Не станем пускаться в пространные рассуждения о важности использования в отечественном дискурсе опыта византийской государстенности и византийской политико-правовой идеологии. Признание этой важности уже давно стало почти что общим местом в нашей научной литературе. Но, на наш взгляд, порой коллеги забывают о том, что при всей важности византийского опыта не стоит его абсолютизировать. Нет абсолютного сходства в политическом сознании российской и византийской наций. И, важнее того, нет аналогии в глубинном религиозном сознании. И византийская идеология, столь ценимая учёными мужами, вряд ли воспринималась, как «своя» народными массами России. В связи с этим вспоминаются строки нашего замечательного Лескова: «Я вам должен признаться, что я более всяких представлений о божестве люблю этого нашего русского бога, который творит себе обитель «за пазушкой». Тут, что нам господа турки не толкуй и не доказывай, что мы им обязаны тем, что и бога через них знаем, а не они нам его открыли – не в их пышном византийстве мы обрели его в дыме каждений, а он у нас свой, притоманный и по нашему, попросту, всюду ходит и под банный полочек без ладана и в дусе хлада тонка проникнет и за теплой пазухой голубком приоборкается».
Не стоит забывать о том, что при всех трансформациях идеологии, Византия, по большому счёту, знала лишь одну модель взаимодействия государства и Церкви. Мы же знали несколько. Одно дело – модель времён Рюриковичей, другое – после реформы Алексея Михайловича. Непохожи на них петровская, большевисткая, перестроечная, и постсоветская модели. А уж если говорить о различии в исторической судьбе идеологий и практического опыта, то бесперспективность абсолютизации византийства станет ещё более очевидной. Спаситель призывал нас оценивать древа по плодам их. Можно отмахнуться от чего угодно, кроме неоспоримых фактов. Византия в конечном счёте рухнула. Рухнула стремительно, беспомощно и бездарно. То же самое произошло и с Российской Империей, причем именно на том этапе, когда ее идеология была достаточно близка к византийской. Что до церкви, то в России она с вершины византийской помпезности была ввержена в бурное море страшных испытаний. И выжила, воскресла вовсе не благодаря элементам византийского влияния. Напротив! Гонимая церковь советского периода, это как раз, в каком-то смысле церковь «бога за пазушкой», церковь, не просто не имевшая, но и не мечтавшая даже о поддержке и понимании со стороны государства. Что до Византии, то судьба Константинопольской Церкви тоже далеко не безоблачна. Зависимый от прихотей турецких властей, в отношении с которыми нет, и не может быть симфонии, лишь из уважения к великому прошлому носящая имя «вселенской», она постепенно переходила от политики к мелкотравчатому политиканству, апогей чего мы, похоже наблюдаем в связи с последними событиями в Украине. Не имеющая перспектив на «симфоничные» отношения с государством пребывания, она ищет «симфонии» во взаимоотношениях с заокеанскими властями, очевидно ещё менее духовными и дружественными в отношении православия, нежели власти мусульманской Турции. Да и в старину, до революции 1917 года для основной массы православных верующих России это – церковь, утратившая традиции под пятой «неверных» (вспомним «Братьев Карамазовых»). В приведенном выше фрагменте Лескова византийцы без каких либо реверансов именуются «турками». Да и есть, ей-богу некоторый самообман в именовании «Стамбульской», по существу Церкви «Константинопольской», сохранившей главные духовные ценности, по преимуществу, в монастырских стенах.
Что ещё более любопытно, так это то, что все, пережитые Россией модели взаимодействия государства и Церкви имеют огромную историческую ценность, ценность, как политического, так и духовного измерения. Есть что-то восхитительное в истории изначального русского Православия, в этом удивительном произрастании глубоко национальной, народной веры и Церкви из веры и Церкви, принесенных извне. Есть величие в пореформенной Церкви, и ее исторической гармонии с государством первых Романовых, немыслимой без идеи «Москвы – Третьего Рима». Есть грандиозная архитектоничность в оригинальном устройстве и в своеобразной духовной жизни церкви Имперской. Есть величие подвига новомучеников и исповедников Церкви советского периода. В благополучии ли, в политической ли безопасности, так хорошо, вроде бы гарантированных в государстве византийско-теократическом, величие Церкви и цель ее? Сказано: «Дивен Бог во святых Своих»! Воистину дивен Бог гонимой и преследуемой Церкви в новомучениках и исповедниках Своих! Отрицать роль в истории Православия советского периода – нелепость, подобную той, что мы совершили бы, сомневаясь в значении для Священной Истории Ирода, Пилата, Нерона, и прочих. Историческая ценность советского периода тем более очевидна, что она, бесспорно, показала бесперспективность соперничества властей. Обрушение Советского государства, такое же стремительное, беспомощное и бездарное, как падение Византии и Российской империи – необходимый, логичный, рискнём сказать – «промыслительный» этап в истории и государства и Церкви.
