с дыркой вместо хвоста плясала у ёлки. Я не особенно расстраивалась, ведь у некоторых девочек не было и такого маскарадного костюма. На следующий год пришлось быть Петрушкой – в длинном колпаке из бумаги и снова в комбинезончике, только в летнем его варианте – цветном, с огромными помпонами. Девочки были снежинками, принцессами, красными шапочками, лисичками, а я выступала клоуном. И снова мальчишки оторвали мне помпон…
Поэтому я и обрадовалась, что костюм мушкетёра мне уже точно не перепадёт, хотя от родителей можно ожидать чего угодно.
Свою столь близкую дружбу от посторонних мы с Васькой скрывали. Почему? Не знаю, наверное, стеснялись.
Наравне с другими мальчишками он выщипывал из моей пушистой кроличьей шапки пух, стоило мне только войти в школу, и обзывал «барашком» за мои непослушные кудри. Дёргал за косички, а я показывала ему язык и грозила кулаком. Но как только мы оставались вдвоём, тотчас превращались в добрых и нежных друзей, которые ходили друг к другу в гости исключительно через балкон.
Утром следующего дня вновь ранняя побудка. Только вместо воздушного поцелуя, угроза кулаком: «Узнаю, что на карьеры ходила!» Мама делает страшное лицо: «Чтобы не смела – поняла?»
– Конечно, – подобострастно киваю.
– И по колхозным полям не шастать.
– Не, – соглашаюсь я.
– Ключ на полке, – мама беспокоится, – будь хорошей девочкой, будь умницей.
Мило улыбаюсь...
Сегодня я на воле, и спать не хочется, как и совсем нет желания смотреть телевизор. Я ведь делаю это из чувства протеста. Любой запрет порождает во мне просто невыносимое стремление его нарушить. Скажи, что это нельзя и спрячь от меня что–либо, обязательно найду и попробую сделать именно то, что запретили.
Быстро завтракаю, как положено, за обеденным столом, и бегу на балкон: «Васька!»
Он меня уже ждёт: "На карьеры?»
– Не, за молоком.
Покупать в каникулы молочные продукты и хлеб было нашей основной обязанностью. К девяти часам, прямо к открытию молочного магазина, выстраивалась очередь из бабушек и мамочек с колясками, но основной её костяк летом составляла детвора. Шумная колготная, и у каждого бидон и сетка с пустыми бутылками.
А потом так же дружно бежали в булочную за хлебом и батонами. Всё это весело, всё вприпрыжку – лёгкость и радость жизни переполняла нас. «Счастье во всё небо», – как говорил Васька, зажмурившись, вытягивая руки вверх, словно обнимая небо.
И вот наши любимые карьеры. Песок жёлтый, крупнозернистый, а вода чистая и прохладная. И как бы нас не стращали мамы и папы, мы плавали, ныряли, дурачились. Домой возвращались, размахивая трусиками и купальниками – чтобы по пути их высушить и скрыть следы преступления.
А после обеда, под палящим солнцем, совершаем набег на колхозное клубничное поле, перебегая поодиночке бетонную полосу аэродрома. Ягоды уже поспевают, ровные ряды клубники тянутся до самого горизонта. Прячась в траве, словно партизаны, дожидаемся прохода сторожа и саранчой налетаем на грядки. Едим её, немытую, двумя руками сразу. Эти приключения становились известны нашим родителям.
– Господи, – кричали мамы, негодуя, хватаясь за голову, – вас что, не кормят?
Как–то папа принёс мне с базара ведро клубники и поставил передо мной: «Ешь». Ела, но это было неинтересно. Я же, действительно, не была голодной.
Некоторым из нас доставалось и ремнём. Но как можно было объяснить родителям, что эти набеги для нас сродни охоте для взрослых? Страдали от нас и яблочные сады, и кукурузные делянки.
Наш военный городок на окраине города, в окружении колхозных полей и садов – это необъятный простор, и какая благодать!