Если говорить о современных элементах «византизма» в отношениях государства и Церкви, то по большинству позиций желаемое остаётся желаемым, а действительное – действительным. Иначе и быть не может в условиях конституционного отделения Церкви от многоконфессионального государства. Российское государство не строится по модели Церкви. Более того, гораздо в большей степени наблюдалось подобие церковной иерархии в построении механизма Советского государства и Коммунистической партии, чем, кстати, отчасти были предопределены их успехи и устойчивость на определенном этапе советского периода нашей истории. А вот Церковь, как аппарат, заимствует принципы государственного аппарата. Церковная власть бюрократизируется и утяжеляется параллельно с государственным аппаратом.
Теперь рискнём заявить, что любая идея «симфонии» государственной и церковной властей изначально утопична. Прежде чем состоится «симфония» светской и духовной власти, необходимо построить симфонию внутри каждой из них. С чем проблемы. Государство не достигает и не может достигнуть совершенной гармонии своих элементов. Политическая система в целом – не гармония, а лишь средство для предотвращения опасных последствий дисгармонии. Церковь симфонична лишь в мистическом ее аспекте. В земном – она многолика. Есть церковь официальная, церковь наивно-народная, церковь космополитическая, и национальная, церковь, как организация, как политическая сила, как образовательная система, как научная иерархия теологии, и этот список можно продолжить. Социальная и духовная жизнь - это не музыка, где смешение диссонансов может звучать гармонично, и где достаточно уяснить математические закономерности обращения какофонии в симфонию и правила разрешения диссонансов. В политической и духовной жизни «симфония диссонансов» абсурдна. Начиная с Юстиниана вопрос во многом сводился к соотношению компетенций светской и церковной властей. Не обошли его своим вниманием и западные политические мыслители. Однако теперь этот аспект достаточно очевиден. Более актуальны сегодня глубинные, духовно нравственные взаимодействия Церкви и государства. А вот идея совмещения властей в фигуре императора многому в современном политическом сознании противоречит. Да и дореволюционная российская практика, в разрез с концепцией Юстиниана не признавала выборности императора.
В духовном плане для России наиболее важны, на наш взгляд две проблемы. Первая: как, стремясь стать Третьим Римом, не стать новым Вавилоном (при гипертрофированном значении сильной государственной власти), или Ватиканом. Максимальная гармония в отношениях государства и Церкви, порой – личина лукавого, под которой он испытывает Церковь третьим искушением Христа.
Второй, более радикальный подход к глобальным перспективам может состоять в постановке под сомнение самой необходимости отождествления России с «Третьим Римом». Не лучше ли строить первую и единственную Святую Русь? Это стремление, ведь, по существу было насильственно подавлено провозглашением концепции «Третьего Рима», проводившейся в жизнь несколько грубо и прямолинейно. А было ли это хорошо – вопрос настолько масштабный, что, конечно, выходит за рамки небольшой статьи.
В любом случае, специфика современного политического сознания российского народа, как и реальности сегодняшнего дня, требуют и модернизации византизма. К примеру, необходимо ли придать догмам Церкви силу государственного закона? Возможно ли это сегодня? Вопросы не праздные. Или, что делать с многоконфессиональностью? Глупость западного опыта для нас неприемлема. Мы не можем исповедовать византийства и переименовывать Рождественскую ёлку в «Новогоднее дерево».
Немаловажен и национальный аспект. Конечно, «опыт Восточной империи является очень ценным в различных сферах. В области национальной политики, например, это была единственная страна Европы и Ближнего Востока с таким полиэтничным составом населения, и ей очень часто приходилось разделять и властвовать, подчас доходя до переселения отдельных народов». Вместе с тем, нельзя забывать, что в Византии не было государствообразующей нации. В то время как в России она есть.
Если вопросы, только часть из которых мы обозначили, будут когда-нибудь решены, они повлекут за собой новые. Но в этом и прелесть, как философии, так и науки.