К приходу родителей мы все дома. Чистенькие, послушные, а прочие развлечения – уже во дворе. Играем в испорченный телефон. Васька всегда рядом. Передаю ему: «Бритый колобок», он дальше: «Лысый ёжик». Заливаемся от смеха.
На улице темнеет. День, склонившийся к закату, кажется бесконечным. И все равно мы не спешим домой – лишь по зову маминого голоса с балкона. Или папиного рыка, когда «у мамы сдали нервы».
Однажды во дворе случился необычный разговор.
– А вот представьте – война, и кто кого бы первым спас? – спрашивает Валерка, что живёт на первом этаже в моём подъезде.
– Ну, – рассуждаем мы, – родных, друзей.
– А может того, кто в большей опасности.
– Нет, – не унимается он, – из друзей. Вот у тебя только одна попытка – кого ты спасёшь?
Валерка смотрит на меня. Вечно у него какие–то дурацкие вопросы.
Я знаю кого, даже не задумываясь. Но вслух произнести его имя не могу. Боюсь, что станут дразнить, что влюбилась.
– Ну, говори.
– Валю, – отвечаю тихо, неуверенно.
Валя, моя подружка, благодарно улыбается и клятвенно обещает спасти меня тоже.
– А я Ваську, – Валерка обнимает товарища за плечи, а Васька – Валерку… И так по кругу.
Все довольны, все спасены, но у меня на душе плохо. Я предала и себя, и своего друга. Да, Валя моя подружка, но Васька – больший друг, и если бы война, то я бы, не раздумывая, кинулась спасать его. И мне хочется, чтобы он знал об этом, а ещё грустно, что Васька не вспомнил обо мне. Но тут же мне становится жалко Валю, которую я бы тоже не хотела бросать на поле боя... Настроение портится, я прощаюсь и, расстроенная, бреду домой.
– Тебя кто обидел? – спрашивает мама, – с кем-то поссорилась?
Она волнуется, видя моё печальное личико. Я убеждаю её, что всё хорошо.
Приходит ночь. Все спят, лишь я ворочаюсь в постели. Не идёт сон никак, и «Динка» не читается с фонариком под одеялом. Поднимаю ковёр и осторожно скребу ногтем по стене. Васькина кровать стоит там же, где и моя, и это тоже один из способов нашего с ним общения. Из–за этого скрежетания наши мамы ставили в квартирах мышеловки – были уверены, что завелись мыши. Я не представляю, что будет, когда мама увидит дырку в стене, которую я уже расковыряла. Но сейчас важнее другое. Скребу и жду.
– Неужели спит, – уныло вздыхаю, и мне хочется плакать.
Нет, слышу ответное шуршание. Встаю тихо, стараясь не издать ни единого звука, и подхожу к окну. Открыв одну створку, высовываюсь насколько можно.
– Ты чего? – шепчет Васька из соседнего окна.
– Вась, – мямлю я, – ты … это … не переживай, что я Валю, сказала, буду первой спасать … я тебя хотела назвать, но испугалась … смеяться начнут…
– Я знаю, – Васька довольно улыбается, – я тоже, если что, тебя первой спасу. Да я и не сомневался. Знаешь, я даже испугался, что скажешь про меня. Валерка бы точно дразнился.
– Ага.
– Меня в пионерский лагерь отправляют, в «Юный химик», на две смены. Мама сказала, что мой велик тебе отдаст. Там педали прокручиваются, – предупреждает меня Васька.
– О, здорово! – я рада, мне его «Школьник» нравится.
– Ну, что, до завтра?
– Ты спишь? – испуганно кричит мама из другой комнаты, – зачем окно открыла?
Лётом запрыгиваю в кровать и изображаю крепко спящего ребёнка. Мама заботливо и нежно укрывает меня махровой простынкой, легонько целует в макушку, и прикрывает оконную раму.
Уходит на цыпочках… Я улыбаюсь…
За нашим окном пруд. Какофония зелёных квакушек и пение цикад из травы укачивают и усыпляют лучше любой музыки. А перед глазами плывет клубника, клубника, вода… песок… и Васька – мой самый лучший друг...
06.04.2021